Прошлое.
— Когда его не стало, моё сердце будто умерло вместе с ним, — шепчет город, с трудом сдерживая горькие слёзы, которые вот-вот потекут из его бирюзовых глаз, — Со временем боль проходит, но глубокие следы от ран остаются и продолжают невыносимо ныть, напоминая о том, что когда-то тебе было безумно больно, — он лишь сильнее сжимает пальцами чужую кисть, на что его слушатель лишь томно выдыхает, накрывая своей ладонью его холодную руку, — Больно от того, что ты, как город, не можешь пойти против нового государства и поэтому мне пришлось смириться и принять новое имя, которое он решил мне дать, чтобы окончательно стереть воспоминания об его отце. Ненавижу. Всей душой ненавижу его, — несколько горячих капель все же стекает по его розовым щекам и падает прямиком на воротник рубашки песочного цвета, растворяясь в волокнах ткани и оставив после себя лишь мокрые следы. — Ты был настолько привязан к Российской Империи? — интересуется Третий, наклонив голову вбок, не веря, что столица может быть настолько привязан к стране. У них с Берлином не так. Так какова причина? — Не уж то он был такой замечательной державой для вас? — ухмыльнувшись, он перед взгляд на немецкую столицу, что сидел рядом с русским и держал его за левую руку. Удивительно, но именно враг смог его успокоить, смог заставить забыться, смог открыть для разговора. Нет, Рейх конечно знал о том, что Санкт-Петербург и Берлин пересекались раньше, когда две недружественные страны ещё находились в хороших политических отношениях, но... В чём истинная причина такого доверия? — Он был мне как отец, — выдыхает русский. По его щекам скатывается ещё несколько слезинок и тут же падают вниз, — Мне пришлось оставить его, забыть, отречься. Отречься от родного мне человека. Он любил всех нас, — делает глубокий вдох, прикрывая глаза. Он полностью сломлен. Нет, сломали его давно, а сейчас просто доломали ещё больше. В его душе пустота, а сердце источает черноту и жгучую ненависть. Его лишили родных, лишили дома, заставили сломать самого себя, а после бросили прямо в пасти разъярённых собак. И всё это сделал лишь один человек. Если бы Берлин не был настолько учтив, если бы не был достойным офицером, то он бы с радостью бы забрал его к себе, где вымещал всю злобу, всю ярость на нём за настоящее и прошлое. Союз его буквально продал им, понадеясь, что город сам как-нибудь справится. Конечно, Москва и Сталинград ему намного важнее, чем бывшая столица ненавистного ему отца. — Одних слов недостаточно для того, чтобы примкнуть к нам, — всё с той же едкой ухмылочкой говорит Третий, смотря высокомерным взглядом на город поверженной страны. Он победитель. Он выиграл в этой войне. И он новый хозяин здесь, — Да я и не знаю пока о том, что буду делать с вашей территорией. Вы мне не особо нужны. Разве что использовать как донора ресурсов для себя и... — А я и не горю желанием приклонаться перед вами, — резко перебивает его Санкт-Петербург, чем заставляет немца слегка удивляться. Мало кто осмеливался дерзить ему, — Одно дело оказаться под коммуняками и совершенно другое дело под немчурами. Последнее более отвратительно для меня, — он грубо вырывает свою кисть из рук Берлина, параллельно одарив его злобным взглядом. На это немецкий город лишь слабо ухмыляется и, положив подбородок на свою руку, взглядом спрашивает его о том, что теперь он собирается делать? На это Рейх лишь начинает смеяться, наполняя серую комнату заливистым эхом хохота. Такой забавный этот Петербург. Что ж, видимо Союз не настолько хорош, раз даже его собственные города нелестно о нём отзываются. — Что ж, а ты действительно придерживаешься своих принципов. Это была лишь проверка. Мне было интересно, струсишь ли ты и только под чувством страха решишь перебежать ко мне или же... — Никогда, — вновь злобно шипит Санкт-Петербург. Преклониться перед этими двумя? После всего того, что они сделали? После всего того, что пришлось ему и другим городам? — Посмотрим, — сложив пальцы в замок и положив на них свою голову, Третий слегка призадумаются, устремляя свой взгляд на маленькое окно, за которым уже стемнело. Интересно, как там сейчас поживает его маленькая находка? Малыш уже успел достаточно к нему привязаться и поэтому воспринимал только его, а с другими он вёл себя весьма капризно, — Я не заставляю сейчас, но советую хорошенько подумать. Я решил полностью взять ваши территории под ваш контроль, поэтому не советую сразу же портить со мной отношения. К тому-же... — заметив на себе пристальный и одновременно заинтересованный, Рейх слабо щурится, понимая, что дёрнул за нужные струны. Времени возится с ним нет, ведь дома его ожидает ещё один русский, который, сейчас, очень заимимим от него, — Я могу дать тебе возможность отомстить. Скажи, что ожидало тех, кто нарушал присягу императору? — Смертная казнь, — твёрдо отвечает Питер. —А много офицеров решило наплевать на присягу и стать коммунистами? Нахмурив брови, город лишь отводит взгляд в сторону сжав свои губы в тонкую линию, но тут он встречается с лёгкой ухмылочкой своего бывшего врага и злится ещё больше. За что ему это? Жил же спокойно в заточении несколько лет, так почему эти двое только сейчас стали так активно его продавливать про себя? — Мне кажется, что довольно достаточно. Не хочешь как-то отомстить им? Не хочешь отомстить Союзу? — продолжает Рейх, понимая, что наловил достаточно сильно. Хех, а Берлин действительно был прав, сказав ему, что офицерские принципы Петербурга помогут ему с ним договориться. Третий не доверял ему, но немецкая столица продолжал настаивать на том, чтобы он присмотрелся к этому русскому городу и даже просился стать его личным надзирателем, пока тот не сделает выбор. Что ж, нацист понадеялся, что Берлин сделал правильный выбор. — Хорошо, — Санкт-Петербург неожиданно меняется в своём лице, да и в поведении тоже и тут же становится более спокойным и открытым на дальнейший разговор. Его снорбленнаяя спина тут же приобретает более ровную осанку, а заплаканные глаза вмиг разгораются холодом Хельхейма, — Допустим, я смогу подсказать вам примерное местоположение Союза, но и у меня есть условие... Я хочу сам казнить предателей... ... Санкт-Петербург с волнительным трепетом в груди наблюдал за тем, как к нему, одним за другим, приводят исхудавших и очень плохо выглядевших мужчин с мешками на головах. Переводит взгляд на верх, где видит наблюдающего за ним Рейха. Немец следит за ним, не доверяет его словам и действиям, думает, что город решил устроить какой-то подвох. Что ж, его право ему не верить. Они стояли на заднем дворе одной из бывших резиденций СССР. Дворик имел круглую форму и был окружён большим белым забором сделанным из кирпича. Высоко. Так сразу и не выбраться отсюда. Прохладный ветер слабо касается его тела, холодной невидимой рукой проникая прямо под легкие ткани одежды и задевая его бока и спину, чем заставляет слегка поёжиться. Середина весны, но так пасмурно и не очень комфортабельно на улице. Пленных выстраивают в шеренгу, а после заставляю опуститься на колени, ударив прикладом автомата по их ногам. Одному из них снимают мешок с головы, позволяя посмотреть на своего палача. Секунда и их взгляды пересекаются. Бирюзовые глаза Питера устремляются прямо в мутно-голубые глаза мужчины, которому на вид было лет пятьдесят или даже шестьдесят. Город знал его. Он был одним из гвардейцев Российской Империи, который, в конечном итоге, решил предать его и примкнуть к красной стране. Его русые волосы теперь полностью приобрели серебристый цвет, а его когда-то офицерская фигура теперь была дряблой и очень болезненной. Да, потрепала жизнь. Его прямой нос теперь был перекошен в бок, а на его лице теперь навсегда поселились глубокие морщины и шрамы.. Печальная судьба. Петербургу даже на миг становится жаль его. Он заставляет его задуматься о правильности своих поступков, но бывший гвардеец Империи совершает фатальную ошибку, которая тут же предрешает его судьбу. — Ленинград? Как же он ненавидит это имя. Оно словно жгучее клеймо, что навсегда осталось на его душе. Ничем не отмыть, ничем не стереть. Он не Ленинград. Он никогда не будет городом этих красных тварей. — Запомни, солдат, что меня зовут Санкт-Петербург. Секунда, и он достаёт из ножн свою личную шашку, которую он впервые взял в руки спустя такое долгое время. Даже не верится, что она снова в его руках. Его оружие, его спаситель, его товарищ по войне. Полностью вытянув свою руку, город ещё некоторое время заворожённо смотрит на холодный металл, изучая неглубокие царапины на лезвии, вмятины, а так же не больших размеров гравировку виде имперской короны и двуглавого орла, что располагалась ближе к позолоченному эфесу. Эту шашку ему подарил Российская Империя. Столько войн с ней прошёл. Да, Петербург в своё время успел вселить страх среди врагов. Ещё бы! Он был проворным, быстрым и очень смертоносным. Он любил атаковать ближе к сумеркам. Выследив лагерь врагов, он тут же прорывался в самую середину на своём коне, что по цвету был чернее ворона, чернее угля, чернее самой ночи, а после одним верным ударом поражал их насмерть своим холодным лезвием. — Вы все приговариваетесь к смертной казни за своё предательство, за то, что забыли о том, что такое присяга и офицерский долг. За то, что позволили Империи пасть. За то, что сами приняли участие в его смерти! Может вы и отреклись от своей офицерской чести, но она от вас не отреклась. И сегодня я приведу сей приговор в действие. Колонна тут же стала взволнованно перешёптываться между собой и вертеться в разные стороны. Кто-то из них попытался даже стянуть мешок со своей головы, чтобы лично посмотреть на обезумевший город, но руки были крепко связаны. Санкт-Петербург ещё раз поднимает голову наверх и смотрит на окно, за которым стоял Третий и смотрел прямо на него. Выдохнув, он вновь переводит хмурной взгляд на предателя, который тоже успел заметить нациста в окне. — С немчурами спутался? А ещё на нас что-то говорит, — с грустью в голосе подмечает он. — Я хотя бы так нагло не нарушаю клятву. А Союзу я присягу не давал. Бывшая столица медленно поднимает исхудавшую руку вверх, продолжая крепко сжимать пальцами позолоченный эфес. Он был ослаблен и истощён, но своё оружие продолжал держать гордо и с достоинством. Секунда, и он начинает размахивать рукой в воздухе, подготавливая её к мощному удару. Двое немецких солдат подходят к пленнику и наклоняют его в горизонтальном положении. — Позор своей страны, — шепчет мужчина, слыша, как город постепенно подступает к нему всё ближе — И какой же? — с усмешкой спрашивает он. Замах. Его рука молниеносно опускается вниз, что даже был слышен громкий свист в воздухе. Острое лезвие меча ловко проносится по воздуху, рассекая его на две части, а после касается мягкой кожи на шее, перерубая её и мышцы вместе с шейными позвонками, и тем самым отделяя голову пленника от остального тела. Рейх даже на миг прикрывает глаза и отводит их в сторону, прикрывая рот костяшкой своей руки. Что ж, если быть честным, то он не ожидал от Петербурга ничего подобного. Подумал, что тот струсит и просто не сможет нанести вред своим соотечественникам, а тут...Настоящее время
Разлепив тяжёлые веки, Россия непонимающе оглядывает помещение, пытаясь понять, где он находится. Чуть приподнявшись, он тут же болезненно шипит и хватается рукой за свои белые волосы. Голова невыносимо раскалывалась, а глаза буквально резало от любого движения ими. Что вчера произошло? Подняв голову и увидев на стене огромную карту, а также вывешенные флаги его отца, он понимает, что находится в комнате своего родителя. Делает глубокий вдох, но тут же начинает кашлять от лёгкого першения в лёгких. Точно! Россия широко раскрывает глаза и вновь осматривает помещение, пытаясь найти отца взглядом. Он же вчера чуть не умер от своей глупости. Не обнаружив немца, он слабо выдыхает и переводит взгляд на прикроватную тумбочку, на которой стояли часы, небольшая лампочка с жёлтым торшером, книга с закладкой посередине, а так же тёмный пузырёк с лекарством. Он то и привлекает внимание русского. Взяв его в руку, он слабо улыбается, понимая, что теперь отец по всюду их распихает. И теперь они, наверное, даже возле унитаза будут лежать. Но его улыбка тут же сползает с его губ, стоит ему ещё раз посмотреть на часы и увидеть на них одиннадцать часов утра. Надо вставать и спускаться вниз, где его уже ждёт отец с приготовленным завтраком. Но именно Рейха ему сейчас не хотелось видеть. Было безумно стыдно перед ним. Стыдно за то, что не послушался его и заставил изрядно волноваться. По-любому тот из-за него обзавёлся парой седых волос. И сейчас его будет ждать какое-нибудь наказание. Он был полностью уверен в этом. И даже их новые чувства друг к другу не спасут его от этого, а может даже усилят гнев немца. Хоть Третий никогда не наказывал его физически, зато он отлично делал это морально, умело внушая русскому огромное чувство вины, которое ещё потом долго терзало его душу и сердце. Что ж, новая порция морального подавления на сегодня обеспечена. Россия старался особо не спешить, пока одевался. Он медленно натягивал на себя штаны и так же не спеша застёгивал пуговицы на своей рубашке, а после и на тёмном жилете. Подойдя к зеркалу, которое висело на приоткрытой двери шкафа, русский начинает аккуратно расчёсывать свои волосы, укладывая чёлку назад, а так же про себя подмечая, что его волосы уже доросли до самых плеч и пора бы их подстригать. Что ж, когда его отец чуть подуспокоится, он обязательно попросит его об этом. Положив расчёску обратно на столик, Росс же собирается уходить, но его взгляд тут же привлекает висевшая на вешалке отцовская форма. Она была зимней, утеплённой. Чёрный китель с утеплением из овечьей шерсти, брюки из плотной ткани, а также кожаный плащ украшенный железными крестами, а так же орлом со свастикой в лапах. Такая форма хорошо защищала от мокрого снега и холодного ветра. Защищала раньше. Теперь территории отца стали ещё холоднее, от чего одежду пришлось перешивать и модернизировать. Откуда русский знал, что раньше было теплее? Просто услышал из разговоров людей. Раньше и снегов таких не было, а сейчас... Резкая перемена климата по всему земному шару. Но он и подумать не мог о том, что всё это из-за него. Что вслед за ним на территорию Германии придут ещё и его снега с холодами. Взяв чёрную фуражку в руки, Россия начинает с интересом рассматривать её со всех сторон. Красиво сплетённый серебристый ренат, металлический череп и орёл над ним. Пройдясь пальцами по плотной ткани и заметив на ней чёрный волосок, русский тут же берёт его и внимательно всматривается. — Интересно, как давно одевал её? — тихо спрашивает он сам себя, а после, вновь повернувшись к зеркалу, он неспеша надевает фуражку себе на голову. Отец обещал ему, что когда он будет достаточно взрослым, то обязательно подарит её ему вместе с некоторым территориями, а Россия, буду маленьким, лишь прашивал «Зачем?». А сейчас... Сейчас Росс был очень даже не против быть похожим на своего родителя. Да чего уж скрывать. Одежда отца очень шла к его лицу. Убрав всё на место, славянин ещё раз протирает ладонями свои глаза, которые продолжали болеть, а после направляется к выходу. Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, он на миг прислушивается, пытаясь понять, что происходит на первом этаже. Тихо. Абсолютно тихо. Это могло означать лишь то, что отец сидел в своём кресле и читал свежую газету под умиротворяющие звуки горящего камина. Даже телевизор не смотрел, чтобы его не разбудить. Щёки республики вновь краснеют от стыда. Он так заботится о нём, так беспокоится. Быстро прошмыгнув до лестницы, Росс прислоняется спиной к стене и начинает тихо сползать по ней, становясь на колени. Сейчас он мог наблюдать за половиной первого этажа. Вот видна прихожая, а слева располагался вход на кухню. В метре от стены стоял диван, однако он был пустым, а это значило то, что Рейх находился во второй половине зала и эта половина была настоящей слепой зоной. Республика просто не мог выглянуть за перила лестницы, чтобы изучить оставшееся пространство. Что ж, придётся надеяться лишь на счастливый случай и на свою незаметность. Сейчас ему нужно проскользнуть по лестнице вниз и скрыться на кухне и при этом не попасться под осуждающий взгляд немца. Он не понимал, зачем вообще прячется , если всё равно его засекут рано или поздно. Просто было страшно. Выдохнув, он начинает медленно спускаться по лестнице на четвереньках, при этом осматривая вторую зону, которая стала постепенно раскрываться его взору. Вот он видит край стенки, сделанную из тёмного дуба, на которой стояли книги и железные фигурки немецких автомобилей. А вот и горящий камин. Чёрт, Россия только сейчас вспомнил о том, что кресло направлено прямиком в сторону лестницы, а значит у него есть все шансы попасться Рейху. Чёрт! Делать нечего, поэтому, выпрямившись и встав на ноги, он начинает не спеша спускаться по ступенькам, чувствуя, как некоторые из них скрипят под его ногами. — А я уж подумал, что ты до самого конца как змея проползёшь. Услышав родной голос, что донёсся за его спиной, республика на миг замирает всем телом, пока сердце в его груди бешено колотилось. Обернувшись, он видит сидящего в кресле Рейха, который действительно читал сегодняшнюю газету и даже не посмотрел на него. Начинается. Вот и первая стадия продавливания в виде зрительного игнора. — Ты видел? — глупый вопрос, но нужно же как-то поддержать разговор. Сейчас так трудно подобрать слова. — Слышал,— всё так же спокойно отвечает нацист, продолжая вчитываться в текст сегодняшней прессы. Смочив два пальца слюной, он переворачивает серую страницу на другую сторону и, слегка встряхнув газетой, продолжает своё чтение, — Еда на столе. Ешь, пока не остыла. Это фальшивое спокойствие, это игнорирование. Как же это болезненно бьёт по душе славянина. — Ничего не скажешь? — опустив руки и сжав их в замок, Росс начинает неуверенно подходить к Третьему, который, кажется, только и ждал этого. Стоит славянину подойти к нему, как он тут же откладывает газету в сторону, положив её на кофейный столик, на котором уже стояла грязная чашечка после кофе. — А что мне сказать? То, что ты безответственный? То, что наплевательски относишься к своему здоровью? То, что я волновался за тебя? Трясся над тобой всю ночь. Боялся, что потеряю тебя. Думаю, что ты и сам прекрасно понимаешь это. — Прости меня, — тихо шепчет Россия, опустив голову вниз. Именно этого разговора он и боялся. Рейх бил точечно, но метко и очень болезненно. — За что? За то, что чуть не умер? — всё с той же сталью в голосе произносит Третий, но заметив, как голубые глазки его мальчика начинают краснеть и из них вот-вот потекут слёзы, он всё же смягчается, — Ладно, иди сюда, — уже более мягко продолжает он, постучав ладонью по своим коленям. Россия всё так же неуверенно подходит к нему вплотную, а после начинает осматривать то серьёзное лицо отца, то его колени. Сделав глубокий вдох и слегка успокоившись, он всё же садится на них, обвив руками сильную шею, а после уткнувшись носом в родную ключицу. Вдыхает, наполняя лёгкие приятным ароматом чужого тела вперемешку с запахом мужского одеколона. В детстве он очень любил сидеть на коленках папочки и играючи скакать на них, а сейчас это всё казалось таким интимным, таким возбуждающем. Тихо всхлипывает, но немец тут же опускает свою ладонь на его спину, чем заставляет успокоиться. — Ну всё-всё, успокойся, мой маленький, — шепчет он, а после нежно целует в висок. Так успокаивающе, так тепло. Рейх начинает водить рукой более активно, опуская её всё ниже по позвоночнику, пока не останавливает на ягодице. Сжимает её пальцами, от чего русский слабо вздрагивает, но он тут же обхватывает его за талию второй рукой, продолжая сминать упругую половинку. Услышав тяжёлое дыхание, нацист лишь улыбается, понимая, что сейчас он может действовать ещё более активно. Проведя ладонью по ляжке русского и остановив её на колене, он тут же проскальзывает ей по внутренней стороне бедра, поднимаясь выше к горячему паху. Отпрянув от отца, Россия устремляет свои глаза в его, которые сейчас были затуманены похотью. Его чёрные зрачки были сейчас расширены и перекрывали почти всю тёмно-синюю радужку, оставив лишь тонкие кольца. Соскользнув чуть ниже своей попкой, русский тут же замирает, стоит ему почувствовать что-то твёрдое через плотную ткань брюк. — Иди есть, Россия, — шепчет Рейх, убирая свою руку, — А потом начинай собирать вещи. — Вещи? — непонимающе переспрашивает он. — Через четыре дня мы выезжаем в Москву. Дорога будет долгой. — В Москву? — Россия не верит своим ушам. Неужели он впервые поедет в долгое путешествие со своим папой? Возбуждение тут же улетучивается, оставляя место лишь для безумной радости, но вот только немец уже перевозбудился не на шутку. Пора исполнять свой план в действие. Наверное сегодня вечером или завтра он попробует наконец-то соблазнить своего малыша и займётся с ним интимом. Аккуратно, но очень страстно.