***
Последующие дни не были ничем уж примечательны. Мы миновали границу, пройдя сквозь долгий обыск таможни (её сотрудники не гнушались ничем, рьяно выворачивая чемоданы наизнанку). Потом была сама Беларусь, Минск, Дзержинск. Спустя еще два дня мы, наконец, прибыли в Смоленск. По приезду в город нас тут же окружила толпа народа. Кто-то, насколько я мог понять, предлагал снять квартиру. Кто-то пытался продать потрепанные, раритетные часы. Были и те, кто, протягивая руку, и, не говоря ничего, умолял наградить хозяина той, изрядно вымазанной в грязи ладони, хотя бы копеечкой. Но деньги мы тогда обменять не успели, а потому эту просьбу оставили без внимания. Я потом еще долго гнушался мыслью о том, что не догадался предложить тому бедняге даже куска хлеба. Перед взором все стоял образ мальчишки в куртенке, размера на два больше положенного. И большие, болотного цвета глаза. Транспорт нашелся быстро. Именно НАШЕЛСЯ. Люди метались в постоянном поиске заработка. Им необходимы были средства для дальнейшего существования, а потому на работу шли как юноши пятнадцати лет, так и седовласые старики. И принимались они за любого вида деятельность, будь то извоз или чистка покрытых грязью туфель. В общем, желающих за умеренную плату отвезти нас в Москву, оказалось много. Повозка, на которой нам предстояло проехать почти тысячу миль, не была обустроена под пассажиров. В ней, скорее всего, предполагалось возить сено или молоко на воскресный базар. Но жаловаться мы не собирались. В принципе, не на что было. И незачем.***
День был пасмурным. Солнце, на мгновение проглядывающее сквозь слой туч, тут же скрывалось. Оно будто желало поиграть с нами в прятки. Но такой игривый настрой был лишь у небесного светила. Мы же пребывали в немом ужасе. Многое пришлось повидать мне во время войны, но я никак не ожидал, что спустя долгие полгода, увижу её фрагменты вновь. Разруха. Голод. Нищета. Опустевшие деревеньки и села. Дома с покосившимися крышами. Кажется, Россия хлебнула горя не меньше нашей страны. На улицах практически не было мужчин. Вдовы и сироты – единственные из встреченных нами людей. При виде таких картин меня вдруг снова начало одолевать отчаяние. И оно бы победило, сломав крепкую стену сопротивления, если бы не одно «но». Как бы ни были несчастны эти люди. Как бы ни были они бедны и голодны, злы или смиренны. Все они, каждый из них, едва завидев нас, поднимал в воздух руку, лихорадочно качая ею из стороны в сторону. И при этом простом жесте вежливости, приветствия, у каждого из них на лице появлялась теплая улыбка. Тогда я начал понимать. Эти люди, этот непобедимый народ не по счастливой случайности выиграл войну. У них не было ничего, но при этом они обладали всем. Смелось, отвага, несгибаемость. Они никогда не сдавались. В них всегда горела вера. И, что было поразительно, они не переставали надеяться. Эти золотые люди, способны были довольствоваться малым, дорожить тем, что имели. Они нерушимо следовали своим идеалам… «и могли за них убить» Эта мысль взялась из ниоткуда, вдребезги разбив мои суждения. Где-то здесь, на этой земле, за паутиной колючей проволоки держат моего капитана. Меня ледяным страхом сковала паника. Вдруг почудилось, что повозка двигается слишком медленно. Захотелось, соскочив на землю, понестись прямо в Москву. Нужно было спешить. Зигмунт, сидевший напротив и неспешно жующий стебель какой-то неизвестной мне травы, тут же поднял на меня глаза. Видимо, перемену моего настроения он чувствовал на уровне экстрасенсорики. - Что не так? – поинтересовался он, на секунду перестав пожевывать тонкую травинку. - Ничего, – голос отдавал хрипотцой, - все нормально.– Я попытался изобразить на лице подобие улыбки, но, улыбнуться получилось лишь краешком губ, и то - одним. - Ага, ничего. Ясно. – Ледницкий давно был знаком с моим «ничего». Он знал, что это слово призвано замаскировать любые мои переживания, лишь бы не выносить те на свет Божий. - Все будет хорошо. Прежде, чем я понял, что меня раскусили, и начал задавать вопросы «как?» и «откуда?», Зигмунт спрятался за очередной страницей, взятой им из дома книги. - Спасибо.***
Мерное цоканье копыт. Фигурные ямки, оставляемые тяжестью чугунных подков, тут же заполняемые дождевой водой. Дома, заволакиваемые туманом. День, угасавший быстрее спички. И Смоленск, как призрак, цепляющийся за остаток жизни. Это - все, что много лет спустя я мог вспомнить об этом городе.