Ноктюрн До-Диез Минор

Темнота жадно обхватила всю землю. Толстый слой облаков, надежно спрятал за собой небесные светила, заключив луну и звезды в душную темницу. Сегодня, взятые в плен, они, нехотя дозволяли мраку расползтись повсюду. Кажется, только этой ночью он мог безбоязненно хватать все и везде, не ожидая наказания за содеянное. Вместе с вечным другом – ветром, он провозгласил себя королем сегодняшней ночи. Гордо прохаживаясь по лесу, его спутник настырно забирался мне за ворот, в исступлении щекоча волосы на затылке. Машина, спотыкаясь о дорогу, подпрыгивала, с шумом сотрясая сидящих в ней пассажиров. Те, давно привыкшие к её маневрам, устало всматривались в темноту леса. Легкое очертание небольших черно-белых столбиков, сплошной линией выстроившихся вдоль центральной дороги - все, что можно было разглядеть той ночью. Но и этого мы лишались, как только сворачивали в лес, огибая главную трассу по разбитой проселочной дороге. Мы как зайцы, бежавшие от волка, заметали следы, кружа по лесу вот уже третий час. Вскоре наши перебежки закончились. Примерно в двух километрах от города, на дороге, освещенной тусклым, желтоватым светом фонарей, машина остановилась. Я слышал, как впереди хлопнула дверца, кузов качнулся, сбрасывая тяжесть водителя. - Там авария. – Проинформировал нас Зигмунт, вернувшись в кабину. - Это плохо? - Это час времени. Потерянный. – Вздохнув, Ледницкий повернулся, из-за плеча окинув взглядом пространство кузова. Осмотрел меня, уперся взглядом в Вильгельма. Не знаю, что он пытался высмотреть. Очевидным было лишь его желание высказать ему наболевшее, а точнее «накипевшее». Я же, в свою очередь, противореча ярому желанию вывести немца на разговор о прошедшем, еле мотнул головой, вопрошая Зигмунта не устраивать сейчас разбор полетов. Все устали, нервы на пределе. К чему лишние переживания? - Думаешь, нас нагонят? Место открытое. Очень светлое. – Я оторвался от стены, сложив руки в замок. Сказать, что я действительно был обеспокоен темой погони - нельзя было. По правде, я уже не мог воспринимать вещи в полной мере. Их значение смазывалось усталостью. Осознание длилось долго, а иногда и вовсе не наступало. Но, поддержать волнения Зигмунта я был обязан. - Нет, вряд ли. Пока не должны, а там – мужчина снова развернулся, возложив руки на руль. Последнее, кажется, он говорил, обращаясь к нему - кто их разберет. Он был взвинчен. Почти не сидел на месте, спешил куда-то, волновался. Потом снова оглянувшись, поймал мой вопросительный взгляд, жестом пригласив пойти за ним. Я нехотя, стараясь не потревожить относительный покой сидящего рядом Вильгельма, выбрался из кузова. - Что не так? – Обогнув машину, я нагнал спешащего куда-то Зигмунта. Обхватив плечи, потирая онемевшие конечности, пробужденные холодом, приготовился слушать. - Он, как-то, не разговорчив. – Заметил мужчина, заглядывая в окно приземистой легковушки. В ней расположилась семья. Дети, свернувшись калачиками, измученные долгой поездкой крепко уснули на руках матери. Глава семейства, смерив подозрительным взглядом согнувшегося в три погибели Зигмунта, ожидал объяснений нежданного визита. Ледницкий, жестом скрутил в руке сигарету, поднес ко рту, щелкнул невидимой зажигалкой, вопросительно глядя на водителя. Тот, смягчившись, отрицательно качнул головой. «Что ж, ладно» - он, выпрямившись, бегло оглядел скопление машин, вычисляя, видимо, подходящую. - Да, неразговорчив – повторил я, как только внимание Ледницкого снова перешло на мою строну - это верно. Но, так ли это важно? – Очень хотелось вернуться назад. Там было много теплее. - Даже не знаю. Не так я все это себе представлял. - Я тоже видел все иначе. Но и лагерь для меня оказался чем-то другим. Такое нельзя предугадать. - Так - то оно так, но все же – мужчина, выдохнув, высвободил изо рта клуб теплого воздуха, отпечатавшегося передо мной видимым, полупрозрачным облаком. – Что теперь-то делать будем? Отвезем его в гостиницу – да. Отпоим, откормим - хорошо. А потом? Семьи у него нет, как выяснилось. То есть, путь на родину ему пока что закрыт. В России, естественно, ничего хорошего его не ждет. В Польше – тем более. - Зато - меня вдруг осенила идея - я совершенно уверен в том, что в Польше его искать не станут. - Шутишь? Кто в здравом уме решит везти немецкого офицера в Польшу? Это же плевок в лица всех евреев. - Я повезу. - Ледницкий, развернувшись, замолчал, исследуя мое лицо. Потом, скривившись в усмешке, вынес неутешительный вердикт. - С ума сошел! - Нет, Зигмунт. Не сошел. – Спонтанная идея мгновенно пропитала сознание, создавая в нем образы её немедленного осуществления. - Мы поставим его на ноги, подлатаем. Найдем документы, я знаю, ты сможешь в этом помочь. Переоденем. Сядем на поезд, ночной. Возьмем купе. - Так! Стоп! Остановись. – Прервал поток моих прозрений Ледницкий. – Сегодня день такой, понимаю. Сегодня ты мог, не знаю как, но мог предположить, что я соглашусь вести его в Варшаву. Завтра, когда ты выспишься и посмотришь на окружающее другими глазами, я снова спрошу тебя о планах на будущее. И, поверь, я очень надеюсь на то, что в них не будет прописан какой-то там немец, ясно? Я опустил руки, упрямо вздернув подбородок. - До завтра не изменится ровным счетом ничего. - Будем надеяться, что это не так. Зигмунт, высказав, видимо, все, что нужно было, покинул мое общество, пробравшись к стоящей у обочины машине. Неопрятная, измазанная в грязи, она, и дымящий как паровоз водитель, моментально привлекли его внимание. Он, наконец, нашел то, что ему было так необходимо. Я же, избегая услышать еще один упрек о моей недальновидности, возвращался назад, медленно варьируя между легковушками, в пол глаза наблюдая за их владельцами. Машины двигались, рычали, дымили. Где-то впереди, неповоротливая фура, ставшая причиной аварии, нехотя поднималась из кювета. Разномастные железяки, покрытые влагой, фыркали, выплевывая из труб ядовитые газы. С неба сыпалась влага. Складывалось такое ощущение, будто кто-то сверху нарочно просеивал через сито крупные капли дождя, дабы размножить его. Эти капли, как пылинки, двигались совершенно невидимо, зависали в воздухе, создавая влажный туман. А потом, ложась на запотевшие стекла машин, собирались в мелкие дорожки, спешно скатываясь вниз. Наша фура осталась далеко позади, и сейчас, от остальной массы её отделяло метров двадцать. Я, отодвинув брезент, осторожно забрался в кузов. Вильгельм, дремавший до этого, распахнул глаза, выказывая готовность к какому-то, неясному мне действию. - Это я. – Поспешил уточнить. – Скоро поедем. Он не ответил, просто снова прикрыл глаза, расслабившись. Просидев в давящей тишине, еще несколько минут, я вдруг отчетливо осознал острую потребность в разговоре с находящимся напротив человеком, которую, к огромному моему несчастью, я вряд ли смог бы реализовать в ближайшее время. Вскоре в кабину вернулся Зигмунт. Пространство моментально заполнилось едким запахом табака, от которого я уже успел отвыкнуть. Машина загудела, затряслась мелкой дрожью, двинулась вперед, переминая под колесами гравий. Мы резко вывернули на середину дороги. Её мотнуло в сторону, да так, что я, дернувшись, умудрился вписаться в плечо сидящего рядом немца. Тот, не среагировав на случайную «наглость», все еще прибывал в приятном забытье. А потому я решил оставить все как есть, избегая отмеренной им некогда дистанции. Возле него было комфортнее. По плечу расползалось приятное тепло. Незаметно, стараясь попадать под такт движения машины, я медленно пододвигался ближе, увеличивая площадь соприкосновения. Я ругал себя за навязчивое внимание к спящему человеку. Кажется, мне просто хотелось компенсировать что-то, некогда утраченное. Мне казалось, я старался восстановить нашу дружбу. Только вот это действие было очень уж однобоким. Я усиленно искал себе оправдания. Их было много, но не одно не давало ясности и не снимало с меня вину полностью. Только частично. В конце раздумий, я пришел к мысли о том, что мечтаю оказаться в кузове, наполненным толпой незнакомых людей. Мечтал о давке, в которой можно было наступить на ногу старой подруге, прижаться к незнакомой барышне, оказаться зажатым между лучшим другом и неприятелем, и, как следствие, объяснить все случаем, временем, ситуацией. У меня не было такой возможности, очень жаль. Пришлось воззвать к чувству приличия и, покинув уютное место, проползти к кабине водителя. Там можно было поговорить с Зигмунтом. Он бы отвлек меня от внезапной атаки тяжких раздумий. - Где мы, Зигмунт? Скоро прибудем? – Шепотом, стараясь не повышать голос выше шумов, уже издаваемых машиной и ветром, поинтересовался я. - Скоро. – Резко объявил Ледницкий. Он, в отличие от меня, решил, видимо, перекричать все и всех на свете. – Мы уже за городом. С той стороны железная дорога. Кажется. – Легкий кивок в сторону открытого окна. – Скоро вокзал. А там уже и до гостиницы недалеко. - Это хорошо. Жутко хочу спать. - А я бы не отказался покушать. – Печально пропел Ледницкий. - Кстати, да. У нас ведь шаром покати, в плане еды. Сколько там времени? - Начало четвертого. Не думаю, что сегодня мы добудем продукты. Разве что ограбим владельца гостиницы. Он у нас такой, в теле, знаешь ли. Совершенно точно где-то при себе таскает съестное. Нам бы хоть хлеба. - Пир на весь мир. Ледницкий вздохнул. Перспектива ложиться спать голодным ему не улыбалась. Впрочем, как и мне. Только вот я, высшим приоритетом ставил перед собой задачу накормить Хозенфельда. - Ладно, не хнычь. Я чего-нибудь раздобуду. - Спасибо тебе. - За что именно? За угнанную машину, подкуп русских, терпение и снисходительность? Я замолчал, оторвавшись от мельтешащего за окном пейзажа, взглянул на водителя, вдумчиво выписывая по его спине неровные узоры. А ведь действительно, он сделал непомерно много. Без него, этот сумасшедший план так и остался бы нереализованным. А теперь, именно благодаря ему, мы, преисполненные чувством выполненного долга, живые и здоровые, направляемся домой. Кажется, таким счастливым я не был очень и очень давно. - За все спасибо. *** - Спасибо, конечно, что проявил участие, и, все в этом духе. Но, Зигмунт, это точно врач? Я недоверчиво осматривал вошедшего в комнату человека. Приземистый, широкоплечий. Вытянутое лицо, покрытое слоем трехдневной щетины, изображало огромное недовольство. Взъерошенные волосы, спадающие на лоб, постоянно зализывались назад, ладонью, вымазанной какой-то неопределенной, маслянистой жидкостью. Одетый в серый костюм и обчесанные, коричневые туфли, этот человек не вызвал у меня ничего, кроме безграничного недоверия. - Ну, как сказать. - Говори прямо. - Ветеринар. - Ветеринар? – Я возмущенно уставился на Ледницкого. Тот, немного смутившись, добавил. - Да. Но – замялся – тебе станет легче, если я скажу, что он специализируется на крупном рогатом скоте? - Нет, Зигмунт. Не станет. - Что ж, хорошо, тогда он просто врач без лицензии, который лечит бездомных псов. - Кого тут лечить- то надо, а? – Прервал наш небогатый разговор самоназванный врач, мотая головой в поисках очередной подопытной «псины». - Туда. – Зигмунт, растянув на лице улыбку, граничащую между жутким и дружелюбным, вальяжно протянул руку в сторону кровати, на которой устало вытянулся ничего не подозревающий Хозенфельд. - Погодите! Еще не хватало, чтобы кое-кто кинулся душить невесть откуда взявшегося доброжелателя. Нужно было, как минимум, проинформировать его о приходе врача. Я, схватив стул, под общие стенания позади стоящих, приземлил тот возле кровати, усевшись сверху. - Вильгельм. Проснитесь. Надеюсь, он меня слышал. Трясти его за плечи, воспевая «доброе утро» мне вовсе не хотелось. По правде сказать, я и понятия не имел, с какой стороны к нему можно было подступиться. Он оставался для меня подобием диковинного существа, о котором я не знал, по сути, совершенно ничего, разве что только имя. Он приоткрыл глаза, приподнял голову, сонно осматривая комнату. Потом, будто очнувшись, резко встал, оказавшись сразу как будто бы выше всех присутствующих. Врачеватель, дернувшись, отпрыгнул назад, испуганно озираясь по сторонам. - Этого что ль? Он же бешеный! Ледницкий залился подловатым смехом. Видимо, кто-то впервые озвучил его мысли. Я же, не обращая внимания на развернувшийся позади цирк, все еще пытался донести до пациента причины и обязанности присутствующего в комнате русского. - Он поможет. Вам нужна помощь. Рука ведь сломана. – Я указал на свисающую с предплечья кисть, казавшуюся теперь фиолетовой. По ней начал расползаться багровый синяк, объявший мертвенным цветом почти всю поверхность кожи. Все это указывало на крайнюю запущенность. – Он врач. – Тут уж я, кажется, соврал. Немного погодя, осмотрев предложенную ему «помощь», Вильгельм едва мотнул головой, уверенно заявив: «не думаю, что нуждаюсь в его услугах». Услышав немецкий, наш гость подпрыгнул еще выше. Мгновенно развернулся, водрузив на облысевший затылок кепку, и отправился к двери, выплевывая по дороге нечто вроде: «совсем сдурели! Я даже немецких овчарок не лечу. Из принципа! А уж немца - о! Немца! » Его побег завершился всеобъемлющим «ничем». Ледницкий, приложившись тяжеловесным плечом к хилой двери, грациозно запер её, захватывая в свои руки все возможные пути отступления. Потом подмигнув, криво усмехнулся, снова протягивая руку в сторону Вильгельма, предлагая ценнейшему гостю задержаться на подольше. - Пожалуйста! Останьтесь. Вы ведь не бросите больного человека!? – На слово «больной», Зигмунт умудрился поставить такой акцент, придать интонации такой оттенок, от которой оно вдруг приобрело совершенно иной, двойственный смысл. - Вы ведь давали клятву Гиппократа! – Высокопарно заявил он, взывая к потаенной тайне врачебного искусства. - Я не давал! – Тут же выпалил испуганный ветеринар, разом обрушив многовековые столпы бесценной науки. - А это и не важно. – Отмахнулся от него Ледницкий. Зигмунт пребывал в полнейшем восторге от развернувшегося спектакля, и, ну никак не мог упустить возможность увидеть сеанс излюбленного пациента и, отчасти, полюбившегося доктора. - Пожалуйста, останьтесь. И уймитесь уже. Он ничего вам не сделает. - Попытался я вразумить непутевого лекаря. - А может и сделает. – Эхом пропел Ледницкий. - Я не буду! - отмахнулся ветеринар. - Еще как будешь. – Оскалился Зигмунт. Боже, он не вел себя так, кажется, со времен твоего первого пришествия! Сейчас передо мной стоял молодой студент, подросток, готовый под действием своего неукротимого характера сотворить все, что угодно, не думающего ни о чем, кроме нынешнего момента, и о том, чтобы сделать его непохожим на любой предыдущий. Да, такой Зигмунт, откровенно говоря, появлялся передо мной нечасто. Вечно серьезный, саркастический, склонный к постоянный спорам и демагогиям. Он в одно мгновение, сбросил с себя все это, представ передо мной, совершенно в ином, непредсказуемом облике. Я не мешал им. Я, откровенно наслаждаясь этим зрелищем, восхищенно наблюдал за перепалкой, растянув губы в широкой, и, по-настоящему счастливой улыбке. - Будет вам. Это небольшая услуга. – Подойдя поближе, так, чтобы не слышал Вильгельм, я красноречиво добавил. – Мы, конечно же, оплатим ваши старания. Глазки ветеринара моментально загорелись. Рот наполнила слюна, стоило только подумать ему, о том, что сегодня, может быть, он, наконец – то наведается в свой любимый бар, отведать пару стопочек дорогого коньяка. - А если не справитесь – убьем. – Не унимался Ледницкий. Я бросил на него укоряющий взгляд. Тот, усмехнувшись, напустил на себя вид самого исполнительного работника НКВД, чем, впоследствии, все же обязал ветеринара выполнить работу на отлично. Нахохлившись, как воробей в зимнюю стужу, наш гость отважно проследовал вперед, заняв мое место напротив Вильгельма. Помедлил, оглянулся назад, выискивая, видимо, очередной предлог для "ничегонеделания", и, не найдя ничего дельного, поспешил обратиться к своим прямым обязанностям. Из клетчатого кармана были добыты очки-половинки, которые, гордо взобравшись на переносицу своего владельца, тут же придали ему вид человека более достойного, нежели того, которым, по сути, он являлся. - Руку! – Скомандовал преобразившейся. - Пожалуйста. – Добавил я настырно. – Я бы попросил вас относиться к нему более уважительно. - Пф. – Фыркнул стоящий поодаль Зигмунт, выпустив мне в затылок комок скомканного воздуха. Благо, возражать наш «озорник» не стал. Иначе, мой авторитет, впрочем, как и авторитет Хозенфельда, был бы в момент подорван. Достаточно было единого его смешка. Ветеринар в немой надежде обратился к Зигмунту, ища в том поддержки. Ледницкий лишь развел руками, показывая, что его сфера влияния на меня не распространяется. Сдавшись, униженный и оскорбленный врач слащаво пропел: "дайте руку, больной, будьте так любезны". Вильгельм, сохраняя на лице каменную непробиваемость и немую осторожность, послушался, бросив на меня короткий взгляд. Не знаю, понимал ли он все, что было сказано нами. Скорее всего, нет. Но смысл, так ярко отражался на наших лицах, что, кажется, даже глухонемой в момент догадался бы, о чем идет речь. Врач же, насупившись еще больше, и, кажется, про себя ругая нас, на чем свет стоит, принялся неосторожно перебрасывать ладонь Вильгельма из руки в руку, избегая долгого с ней соприкосновения, да с такой дотошностью, словно её владелец был прокаженным или оказался вдруг носителем черной оспы. Небольшие нажатия же длились больше, чем нужно было. Когда же рука немца дергалась от боли, на секунду скривив его лицо, ветеринар вытягивал губы вперед, подавляя наползающую на лицо улыбку. - Может, уже достаточно? – Громогласно поинтересовался я, выдернув русского из приятного общества змеиной подлости. Врач, крякнув от неожиданности, выронил полученную минуту назад игрушку и, будто оправдываясь, начал лепетать. - Сломана. Лучевая кость сломана. И, того, она зажата, одна на другую нашла, вот так. – Расправив пальцы, он собрал их в замок, наглядно демонстрируя болезненно сгруппировавшуюся кость. – Кровоток перекрыт. Вот и гематома. - Что сделать сможете? - Я – ничего. В смысле могу, но не возьмусь. Это к врачу нужно. Везите в больницу. Я тут вам не помощник. - Если бы у нас был другой «помощник», я бы тебя сюда не притащил. – Уточнил Ледницкий, информируя русского о безысходности нашего положения. - Ясно. – Вдумчиво ответил тот, отметив, кажется, про себя что-то очень важное. – Ладно, хорошо. Сделаю. Но, заплатите вдвое больше! Я, закатив глаза, обратился к Ледницкому, который, как и я, скривился при виде человека, обладающего безграничной человеческой жадностью. - Заплатим. – Строго проговорил я. – Сделайте, только, без дураков и лишних … действий. Он отлично меня понял, приняв позу и выражение доблестного дуэлянта, действующего по кодексу, и оскорбленного желанием узнать содержимое его карманов. - Сделаю. Следующие полчаса я судорожно метался по комнате, периодически покидая её территорию. Не знаю, была ли доза обезболивающего весомой для животного, как действовала на него, но вот только для человека, по – видимому, она была ничтожно мала. Хозенфельд трясся мелкой дрожью, перебирая по полу подошвой, сжимал зубы, выпуская из легких сдавленные, шипящие звуки. Мне хватало выражения его лица, чтобы понять, на какую каторгу мы обрекли его в очередной раз. Даже Ледницкому было не по себе от вида протекающей на просторах узкой кровати спонтанной операции. В какой-то момент, он, сжалившись над бьющимся в муках больным, или извиняясь за, не самого лучшего представителя в белом халате, поставил перед Вильгельмом стакан спиртного, добытого на просторах своей личной заначки. Тот, благодарно кивнув, опустошил емкость, вплотную прижав кисть к прожженным градусами губам. Дальше было легче. Еще через пятнадцать минут израненная рука была скрыта под белизной бинта, а мы, облегченно вздохнув, плюхнулись на стулья, устало потирая глаза и переносицы. - Ну-с. Платите, господа. – Горделиво затребовал врач, вытирая о полотенце искупанные в проржавевшей раковине руки. - Зигмунт. - Ага. Ледницкий, приподняв спину, достал из заднего кармана кошелек, выгребая из него шелестящие купюры. - Вот, возьми. Спасибо, счастливого пути, до свидания. - Односложно проговорил он, взяв под опеку сгорбившуюся спину врача. Дверь в момент распахнулась, а приложившийся к косяку Ледницкий, ленивыми махами по направлению к коридору, брезгливо, как надоедливую муху, выгонял врача наружу. - Спасибо. Успел проговорить я, прежде, чем дверь захлопнулась, спрятав за собой счастливца, пересчитывающего в судорожной спешке, легкие деньги. По комнате снова раздался дружный вдох облегчения. - На этом, дамы и господа, закончим сегодняшние приключения. Ледницкий, вприпрыжку добрался до окна, настежь распахнул ставни, впуская в комнату промозглый осенний ветер и, водрузив на подоконник бедро, предался утехам с табачной прелестницей. Я, воспользовавшись тишиной, обеспокоенно взглянул, на Вильгельма, интересуясь состоянием его здоровья. Тот, поймав мой взгляд, благодарно кивнул, тут же спрятав глаза под покровом бесцветных ресниц. - Эм, Влад, как думаешь, они могут быть знакомы? – Раздался размеренный голос Зигмунта. Он, спустившись с подоконника, осторожно высовывался из окна, прикованный вниманием к какому-то, очень интересному предмету. - Кто «они»? – Я подошел ближе. - Врач этот, и вон тот, владелец гостиницы. - Нет. Откуда? Я высунулся в окно, кажется, по пояс, вывалив наружу свое бренное тело. Ледницкий, шикнув, запихнул меня обратно, вымерев дозволенную степень «высунутости». - Не высовывайся. Пусть себе шебуршатся. Незачем им знать, что мы видим. Внизу, обеспокоенно кружась вокруг владельца, ветеринар, как мелкая шавка, в коротком гавканье сообщал ему что-то, очевидно, очень ценное. Владелец же, лавируя из стороны в сторону, решительно передвигался вперед, игнорируя назойливого посетителя. - Что это он ему втюхать пытается? – Тихо поинтересовался Ледницкий. - Без понятия. Мужчины остановились. Врач замолчал, ожидая реакции. Владелец же, чуть наклонив голову, изучал стоявшую за углом, угнанную нами машину. Потом, записав номер, кинулся обратно в здание, оставив довольного ветеринара в одиночестве. Тот ликовал. А это означало одно – ничего хорошего нас не ждет. - Пожалуйста, проявите уважение, перед вами ведь немецкий офицер. Извольте приклонить вашу голову. Делайте, что велено. - Передразнил меня Ледницкий, доведя сказанные мной когда-то слова, до крайности. - Думаешь, все это - ущемленное чувство собственного достоинства? - Или так – вздохнул – или он активист-коммунист, выплачивающий родине священный героический долг. - Отчеканил он, выплевывая лестную характеристику произведенного врачом доноса. - Значит, нас сдали? – Обреченно поинтересовался я у перебирающего прилагательные для родной матери врача Ледницкого. - Похоже на то. – Скривился Зигмунт, выбрасывая в пустошь окна недокуренную сигарету. В комнате повисла тишина. Все мы понимали, что совершили ошибку. Мы позволили себе расслабиться. Решили, будто оставили все заботы позади. Но, ничего не заканчивалось. Ни там, у лагеря, ни здесь, у обветшалой гостиницы. Погоня продолжалась. Мы бежали. Нас преследовали. Единственная надежда остановить все это, заключалась в возможности сбежать в Польшу. Только это, как мне казалось в тот момент, наконец, могло объявить нашим скитанием шах и мат, поставить точку в истории о вечной беготне.