В какой-то момент Ричи понимает, что уже ничего не вернуть. Единственный человек, которого он любил так сильно, трепетно и который любил его, исчез, ушёл из жизни. Что остаётся Тозиеру? Явно не что-то хорошее. Осознание того, что он теперь один, бьёт в поддых, и удержаться на плаву уже не получится. Или всё же получится? Получится видеть Эдди, но наносить себе огромный вред? Получится касаться его, но при этом самому быть полуживым? Ричи знает: он готов быть хоть мёртвым ради живого Капсбрака.

Гарри просто пришел почитать очередной фолиант, впихнутый подругой, и никак не ожидал увидеть здесь спрятавшегося слизеринского аспида. Астрономическая башня, скрывающая плотный флёр тайн, обещает куда больше вопросов, чем ожидалось.

Очарование. Вот как бы Гарри это назвал. Наглое очарование, прошедшееся по разумности декабрьской порошей, сметая белоснежным наваждением тротуар осознанности и осторожности, державший всю прошедшую жизнь на плаву. Но, может, он и не против потеряться в навсегда заснеженных жемчужным тальком улицах, если у плеча всегда стоит знакомая фигура, возносящая в его душе воздушные замки.

Безмолвные разговоры в тиши осеннего вечера, ни о чем конкретном, но о многом в частности. Разливающаяся атмосфера в запахе вина и засохшей опунции, под неуверенные прикосновения в отчаянном поиске утешения. Обоюдно любя, обоюдно страдая, они пытаются найти благословение в этой встрече.

Неминуемо тикал маятник вековых часов где-то в углу меж длинных стеллажей, символизируя самозабвенную обреченность хода времени, приближающий, к великому сожалению Гарри, неотвратимое начало отработки в одинокой компании въевшейся в мозг слизеринской ехидны.