эти мимолётные, ускользающие сквозь пальцы часы всецело принадлежат им, пока не проснётся остальная свита и маленькая квартирка не наполнится шумом, говорящими наперебой голосами и звонким смехом её любимого рыцаря.

пьер почувствовал, как его ноги инстинктивно напряглись, готовые к побегу, хотя он прекрасно понимал, что убежать от клопена ему не удастся: догонит и прямо на месте вломит пиздюлей, и тогда пробежаться поэту не светит ещё долгое время. к тому же, поэту было некуда идти. его пьеса с треском провалилась, и оплатить за каморку, которую почему-то называл комнатой, он не мог, а идти к архиепископу было бы провальной идеей ещё с самого начала. если, конечно, он не хотел впустую потратить своё время.

Он усмехнулся, закинув руки за голову и задумчиво глядя в потолок. Нет, не любить. Слишком громкое, сильное слово. Слишком громкое и сильное чувство. Но с Хоби по-другому нельзя было. Слишком сильно, слишком громко, слишком запредельно. Может, именно поэтому его было слишком трудно держать на расстоянии? Может, именно поэтому не хотелось вовсе?

– А ты согласен?- Мигель был слишком увлечëн чужими волосами, из-за чего он слишком поздно заметил, что Браун сидит уже не на столе, а у него на коленях, прижавшись к нему вплотную. – Браун, я тебе в отцы гожусь. – Я могу называть тебя "папочкой". – Если хочешь,- мужчина не мог не обнять его, прижимая к себе и уткнувшись ему в плечо. Это было слишком нестандартно что для него, что для Брауна. Мигель не хотел открываться кому-то, Хоби не хотел никому подчиняться. Но почему-то они это делали

— Да разве можно?– тихо спросил Володя ломким, неуверенным голосом, кончиками пальцев пробегаясь по лицу, шее и плечам Караморы, но не отстраняясь, нет, скорее прижимаясь ещё ближе. — Тебе можно,– также шёпотом ответил Пётр, погладив поэта по спине, слегка надавливая между острых лопаток, пригибая к себе.