What the water gave me

Белое солнце слепило глаза, высвечивало небо, делая его таким же белым. Всё вокруг напоминало черно-белую фотографию. Пётр видел такие в журналах об античном искусстве: на них всегда была группа ученых в компании плохо одетых местных жителей, которые помогали в раскопках. Вокруг Петра сейчас происходило нечто подобное. Несколько местных парней с повязанными на головы банданами и несколько степняков с плоскими смуглыми лицами помогали совершаться его мечте – Лестнице в небо. Работа шла без остановки уже несколько дней. Сегодня начали на рассвете, а судя по положению солнца – было уже немного за полдень. Стаматин забывал поесть и попить, так он был увлечен. Более того – он сам контролировал процесс. Андрей доверил ему постройку, восхитившись замыслом, а может просто потому, что уж лестницу-то Пётр не в состоянии был запороть. И Пётр старался. У него не было громкого голоса, но он сновал по площадке, давая указания буквально на ухо мастерам. От активных движений рубашка прилипла к телу, а шея уже начала неприятно саднить. …Затрещали леса, кто-то чертыхнулся, с верхнего яруса посыпались на землю кирпичи, поднимая столп пыли. Стаматин запрокинул голову, пытаясь понять, что произошло, но в глаза ударило беспощадное солнце, пришлось прикрыть глаза рукой. В ушах зазвенело, а голоса рабочих, проверявших, не пострадал ли кто, начали доноситься словно из-за стены. Пётр неуклюже отшатнулся назад, а потом вперед, стараясь сбросить с себя противное ощущение, но от этой попытки виски свело такой болью, что пришлось зажмуриться. Под веками была не темнота. Там было пылающее белое солнце. Когда Стаматин понемногу пришел в себя, то почувствовал прежде всего запах трав и чего-то горького, будто бы спирта или нашатыря. Под его телом было нечто мягкое, рук, груди и горла касалось тоже что-то мягкое, а на лбу красноречиво лежало холодное и мокрое. Он разлепил глаза – и даже не ослеп. В помещении было не очень светло, в окне красовался кусочек ярко-голубого неба. – Вот и ты, архитектор. Как себя чувствуешь? Голос взрослого мужчины. Добрый и глубокий. Скосив глаза, Пётр увидел сначала бритую голову и плечо в холщевой рубашке, а потом человек повернулся лицом. Крупные черты, большой нос и лоб, глаза в ореоле морщинок, спокойные и уставшие, рот тонкий, но не слишком суровый. Пётр не испугался. – Я врач. Исидор Бурах. Мужчина протянул к нему руки, аккуратно забрал со лба тряпицу и деловито смочил ее новой порцией воды. – Я… Не надо, я в порядке. Под слегка скептическим взглядом Пётр умудрился сесть. Его слегка повело, но в жар или холод не бросило, а значит, обморока не будет. Как же он умудрился упустить такое знакомое состояние, когда был на стройке? – У тебя, по всей видимости, солнечный удар, а значит и обезвоживание, – продолжил Бурах и коротко усмехнулся. – Я всё понимаю. Дело делом, но фуражку или хоть платок на голову надо надевать. Пётр кивнул. Бурах с края стола взял большую стеклянную банку и налил из нее в чашку нечто золотистое, протянул Стаматину. – На, попей отвар, он поможет быстрее восстановиться. Действия врача Исидора Бураха были такими размеренными, а голос таким приятным, что Пётр, не думая, приложился к стакану. Он не любил врачей. Но комната с книжным шкафом, умывальником у стены и цветастым ковром – не напоминала больницу. Отвар оказался кисло-сладким, с запахом трав, вкусным. С такой же невозмутимостью Бурах забрал стакан и дал ему в руки яблоко. И тут дверь распахнулась, на пороге появился взъерошенный, с мокрым лицом Андрей Стаматин. – Что с моим братом?! – гаркнул он, напряженно переводя взгляд со вполне живого Петра на спокойного Исидора. – Петь? Андрей выглядел так, как будто вылез из шахты. Хотя это и было близко к правде. За лето он сильно загорел, а сегодня уезжал из города, чтобы договориться о поставке металла для нижней части Многогранника, на волосах и теле осела дорожная пыль. Бурах снова объяснил, что произошло, а Петя больше повинно молчал. Андрей разъярился: – Не надо было тебя пускать самому там управляться! Это не твое, тебе надо себя беречь! – Нет! Я уже могу встать на ноги. Даже голова не кружится. – Пётр попытался вылезти из-под простыни, но его остановила большая ладонь Бураха. – Я бы не рекомендовал вам сейчас возвращаться на улицу, юноша. Посмотрите на свои руки и грудь. Все трое уставились прицельно в грудь полуголому Петру, и обнаружили, что она по цвету как столичная докторская колбаса – ярко-розовая. – Ох… – сказал Петр. – Через рубашку. – Да ты же вечно обгораешь! – рыкнул Андрей со смешком. – Забыл? – Выходит, вы всё-таки очень разные близнецы, – хмыкнул Исидор, поднимаясь. Он подошел к шкафу с различными баночками и поднял что-то с полки. – У меня есть мазь. Скоро наш архитектор будет как новенький. У Артемия Бураха из всех морщин на лице больше всего выделялась суровая складка между бровей – отпечаток начавшейся пандемии. Он гремел склянками, железными коробками с порошками и таблетками, давал нужные Петру в руки, и тот принимал. У Артемия Бураха были глаза отца. Такие же добрые и решительные. Однажды Исидор, глядя этими глазами на людей и их дома, приказал закрыть целый район, охваченный песчанкой. Петру было очень страшно тогда, но и тогда, и сейчас он верил, что врачи найдут решение.