What the water gave me

Ни для кого не секрет, что Андрей обычно делает со степнячками. Даже для самих степнячек. И степняков. Может, одонги не догоняют, но их в теории такие развлечения не интересуют. Андрей же любит развлекаться. И для этого ему мало одной, мало двух девушек. Ему обычно нужно – от двух и более. Они с ним смеются почти как столичные красавицы, звенят колокольчиками голоса. И что, что колокольчики в Городе-на-Горхоне выкованы грубо. Звучат они даже глубже, красивее. Андрея обнимают за шею, держат за руки, а он рассказывает что-то, пьяный от твирина, разгоряченный. Ему смешно. Они не понимают половину слов, но им весело тоже. Петру достается степнчяка с самым мрачным лицом. У нее надменно изогнутые брови, темные, немного сонные глаза, лицо выбелено краской, и вокруг губ тоже краска, будто она уже целовалась. Или кровь пила. Но несмотря на такую внешность – это одна из самых любимых девочек Андрея. И он ее… подарил. Попросил. Попросил провести с Петром ночь. Петр начал с того, что покинул вместе со своей спутницей кабак и прошелся по улице до дома. Девушка шла рядом, не шла даже, а плыла, покачивая бедрами, поводя руками вдоль тела. По скрипучей лестнице поднялась неслышно и со слабым интересом оглядела мансарду. Петр помялся на месте, потом обратил внимание на стол неподалеку от двери: на нем привычно стояли бутылки. Он налил и себе, и ей, по столу подвинул граненый стакан. Степнячка взяла его так, будто никогда не видела раньше посуды, в руках не держала. Наклонила так и эдак. А потом чокнулась с Петром. И выпила. И стало ясно, что без такого базового навыка из Разбитого Сердца не выходят. Стало страшно, холодок побежал по спине. Перспектива укладывать девицу на родную постель откровенно пугала. Поэтому Петр налил еще. Себе и ей. И еще. Когда движения степнячки стали напоминать танец, хотя она вовсе не танцевала, её пристальный интерес всё-таки сместился со Стаматина – и она пошла осматриваться. На картины смотрела долго, поворачивая голову и так и эдак. А в конце обхода мансарды – заметила ванну, в которой кусками лежала размокшая глина. Заинтересовавшись, она тронула один кусок. И оглянулась: – Земли много. Би хара. Много. И пахнет землей. Хаяала, не понял еще, что у нас нельзя копать ямы. И это она спрашивает после того, что они поставили на острую его ногу – Многогранник? – Я не копал! – встрепенулся Петр и руками замахал. – Это глина с Горхона. Если найти чистое место, то можно просто собрать ее, вот так. Он совершил руками движение, будто загребает. Степнячка наклонила голову. – Глина? Зачем? – Для лепки! Стаматин, обрадованный тем, что не нужно тащить девушку в кровать, подскочил к столу, где стояли недоделанные скульптуры, высились на деревяшках серо-коричневые абстрактные формы. – Вот, посмотри. Из глины можно лепить, что захочешь. Она здесь хорошая, мягкая, ей можно придать разную форму. Он снял мокрую марлю с куска глины, отломил кусок и стал мять. – Не понимаю. Степнячка села у стола, склонилась, рассматривая сбоку одну из скульптур, потом поглядела на руки Петра. С такого ракурса ее грудь просматривалась еще откровенней, чем прежде. Петр отпрянул. – Сиди так? Сиди так, хорошо? Он отошел к треноге, на которой стоял скульптурный станок. Сделанный для него братом и немного усовершенствованный гончарный круг. Петр водрузил кусок мягкой глины на круг, поправил основание, чтобы пока не крутилось. И стал быстрыми уверенными движениями – лепить. Степнячка смотрела, кажется, не моргая. А Петр двигал и двигал руками, создавая сначала вроде как холмик, а из холмика – обтекаемую форму, фигурку. А из фигурки голову, и сложенные руки, и грудь, и колени, и ступни. Взяв стек, она наметил на голове волосы, на теле – орнамент рваного платья, маленькие пальчики на ногах и руках. Он подозвал степнячку, отпустил механизм и медленно повернул круг. – Я слепил тебя. Теперь ты понимаешь? – Меня? Она долго смотрела, потом опустила взгляд, растопырила пальцы на руках и ногами переступила. – Это как кукла. Но не кукла. Те куклы на людей почти не похожи. Есть буха. Те похожи. – Ты про игрушечных бычков? Она медленно кивнула. – Но зачем? – головой кивнула на маленькую себя. – Это скульптура. Искусство. Лепка. Когда… Хочется вылепить что-то красивое. Ты красивая. – Я? – Наверное ты не ходила туда. На мыс Хозяек. Там есть фигура. Такая фигура Хояйки. Только большая. Петр смотрел на нее во все глаза, пытаясь уловить, понимает ли она. – Я… лепил Нину. Нина была очень красивая. Ее глаза блеснули интересом. Знает это имя. – Как тебя зовут? – Петру под ее взглядом было всё еще не по себе. – Саяр. Я родилась летом. – Тогда это скульптура Саяр. Я немного подправлю ее, потом она высохнет, затвердеет – и ты сможешь забрать. – Ходо хара. Но зачем это нужно? Ее пальцы, темные от травяного сока, въевшегося в кожу, робко покрутили основание станка. Петр закусил губу с досадой. Но потом его брови поползли вверх: осенило. Он снял планшет, на котором сидела маленькая Саяр. И шлепнул на круг еще кусок влажной глины. И уже через несколько минут в руках у него была почти ровная глиняная миска. Петр держал ее на перепачканной руке, а глаза Саяр сияли. – Это понятно? Это пиала. Ее бока можно украсить. Можно глазировать, но здесь нечем. Но даже палочкой… – Петр взял стек и нарисовал на боку чашки причудливую закорючку. – Можно украсить. На. Попробуй. Саяр приняла чашку в руки, потом взяла стек. Так, что сразу стало понятно – карандаша она в руках никогда не держала. Взглянула на Стаматина и тот одобрительно кивнул. Андрей пришел в мансарду около часа дня, громко зевнул на лестнице, а в дверях с хрустом потянулся. – Ну что, как у тебя ночь? – спросил громко, как будто даже не боялся Петра разбудить. Сам ведь встал недавно после изматывающих ночных приключений. – Петь? Петр обернулся к брату. В руках у него был ворох смятых листочков. На шее два веревочных талисмана – и еще один на запястье. И степнячка с цветами в волосах протягивала ему несколько стеблей бурой твири. За Петром, на полу, рядом с ванной с глиной сидела еще одна – с огромной копной волос, похожих на улей – и увлеченно лепила на гончарном круге чашку. Чумазый степняцкий пацан рядом лепил на бок кривоватой чашки – маленькие цветы. Саяр спала, положив голову на стол с бутылками, и с подложенной под щекой рукой выглядела мило и неопасно. У Андрея глаза полезли на лоб. Потом он ткнул рукой в степнячку напротив Петра и гаркнул: – Это же целое состояние! Где ты их взяла? Там есть еще? – Эрдем знает. Мы не принимаем вещей просто так, – залепетала девушка. – Обмен. – Обмен, обмен! – согласился Андрей, приближаясь. – Хаяала делает красивые горшки, но не хочет брать острых лезвий. Я принесла немного трав из старого места. Андрей открыл рот, и Петр, как его брат близнец, конечно, догадался, что сейчас он скажет: у меня по скульптуре была пятерка с плюсом. Я слеплю тебе сервиз, только принеси… Но тут затих гул гончарного круга, и молчаливая до этого степнячка подняла новую пиалу на уровень глаз. – Бай! Бай! Саяр проснулась, а девушка с цветами в волосах с искренним восторгом подскочила к подруге. – Бай! – Бай! Бай! – закивал чумазый парнишка. Андрей сказал хрипло: – Нравится им что ли. А Петр просто улыбнулся шире. Он улыбался уже давно.