Огонь, веревка, пуля и топор

Зима не отступала. Сырой снег засыпал почерневшие деревья со сломанными кронами и крыши приземистых домов. Белела небольшая площадь, исполосованная колёсами. Из окна гостиничного номера на фоне пепельного неба виднелось здание провинциального театра. Увидев его витражи, Равель вспомнила, как блестели осколки стекла на разнесённой паперти городского собора. Стах сидел напротив неё, согнувшись и опершись локтями на колени. Скупо отвечал на вопросы, держа огрубевшими пальцами её тонкую ладонь, смотрел потемневшим, усталым взглядом. На его форме бурого цвета — знаки отличия офицера медицинской службы. С первых минут встречи Лара подозревала, что где-то в глубине могучей фигуры Рубина поселилось ожесточение ещё более сильное и подавляющее, чем прежде. Она могла вернуться в родной город в любое время — Станислав должен был ждать второй волны демобилизации. — Как ты вообще додумалась сюда приехать? — А ты? — настороженно отозвалась Равель. — Медведь сказал, что ты смерти ищешь. Его брови поползли вверх. Стах ответил снисходительно, натянуто улыбнувшись одним уголком рта: — Глупость. Быть батальонным хирургом — это всё-таки не в траншеях сидеть. Я был на своём месте, иногда такое бывает. Умирать не собирался и не собираюсь. — Говоришь прямо как отец. У мужчин какая-то одна общая болезнь у всех. И все вы любите недоговаривать, — с некоторой нервозностью произнесла она и высвободила свою ладонь из его рук. — Может всё-таки расскажешь, что произошло? Лара не смогла ответить — только покачала головой, точно извиняясь. Почти полгода назад она бросилась в Столицу, выкупив за немыслимые деньги должность машинистки в штабе корпуса генерала Блока. Добираясь до места, видя массовое движение войск, Равель боялась, что эта война продлится ещё четыре года. Растянутые колонны солдат и офицеров шагали по огромным дорогам, напоминавшим испорченные акварельные картины. Белая вьюга вздымалась, кружилась над людьми, развевались на ветру полы коричневых шинелей — грузовики оставляли после себя морозные клубы выхлопного газа, сталь покрывалась инеем. Армия гремела. Угрожала. Не умела быть милосердной. Она планировала простое убийство, как в средневековой драме. Но в последний момент механизм револьвера заклинило — человек с седыми висками отказался выдавать дочь капитана военной полиции, а велел, «приказал» ей жить. Выслушав его странные оправдания, Лара задавалась вопросом: почему судьба упрямо берегла её и не щадила других? Захваченная воспоминаниями, Равель впала в задумчивость и, помолчав, неожиданно спросила: — Невыносимо, когда дорогой тебе человек уезжает в никуда и пропадает, правда? — Правда. Просто звереешь от этого, — мрачно согласился Рубин. — Расскажу тебе всё, когда ты успокоишься. — Я спокоен. — Это не так. Просто пойми: то письмо было написано от страха, и вышло оно таким запутанным, потому что почту проверяют и я… — Понятно, — поднявшись, резко сказал он и подошёл к окну. — Стоим мы друг друга. Вот что. Густую тишину гостиницы оборвала музыка, донёсшаяся с первого этажа, — тоскливая мелодия, популярная в предвоенное время. Ближе к вечеру постояльцы спускались в ресторан, заполняли холл. Здесь было много офицеров, государственных служащих и прочей разношёрстной публики, которая научилась наживаться на войне. Лара приехала сюда совсем опустошённой, сменила почти новую форму на платье простого покроя — почувствовала себя легче, свободнее. Она, шаркнув каблуком, приблизилась к Стаху, коснулась его плеча и на выдохе прошептала: — У меня всё равно ничего не получилось. — Форель, ты… — Ты решил, что у меня там был роман? Ты веришь слухам? Думаешь, служащая в штабе женщина обречена быть любовницей офицера? Рубин замер на время в замешательстве, потом грузно сел на стул и недовольно уставился на девушку. Заговорил строгим тоном человека, имевшего право говорить с ней так: — Да я понял, что это связано с историей, о которой ты молчишь, как проклятая. Письмо твоё во мне всё разворошило, перевернуло вверх дном. Я решил, что рядом с Бурахом ты успокоишься, но вместо этого… Не надо так смотреть, — добавил он, когда заметил растерянный взгляд на её побледневшем лице. — Ведь ты поехала в это логово мстить? Кто из нас смертник, скажи мне? С улицы раздался звук клаксона — кто-то громко выругался. У Лары опустились плечи. — Не тебе стыдить меня, — с тихим, едва заметным гневом произнесла она. — И почему ты не понимаешь, что я не просто вернулась — я вернулась к тебе… Стах оторопел. Равель сделала шаг навстречу и скрестила руки на груди. Она долго жила с туго затянутым узлом в душе, не понимая: вечное молчание об очевидном никому не приносит покоя. Он знакомым движением схватил её за запястье, словно боясь того, что Лара уйдёт. Качая головой, скользя глазами по подолу светлого платья, Рубин проговорил с нечастой для него нежностью: «Вояка глупая. Дурочка».