За что корить мне ту, что дни мои
Отчаяньем поила вдосталь,— ту,
Что в гуще толп готовила бои,
Мутя доверчивую бедноту
И раздувая в ярость их испуг?
Могла ли умиротворить она
Мощь красоты, натянутой, как лук,
Жар благородства, в наши времена
Немыслимый,— и, обручась с тоской,
Недуг отверженности исцелить?
Что было делать ей, родясь такой?
Какую Трою новую спалить?
У.Б. Йейтс "Нет другой Трои"
***
Бет отворила знакомую до боли дверь с чувством, которое больше всего напоминало обреченность. Кубок США, Нью-Йорк, Париж, все это время вокруг нее кто-то был, и сейчас огромность этого дома, на фоне звенящей в нем пустоты, ее пугала и угнетала. Гора неразобранной корреспонденции на пороге лишь добавляла в эту атмосферу еще один минорный аккорд уныния. Звонок адвоката оказался еще одним ударом поддых, когда она еще не успела перевести дух после первого - парижского. Ее названный отец заявился в ее дом впервые за много лет, стараясь ничем не выказывать, что когда-то и он называл это место своим домом, а Бет назвал своей дочерью, пусть и приемной. Он ни разу не взглянул в глаза Бет, и не обратился к ней по имени, и уж тем более, как к дочери, и весь разговор сосредоточенно изучал почти не изменившуюся с его ухода обстановку гостинной. Элизабет ни разу не опустилась до грубости в разговоре с гостями только потому, что у нее вызывало острое чувство брезгливости сама ситуация и, разговаривая подчёркнуто деловым тоном, соглашаясь на сделку с названным отцом на несправедливых условиях, она преследовала только одну цель - поскорее развязаться с этими людьми и этой историей, чтобы не пачкаться о них еще больше. Продав все, что могла сдвинуть с места, не считая нескольких предметов интерьера, без которых совсем не могла обойтись, и расплатившись со своим “бывшим” отцом, Бет мысленно махнула себе флажком, давая старт намерению, которое зрело в ней как только она села в Парижское такси. За всеми этими хлопотами с домом, ей как-то удавалось отвлечься от главного, что ее волновало. Разговор с Бенни, состоявшийся сразу после Парижа, наводил тоску. Бенни, конечно, пожурил ее за пьянку накануне, но был полон энтузиазма, снова звал ее в Нью-Йорк, оттачивать технику, разбирать партии и планировать реванш. Бет едва сдерживала зевоту. Ему легко было говорить, это не его дважды раздавили как блоху на глазах всего мира. Несмотря на это, она заверила его, что она в полном порядке. - Я скучаю, - вдруг сказал он ей в конце разговора. Эти слова натянулись и повисли между ними как растяжка с гранатой. В трубке воцарилось молчание, оба замерли, слушая тишину. Бет не знала, что ответить. Врать она не умела, говорить правду не хотела. Она хотела, чтобы Бенни поехал с ней в СССР, хотела сохранить те братско-сестринские отношения, которые установились между ними там, в Нью-Йорке. Даже секс не смог сделать их отношения чем-то большим, чем отношения бывших соперников, Бенни так и оставался таким же молчаливым, иногда ироничным и совершенно безразличным к тому, что женщины привыкли называть чувственной стороной. В его молчании не чувствовалось какого-либо напряжения, недосказанности, какую Бет теперь находила в молчании Боргова. Бенни молчал не потому, что не знал как выразить свои чувства, а потому что считал, что слова излишни. “Я скучаю” - это было самое откровенное, что она от него услышала за все месяцы знакомства. И даже в этой фразе ей не почудилось того надрыва, который ей хотелось бы слышать. Бенни не способен был на те эмоции, о которых она мечтала и даже на те, которые порой охватывали ее. И даже та тоска по ней, на которую он уповал, была сродни тоски по любимой кружке для кофе, которой вдруг не обнаружилось утром на привычном месте в кухонном шкафчике. После Парижа Бет вдруг поняла, что ищет совсем других эмоций и поэтому слова Бенни, которые еще пару месяцев назад привели бы ее в радостный трепет, сейчас не нашли никакого мало-мальски весомого отклика в ее душе. Уоттс, кажется, услышал это в ее молчании. - Изучи игры с последнего закрытого чемпионата в Москве, - он наконец прервал эту гнетущую тишину пустой, ничего не значащей фразой. - Я не уверена, что поеду, - сказала она, едва заметно облегченно выдохнув от того, что эта стена молчания наконец рухнула. Бет действительно начала сомневаться в своем намерении покорить Москву. Второе поражение от Русского, как бы она не хотела это признавать, серьезно пошатнуло ее уверенность в своих силах. Еще в Нью-Йорке она считала, что находится на пике своей формы и никогда не играла лучше. То, с какой легкостью разбил ее Боргов, выводило ее из себя. Она говорила Бенни, что причина была не в ее похмелье, но себе она говорила противоположное, пытаясь вдохновить себя снова засесть за доску и закопаться в книги. Но как она ни старалась, буквы и цифры смотрели на нее со страниц книг как чужие, внимание уплывало, мысли были где-то далеко. Неуверенность в своих силах была не единственной причиной того, почему Бет вдруг передумала ехать в СССР. И как ни странно, второй причиной тоже был Этот Чертов Русский. Бет старалась не вспоминать все то, что было в Париже, начиная от их партии с Борговым и заканчивая тем, как она оставила его в этом проклятом лифте, потому что от всех воспоминаний лицо бросало в жар. Казалось, невозможно было выставить себя дурой еще больше. Мало ей было того, что он думал про нее как про посредственную шахматистку и алкоголичку, теперь он считает, что она просто сумасшедшая и, наверное, будет от нее шарахаться как от прокаженной. Эта мысль оказалась неприятнее всего, и не в силах дальше вариться во всем этом сидя дома, в одиночестве, Бет оделась и направилась в то кафе, где они частенько сидели с покойной матерью. На сей раз, когда официант предложил ей выпить, она не проводила его молчаливым качанием головы, и вскоре после этого у нее на столе оказался чарующе позвякивающий кубиками льда Гибсон. Бет вкусила его как откровение, мысли сразу будто замедлились, тоска чуть отступила. Вот, что ей было нужно. Никаких мыслей о шахматах, никакого Русского. Домой она вошла на нетвердых ногах. В пакетах из супермаркета, лаская слух, позвякивали винные бутылки. Телефонный звонок, раздавшийся почти сразу после ее прихода, она встретила с подозрением. На том конце провода был Гарри, она узнала его по первому робкому “Алло”. Она заранее знала, что он ей скажет и говорить с ним ей хотелось ничуть не больше, чем обсуждать с Бенни то, что ей не следовало пить перед матчем. Все они считали, что могут ее учить, Гарри, Бенни, даже Боргов. Но ее не нужно было учить, ее нужно было просто оставить в покое. И Бет повесила трубку, не удостоив бывшего поклонника даже ответным “Алло”. Дальше дни полетели как в тумане. Бет вынырывала из алкогольного делирия, глотала чуть-чуть воздуха, лишь чтобы вновь начать погружаться еще глубже. Пить было противно, не пить - невыносимо. Чувство липкой жалости и ненависти к себе притуплял только алкоголь. Где-то, краем сознания, Бет отметила, что Гарри приходил к ней, стоял под дверью, робко, будто извиняясь, как обычно. Бет это никак не тронуло. Дверь ему она не открыла. Еще один глоток воздуха случился с ней, когда телефон вновь зазвонил. Бет брала трубку с какой-то затаенной надеждой, точно не зная, что или кого хочет там услышать, но когда в трубке раздался незнакомый мужской голос и прозвучала типично американские фамилия, невольно расстроилась. Турнир, фотографы и прочая атрибутика той жизни, которую она старательно топила в алкоголе, эти слова сейчас звучали для нее как сообщения о нашествии инопланетян. Бет даже не сразу поняла, чего от нее хотят и согласилась чисто машинально, о чем тут же начала жалеть, но перезванивать и все отменять было уже поздно. Она сделала над собой усилие и отложила початые бутылки с вином, не чувствуя ни сожаления, ни облегчения, только тупое, сверлящее голову похмелье. На турнир она прибыла трезвая, но чувствующая что-то среднее между ознобом и ломкой. Думать о шахматах совершенно не хотелось, поэтому девочка из прошлого, с детской, наивной улыбкой вспомнившая, как она когда-то спасовала перед Бет и даже, о боже, гордящаяся этим, вызвала у нее не теплую ностальгию, а досаду. Следом появился вездесущий Гарри. И только взглянув на в его глаза, Бет тут же поняла, что теперь ей стыдно за очередное свое похмельное появление не только перед одним Русским. - Тебе нужна помощь, - сказал он, не так как Бенни и не так, как говорил, когда жил в ее доме и пытался добиться ее расположения. В его тревожном тоне сквозила неприязнь и это задевало Бет куда больше, чем цветистые ругательства в свой адрес. Она убежала, не приняв участие ни в фотосессии, ни в турнире. Откровение, увиденное в глазах Гарри, было слишком тошнотворным для нее самой. Вернувшись домой, Бет проследовала прямо на диван, прихватив по дороге одну из спрятанных бутылок вина и устроилась себя жалеть. Она не знала сколько прошло времени, может часы, а может дни, когда во входную дверь снова зазвонили. Бет не хотела слышать, голова раскалывалась, протестуя против такого варварства, как дверной звонок. Боль придала ей сил и злости и она вскочила, чтобы высказать этому недоноску Гарри все, что она думает о его волнениях, советах, да и вообще, о всей его чертовой персоне, но открыв дверь, оторопела. - Ну нихрена себе! - сказала неожиданная посетительница, белозубо улыбнувшись Бет. - Неплохо живешь, подруга! Бет неверяще смотрела на возникшую на пороге Джолин, не до конца осознавая реальна ли она. Даже невольно протянула руку в ее сторону, и одними губами произнесла: - Джолин? - Оооо, дорогая, ты чего? Будто привидение увидела. Да, это твоя старая заноза Джолин. Или ты меня не узнала? - Узнала, - голос Бет дрожал от долгого молчания, в пустом доме говорить было не с кем, а они со своей главной тогдашней подругой - бутылкой, понимали друг друга без слов. - Пройдешь? - Спрашиваешь еще, - фыркнула неожиданная гостья и по-хозяйски зашла в дом. Обменявшись еще несколькими приветственными фразами с Бет, старательно делая вид, будто бы и не было всех тех лет, что они не виделись, Джолин вдруг перешла к главному, ради чего появилась на пороге у подруги. - Мистер Шайбель умер. Бет на мгновение замерла с чашкой в руках. Она давно не вспоминала о старом уборщике из приюта, просто не было нужды. Как и всех, кого она когда-либо победила, она просто стерла его из памяти за ненадобностью. Он выполнил свое последнее предназначение дав ей 10 долларов на ее первый в жизни турнир. И потом забылся, изгладился, как и все связанное с приютом, то, что она очень не любила вспоминать. Одновременно с этим, удушающим стыдом пришла мысль, что она так и не вернула ему те самые 10 долларов, взятые взаймы. Почему-то эта мысль, совершенно нелепая в сравнении с новостью о его смерти, стала для нее даже горше, чем просто мысль о смерти. Будто бы она не могла осмыслить что-то настолько большое и безвозвратное, как смерть, но представить, что она так никогда и не сможет вернуть ему неоплаченный долг, оказалось очень легко, и это заставило слова застрять комом где-то в области горла. - Я подумала, мы сможем вместе поехать на похороны. Бет не ответила, молча протянув Джолин чашку кофе. Та взглянула на подругу и будто пораженная какой-то новой мыслью, заозиралась по сторонам. Бет поняла, что Джолин увидела то же, что и Гарри, но не в ее глазах, а в обстановке, окружавшей ее, но, к своему удивлению и радости, не увидела в ее глазах ни брезгливости, ни осуждения. - Боже, Бет… - Я знаю, - ответила Хармон, отпивая кофе. - Оставайся, - сказала она и добавила, чуть помедлив. - Пожалуйста.***
Джолин поняла, что крылось в этой, на первый взгляд простой, просьбе и не задавала лишних вопросов. Они устроились вдвоем в спальне Альмы, переговариваясь, шутя, вспоминая те немногие забавные моменты, которые могли вспомнить из совместной приютской жизни. Когда Джолин заговорила про таблетки, Бет вдруг поняла, что должна высказать то, что ее на самом деле волнует. - В конце года я должна поехать в Москву. Но я боюсь. - Так не езди, - легко сказала Джолин, старательно расчесывая свои не поддающиеся никаким укладкам волосы. - Но я должна. Иначе, мне нечего делать. Остается только пить. - Кажется, ты пьешь и без этого, - Джолин покосилась куда- то в угол, намекая на домашние заначки в виде винных бутылок, на которые она уже успела несколько раз случайно наткнуться. Бет на мгновение задумалась, стоило ли рассказать Джолин все. Под “все” она имела ввиду не только свои проблемы с алкоголем, но то, что волновало не ум, а сердце, но почему-то мысленно зажала себе рот. Момент показался ей неподходящим, а мысли о Русском были еще недостаточно четко сформированы даже для нее самой, а уж вываливать всю эту кашу на Джолин в первый день встречи после многолетней разлуки, казалось ей совсем глупым. Элизабет, в принципе, не могла припомнить когда бы она делилась с кем-то своими романтическими переживаниями. С Альмой это ограничивалось простым “буду дома завтра” со стороны Бет и наставлениями “быть осторожнее и предохраняться” со стороны матери. Она делала попытку пооткровенничать с Клео, но даже ей она смогла открыться только будучи сильно пьяной и от того - непомнящей, что именно она ей открыла. Зато Бет слишком хорошо помнила, чем кончилось это ее неожиданное откровение и все еще внутренне содрогалась при этих мыслях. Нет, то, что происходит между ней и Борговым должно остаться только между ней и Борговым. Это их противостояние, и только их. Но хватит ли у нее духу выйти против него в третий раз? Через два дня они поехали на похороны. В церкви Бет сидела задумчиво глядя на фотографию своего первого учителя. На фото он был совсем не таким, каким она его помнила, чисто выбритым, в костюме, и, как будто бы, на несколько лет моложе, чем тогда, когда он встретился Бет. Она все никак не могла сопоставить его в уме с тем человеком в старом вытянутом свитере, кто учил ее игре в шахматы в подвале, и этот мыслительный процесс помогал ей не расклеиться. Бывшая ученица сидела, пристально вглядываясь в фото покойного учителя в попытках уловить знакомые черты, почти не слушая священника, и заметила, что церемония кончилась только тогда, когда Джолин мягко взяла ее под руку. Путь их пролегал мимо приюта и Бет, неожиданно для себя, изъявила желание зайти внутрь. Джолин фыркнула что-то про “извращения, в которых она не хочет участвовать” и предоставила Бет право прогуляться одной. Ноги сами понесли ее в подвал. Как ни парадоксально, в приюте не было другого места, которое она могла бы вспомнить с теплотой. Ощущения были странные, она никак не могла отделаться от мысли, что ничего не поменялось, не могла почувствовать себя в теле той, взрослой Бет, коей она являлась. Но эти ощущения не смогли сравняться с тем, что она почувствовала, когда спустилась и увидела то, что увидела. Это была мемориальная стена, посвященная живому человеку - ей. И было в этой скромной, местами выцветающей газетной подборке, журнальных вырезках, совсем коротких заметочках и больших разворотах, столько затаенной гордости, сколько Бет не видела ранее ни у кого, даже у приемной матери. Мистер Шайбл был тем человеком, который знал как тяжело ей достаются победы и Бет вдруг остро, как никогда, почувствовала, что все то время, что она считала себя одинокой сиротой, она была совсем не одинока. Все те люди, Альма, Гарри, Бенни, Джолин, которая столько лет хранила принадлежавшую Бет книгу, мистер Шайбл, который следил за ее успехами так, как следят разве что за собственными детьми, все эти люди все время были с ней и были за нее, но она не хотела их замечать. И сейчас она лишилась еще одного из них. И эти газетные заметки никогда не пополнятся заботливо вырезанной и прикрепленной тут же газетной заметкой о ее победе над Борговым. И не потому, что этой победе не суждено быть, а потому что ушел, навсегда ушел, еще один человек, который хотел этой победы ничуть не меньше, чем сама Бет. В глазах защипало. Она сняла со стены их первое и единственное совместное фото - себя и своего первого настоящего учителя, и убежала из подвала раньше, чем едкие слезы проложили себе дорожки по ее щекам.***
Как бы ни был печален сей факт, но известие о смерти мистера Шейбла, вкупе с появлением Джолин, добавило ей решимости. И даже размолвка с Бенни, который назвал ее отказ от денег миссионеров - идиотизмом, не пошатнула оной. Она должна была поехать и наголову разбить этого заносчивого засранца, который даже не удосужился ответить на ее поцелуй. Ради тех, кто в нее еще верил. Она чувствовала себя униженной, прося и клянча по несколько сотен долларов у всевозможных инстанций, но ей бы никогда не пришло бы в голову попросить денег у Джолин. И когда та во время очередной тренировки по сквошу сама предложила ей три тысячи долларов, Бет испуганно открестилась. - Я накопила больше, - возразила Джолин. - Да и ты отдашь мне их, когда выиграешь. - А если я не выиграю? - уныло спросила Бет. Джолин пожала плечами. - Это все еще стоит того, чтобы попробовать. - Ты - мой ангел-хранитель, - серьезно сказала Бет, дрожащим от волнения голосом. - Иди на хрен, - почему-то возмутилась Джолин и вперила в Бет недовольный взгляд. - Ты думаешь только Шейбл болел за тебя все эти годы? И тут она выложила ей, как следила за ее победами и поражениями, как покупала газеты и шахматные журналы с ее интервью, как переживала за нее когда она в первый раз проиграла Боргову, даже нашла ее телефон и позвонила ей, но на тот момент Бет судя по всему была уже в Нью-Йорке и… Бет слушала, медленно краснея. Она и не подозревала, что Джолин так переживала за нее и ее шахматную карьеру. И тем более не подозревала, что подруга настолько в нее верила, чтобы рискнуть ради нее деньгами, которые были накоплены на колледж. Ей стало еще более стыдно в тот момент, когда она поняла, что так и не рассказала своей лучшей и единственной подруге о том, что ее волновало ничуть не меньше шахмат. Она вдруг решилась, бросив отрывистый взгляд на Джолин, чтобы не успеть себя остановить, выпалила. - Я должна тебе кое в чем признаться, - Бет набрала в грудь побольше воздуха. - Я поцеловала Боргова. До Джолин, кажется, не сразу дошел смысл слов Бет. А когда дошел, то ее глаза, и так выделяющиеся на смуглом лице, в момент стали размером с блюдца. - Ты ЧТОООО?.. - Я поцеловала Русского, да, - Бет закрыла лицо руками. Ей казалось, что она покраснела настолько, что даже сквозь ладони чувствуется жар, исходящий от щек. Джолин несколько раз молча открыла и закрыла рот. - Я даже не знаю с чего начать спрашивать, - глаза подруги все еще занимали половину лица. - Когда это произошло? - В Париже, после турнира. - Таааааак… - Джолин даже начала ерзать на полу от с трудом сдерживаемого любопытства. - И как тебе вообще такое в голову пришло? - Он меня выбесил, - призналась Бет, которая сама затруднялась ответить себе на этот вопрос. - Читал мне нотации, я просто захотела, чтобы он замолчал. - Подруга, а ты вообще в курсе, что поцелуй - это поощрение, а не наказание?! - Если бы ты видела выражение его лица в этот момент, ты бы не была так уверена. - Обосраться и не жить! - Джолин, как обычно, не сдерживала себя в выражениях и даже придвинулась ближе к Бет. - А что он? Пытался вырваться и убежать? - Он... Ну... Я даже не поняла. - Не томи! - Джолин уже подпрыгивала от любопытства, будто бы сидела на электрическом стуле. - Говори как есть! - Он замер как будто бы я его ударила. Тупо стоял и смотрел на меня открыв рот. - Вот это да! - от каждого слова Бет Джолин начинала заводиться все больше. - Подруга, теперь я твой большой фанат! - Издеваешься? - буркнула Бет, все еще пунцовая от смущения. - Напротив! Я правильно понимаю, что ты взбеленилась на чемпиона мира за то, что он на тебя косо посмотрел, решив отомстить ему за то, что не смогла у него выиграть, схватила его в темном углу и... Отцеловала до синяков!!! Охренеть можно! - Джолин светилась ярче, чем ель на Рождественской ярмарке. - А кстати, где ты его поймала? Они же вроде просто так не ходят поодиночке. - В лифте, - вяло призналась Бет. Джолин, услышав эту информацию, вдруг вскочила и стала бегать мелкими кругами вокруг Бет, лепеча почти бессвязные фразы романтического толка. - Боже, как скучно я живу! - восклицала она, размахивая ракеткой как американским флагом, рискуя задеть голову Бет. - Ни одного зацелованного чемпиона в окружении КГБшников! Никаких тайных романов со злейшими врагами! Никаких страстей под вязами! Или что там у них в России? Точно! Страсти под карельскими бёрезами! Просто бомба! Это мог бы получиться целый шпионский роман! Почему я вообще узнаю об этом только сейчас?! - Нууу… Я… - Бет замялась. - Мне было как-то стыдно вспоминать. - Стыдно, когда видно, Крекер! - парировала Джолин, для убедительности махнув над головой Бет ракеткой. - Кстати, о главном! Вас кто-нибудь видел? - Да нет, я же говорила, мы были вдвоем! В лифте! - Ну, знаешь, - Джолин вдруг посерьезнела. - И у стен есть уши. Ты же знаешь, у них дикая страна, неизвестно что бы там подумали, когда узнали бы. Бет вдруг стало не по себе. - Что ты имеешь ввиду? - Ну здрасьте, - Джолин посмотрела на Бет как учительница на не очень старательную ученицу. - Ты про КГБ что-нибудь знаешь вообще? - Ну… Не очень много, наверное. Знаю, что они везде ходят за русскими. Тут она вспомнила, что говорили ей братья-близнецы на Мексиканском турнире и решила блеснуть знаниями. - А! Точно! Вроде они следят, чтобы Боргов не сбежал. - Ну, в целом, ты права, - улыбнулась Джолин. - На юрфак бы тебя, конечно, с такими знаниями бы не взяли, но для чемпионки Америки по шахматам - очень даже неплохо. - Кончай издеваться. - Не могла упустить случай быть хоть в чем-то умнее тебя, - подмигнула Джолин и вновь села на пол рядом с Бет. - В целом, ты действительно права. У них в уголовном кодексе есть целая статья, так и называется “Измена Родине”. Не буду тебя посвящать во все ее тонкости, я сама не так хорошо знаю их правовую систему, вот в англо-сансонских… - Джолиииин, - жалобно протянула Бет. - Извини, отвлеклась. Короче, их наказывают не только за побег из страны. Там куча всяких поводов прибрать кого нужно к рукам, причину можно найти. Графы “поцелуи в лифте”, конечно, нет, но… Джолин усмехнулась, глядя на вновь сконфуженно скривившееся лицо подруги. - Но шпионаж, выдача государственной тайны и оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР и всякого такого - навалом. Так что, я ничуть не удивлена, что он стоял как дятел и пытался переварить произошедшее. - Да это же бред, Джолин, - Бет даже заулыбалась от абсурдности таких обвинений. - Какой шпионаж, какие гостайны, еще скажи, что я собралась госпереворот вершить. Я никаких тайн не знаю и революции устраивать не умею. - Ты как вчера родилась, Крекер! - Джолин всплеснула руками. - А кто умеет? А ты знаешь, сколько по этой статье у них прошло за последние тридцать пять лет? То-то. Газеты-то надо открывать иногда, не только шахматные, - назидательно добавила она. Бет задумалась. Она действительно ничего не знала об СССР, если это “что-то” не касалось шахмат. Могла ли ее маленькая месть Боргову… Быть не такой уж маленькой? - Боже, - она опять уронила голову на руки. - Что я опять натворила… - Да расслабься ты, - Джолин снова повеселела и подбадривающе толкнула подругу в плечо. - Сама же сказала, вас никто не видел. - А если он заявит организаторам о том, что произошло и меня не допустят до турнира? - в ужасе прошептала Бет. - Не заявит, - отмахнулась Джолин. - Во первых, ему никто не поверит и все решат, что он просто настолько боится поражения от тебя, что его гордыня не сможет этого вынести. И в первую очередь, так решат его же сокомандники или кто у них там в шахматах. Они же его на смех поднимут, подумай только, - она сама засмеялась, высоко запрокинув голову. - Великий Советский Чемпион подвергся грязным сексуальным домогательствам от юной американской шахматистки и просит удалить ее из турнира. Заголовка лучше не придумать. Я думаю, он боится этого заголовка больше чем тебя, при всей моей любви к тебе. - Ну ты прям успокоила, - пробурчала Бет откуда-то из-за загораживающих лицо ладоней. Джолин не слушала, продолжая свой вдохновенный монолог. - Хотя, надо сказать, он красавчик. Я понимаю, как к нему можно было пристать, но ему всё равно никто не поверит, тем более КГБ. Но впредь будь аккуратнее. - Впредь! - воскликнула Бет, качаясь из стороны в сторону, все еще не отнимая рук от головы. - Какой еще впредь? Ты издеваешься? - Ничуть! Хотя стой, ты же так и не сказала, тебе вообще понравилось целоваться с Русским? - Джолин жадно пожирала глазами подругу. Под этим требовательным взглядом, Бет снова начала наливаться краской. - Нууу… - Ой, не надо этой скромности, Крекер. - Я не поняла! Он не целовался в ответ! Просто стоял! - А потом что сказал? - Ничего не сказал! - Ну, значит, ему понравилось, - вынесла вердикт Джолин, для убедительности хлопнув себя ракеткой по ноге. Бет истерически хихикнула. - Откуда ты это знаешь? Джолин постучала указательным пальцем по кудрявой голове. - Подумай, Крекер. После поцелуя, который не понравился, у мужчин не пропадает дар речи. Уж на ругательство-то его явно бы хватило, как минимум. Ну или на помощь позвать. Знаешь, типа: “Помогите, насилуют!”. - Это ты так меня успокаиваешь? - Бет вздернула бровь, панические нотки, наконец, исчезли из ее голоса. - Я бы сказала, воодушевляю, - заулыбалась Джолин. - Ух, теперь я вдвойне жду вашей игры! - Я все еще могу облажаться, - нараспев проговорила Бет, не в силах противостоять заразительному оптимизму Джолин. - Вот еще, не надейся. Сейчас я загоняю тебя так, что ты даже до дома будешь добираться ползком, сделаем из тебя шахматную машину для уничтожения русских шахматистов, оденем в самое шикарное платье, а потом ты полетишь в эту свою Москву и надерешь этому своему Боргову его заносчивую коммунистическую задницу! - Джолин! - Бет даже покраснела от смущения и смеха, глядя на воинственную Джолин, машущую ракеткой как кавалерист саблей. - Ничего смешного! Поднимайся! - скомандовала подруга, яростно сдувая прилипшие ко лбу волосы. - Нечего тут рассиживаться. У нас еще три подхода.