Место у ног

За пару дней небрежно скоординированного дрейфа в Карибских водах Израэль сумел стойко убедиться в том, что безвылазное отчаяние Эдварда обладало весьма скудным количеством интересов. След прежнего задорного огня в глазах в нём вызывали только разговоры с командой, музыка Френчи и напевание каких-то спонтанных, в иной раз вызывающих тревогу песенок. После разговора с Люциусом Тич перестал пить до потери пульса, и это могло бы быть хорошим знаком, если бы есть он тоже не перестал. Сон — заметил Иззи, — также был отвергнут Эдом по причине своей недоступности. Ночами капитан забивался в каюту, чтобы сухо всхлипывать и выть, в отчаянии оттого, что даже на слёзы его уже не хватало. И к этому можно было привыкнуть. Не без удовольствия Израэль осознал факт дарованной ему, полной и абсолютно безнаказанной свободы действий, а потому, не сказав Эдварду ни слова, проложил курс к месту стоянки Мести Королевы Анны, заверив команду, что они просто ложатся в подветренные течения, чтобы иметь возможность лавировать. Под давлением последней надежды, Хэндс ожидал, что сумеет втряхнуть Тича в его прежний образ, столкнув с оставленной командой и горячо любимым кораблём. Чего он не ожидал, так это услышать звуки ударов, через коридор направляясь на палубу глубокой ночью. С неба начинало капать, и ему стоило убедиться, что снасти готовы к дождю, но странный для капитанской каюты шум мгновенно переключил мысли в нужное русло. Застыв на месте, Израэль пошатнулся вбок и приник ладонями к двери. Его щека зависла в дюйме от прилежно ошкуренного дерева. Из каюты не доносилось ни нытья, ни придушенных стенаний, ни горького плача. Зато, после краткого обрывка тишины, вдруг раздался глухой грохот, за которым последовали на удивление робкие в своей безгласности подвывания. Эдвард скулил, и Иззи вдруг припомнил, что прежде уже слышал подобное. Всего несколько раз, когда капитан получал ранения достаточно серьёзные, чтобы бесчувственно выпасть из здравого рассудка, он издавал этот звук, если ему было больно, или жар лихорадки становился действительно невыносим. К собственному удивлению, мелко задрожав от ужаса, Хэндс сорвался с места и, вытолкнув дверь плечом, без предупреждения ворвался в каюту. Света внутри почти не было, и лишь из окон падал призрак лунного сияния, скраденный густеющими тучами. Эдвард сидел на полу в дальней части комнаты, прислонившись лбом к стене. Спина его была выгнута дугой, обмякшие то ли от боли, то ли от усталости руки мёртвым грузом свисали вдоль поникшего тела, а кисти в безволии лежали на полу. Эд не двигался, и Хэндс, не заметив, как перестал дышать, без раздумий кинулся к нему. Опасности пиратской жизни были Израэлю отлично знакомы, но даже его острый, намётанный взор не зацепился ни за одну подсказку к тому, что творилось здесь до его прихода. Торопливо упав на колени, Хэндс схватил Эдварда за плечо, желая развернуть его лицом к себе, но в следующий миг лишь каким-то чудом успел подставить для капитана руки. Тич под касанием его ладони свалился навзничь. Было большой удачей, что Иззи успел задержать собственное предплечье под лопатками Эда буквально за мгновение до того, как капитан ударился затылком о плотный деревянный пол, но облегчение в замершей уверенности просуществовало недолго — на лбу у Тича даже в темноте можно было разглядеть свежую, ещё только формирующуюся гематому. Крупный алеющий след находился близко к центру лица, над бровями, но всё же чуть слева — почти ровно на том месте, которым Эдвард прислонялся к стене, и Хэндс не хотел даже предполагать, что причина нынешнего состояния капитана была именно тем, что невольно промелькнуло у него в голове. С нарастающим усердием встряхнув Эда и не получив ровным счётом никаких результатов, Израэль отрывисто похлопал его по щеке левой рукой. Вначале ответа вновь не последовало, но, когда Иззи уже решился вскочить и кинуться за помощью, ресницы Тича затрепетали, и веки приподнялись, раскрывая непроглядно чёрную бездну глаз. — Эдвард! Чтоб тебя… Что случилось?! — Иззи? — то ли болезненно, то ли устало прошептал Эд, и лишь потом его зрение сфокусировалось. Часть туманной пустоты спала с его лица, пока капитан медленно приходил в чувства, но вдруг случилось что-то, что мгновенно перечеркнуло все трудности и странности последних дней. Растерянно оглядевшись, Тич вдруг, даже не попытавшись подняться, спрятал лицо в ладонях и захныкал, словно в болезненных спазмах выгнув спину. На руках Израэль ощутил, как конвульсивно и бессистемно перетекали под смятым шёлком его лопатки. — Перестань, — пальцами левой руки Хэндс вцепился в одно из запястий капитана, на бесполезное мгновение вынудив его открыть лицо — Тич тут же заслонил глаза предплечьем, едва позволив вновь проступившим слезам осесть на ресницах. — Успокойся, Эд… Эдвард? — Иззи вновь встряхнул его и, когда капитан в изумлении стих, ощерился и рыкнул: — Твою мать, прекрати сейчас же! Скорость, с которой Эд метнулся прочь, вырвавшись из рук Израэля, чем-то напомнила ему суетливых серебряных рыбок, часто попадающихся на глаза при высадках за пресной водой в Южных землях Нового Света. Несколько футов Тич торопливо прополз спиной вперёд, так, чтобы не отрывать от Иззи рассеянного в смятении взгляда. Даже в темноте можно было увидеть, как дрожали его губы и сверкали бездонные глаза. Он подтянул к себе ноги и поджал плечи, дыша так сбивчиво и загнанно, будто Хэндс причинил ему самую настоящую боль. Под наполовину распахнувшимся баньяном Иззи мог видеть, как резко вздымается и опускается грудь Эдварда, на каждом вдохе бледно очерчивая продолговатые впадинки между рёбрами. Невольно в голову закрался вопрос о том, что Тич съел за последние дни, исключая где-то полдюжины банок цитрусового джема из трюма Боннета. Он, во всяком случае, защищал от цинги, но по абсолютно всем остальным пунктам рацион, состоящий из одной только подслащённой фруктовой мякоти, нельзя было назвать толковым. — Чего ты от меня хочешь? — неожиданно стихшим голосом выдавил Эд и, встревоженно дёрнувшись, утёр рукавом некстати намокшие глаза. — Ничего, — ровно выдохнул Хэндс, прежде чем, собравшись, подняться на ноги. Похоже, теперь ему следовало лучше держать себя в руках, чтобы хоть чего-то добиться, и это было, мягко говоря, не самым благоприятным условием. Иззи прекрасно знал, что умение контролировать ярость и недовольство не являлось его сильной стороной. А всё же он сумел отыскать в себе достаточно самообладания, чтобы подойти к Эдварду и, когда тот вновь боязливо отполз на очередной бессмысленный фут, склониться и взять его за руки, утягивая вверх. Практически сразу Тич завалился на него, неспособный устоять на ногах то ли из-за удара головой, то ли из-за физического и эмоционального истощения. Но Хэндс удержал. Фыркнул, закинул чужую руку себе на плечи и размеренными, последовательными шагами повлёк Эда к постели, с непривычной осторожностью усадив его на край матраса. — Но я был бы не против узнать, зачем ты пытался расшибиться о стену, — вполголоса, и всё же твёрдо добавил Иззи. Эдвард вдруг спрятал лицо в шёлковых рукавах и тихо заскулил. Его горе, такое бессмысленное и пустое для всех отбросов из пиратского рода, вместе с этим звуком оказалось вдруг неизмеримо страшным, беспросветным и всеобъемлющим. Иные сказали бы, что жестокие расправы и кровавые потехи Чёрной Бороды были плодами очевидного бессердечного бреда, но так считали лишь те, кто никогда не выходил в море, кому не приходилось цепляться за жизнь окровавленными пальцами и искать спасения в малейших прихотях судьбы. Для всей команды Эдвард сейчас был мягок и добр. Но Иззи знал, что именно это было настоящим безумием. Тич подвергал себя опасности, и можно было только гадать, являлся его выбор осознанным или же попросту отчаянным. — Из-з, я… — он заикнулся и, всхлипнув, шмыгнул носом. — Я прост-то… — Вновь суматошно утерев лицо рукавами, Эдвард поднял голову и уставился Хэндсу прямо в лицо, пристально и проникновенно, будто умоляя о чём-то. — Я засн-нуть не м-могу, — наконец признался он сорвавшимся полушёпотом. — И ты решил, что разбить голову — хорошая альтернатива? — с напускным пренебрежением хмыкнул Иззи, но вдруг оцепенел, увидев, как опустел взгляд Тича в кромке век, обведённых иссиня-алыми пятнами бессонницы и длительного плача. Это трепетное, во всех отношениях жалкое существо, растерянно глядящее на Хэндса большими, полными жидкого блеска глазами, уже определённо не могло быть Чёрной Бородой. В груди Израэль почувствовал, как что-то сжалось и ухнуло вниз. Вопреки собственному убеждённому презрению и со всем возможным изумлением он понял, что находил Эдварда… Трогательным. Было истинным чудом, что подобное слово вообще всплыло в памяти Хэндса, когда он не думал и, уж тем более, не говорил ничего подобного долгие годы. — Я хотел потерять сознание. — Ты и потерял, — выплюнул Иззи, склонив голову, чтобы помешать себе смотреть капитану в лицо. — Это не сработало, — Эдвард вздохнул и утомлённо привалился к углу ниши плечом. — Именно, — со всем возможным терпением вскинул руки Израэль. — Потому что никто, блядь, не чувствует себя отдохнувшим после удара лбом о стену. — Ты не понимаешь, — еле слышно заключил Тич, но слова его звучали не обвинительно, а одиноко и безнадёжно. Израэль проглотил горечь, осевшую на языке, и со смиренным спокойствием покачал головой. Он действительно не понимал Эдварда. Просто не мог понять. Все его спонтанные, хаотичные и чрезмерно полные чувства Хэндсу были чужды, хотя бы потому, что сам он всегда умел сдерживать разочарование и безраздельную тоску. Прежде ему казалось, что и Эд был умел в этом, но все последние дни упорно подкрепляли обратное. Похоже, до Стида Боннета Тич попросту не испытывал чувств достаточно сильных, чтобы разбиться. И, если задуматься, в его импульсивной тяге ко всему, что волновало сердце, это несколько проясняло поведение капитана до того, как он впервые ступил на палубу Мести. Мог ли Эдвард чувствовать себя неживым оттого, что, добравшись до вершины, потерял азарт риска, привычно являвшийся для него единственной стоящей причиной жить? Правой рукой Израэль потянулся к галстуку, машинально ослабив прилежно затянутый узел. Ему вдруг резко захотелось причинить кому-нибудь боль, но, поскольку в этой комнате помимо него был только беспомощный, разбитый и неспособный дать отпор Эд, поджав губы, Хэндс с силой впился зубами в кончик собственного языка. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он разжал челюсть и выдохнул: — Ты должен был сказать мне, — и это, в свою очередь, уже определённо было упрёком. — Сказал бы, но все последние дни ты зол на меня, — метко напомнил Тич. Пальцы Иззи остервенело вцепились в узел угольно-чёрного галстука. — Я знаю, почему, только вот, — он пожал плечами. — Угодить тебе не смогу, прости. Я не хочу быть тем, кого ты привык во мне видеть. Его презрели, обсмеяли, использовали и выбросили. — Мне противно твоё позорное стремление разом зализать все раны, на которые ты прежде плевать хотел, — Израэль насупился и медленно переступил с ноги на ногу. — Какой прок с этих жалких потуг, когда ты понятия не имеешь, что творишь? — Да с меня самого какой прок?! — вдруг выкрикнул Тич. За словами он резко выпрямился, вскинув руки, но мгновенно оцепенел, заметив, как вместе с этим Израэль сделал быстрый, пугливый шаг назад. Словно ждал, что Эдвард его ударит. На несколько сокрушительно долгих секунд всё стихло. Они уставились друг другу в глаза, оба с одинаковой смесью стыда и растерянности, только Израэль сжал челюсти, сдерживаясь, а Эд, напротив, мягко и подавленно разомкнул губы. Раньше он никогда не замечал этого. В гневе Тич имел привычку смотреть строго в лицо провинившемуся, прожигая его всепоглощающе тёмными глазами, но теперь из крошечной точки его внимание зыбко растекалось по углам зрения, останавливаясь на том, что было действительно важно. Он просто не мог упустить из виду эту небольшую, но чёткую и ровную, совершенно привычную для Хэндса попытку отстраниться. С горечью Эдвард задумался, какие ещё из его подчинённых пятились так, когда он огрызался или повышал голос до встречи со Стидом. Стид… Стид. Пятился ли Стид когда-нибудь? Эд не мог припомнить, чтобы замечал подобное, но он не верил больше ни одному из своих воспоминаний, искажённых и изрезанных до мелких клочков. Но, закрывая глаза, он ясно видел искажённое презрением и шоком лицо Боннета, когда Джек рассказал о пожаре на вражеском корабле, а затем, лишь немногим позже, осевшее поверх отвращение, слишком ясно выданное Стидом на предложение Эдварда сложить его рубашку. Тич мгновенно присмирел и прижал руки к груди. Вот, кем он был: сперва — кровавым чудовищем, затем — омерзительным мусором. И он не знал, как может загладить это. Подавленный и смущённый, Эд поднялся на ноги и с трепетной медлительностью восстановил шаг, который преодолел Хэндс в неосознанной попытке разорвать между ними зону досягаемости. — Прости меня, — неуверенно прошептал Эдвард, и Иззи склонил голову, предупредительно нахмурившись. В городке, где вырос Тич, так часто делали битые бездомные собаки, отвечающие непониманием на мимолётную человеческую доброту. — За что? — Хэндс едва раскрыл рот на этих словах, переча своей невербальной привычке в речи как можно чаще демонстрировать зубы. — За что угодно, — он пожал плечами. — За то, что тебя сейчас напугало. — Я, мать твою, не пугался, — сплюнул Иззи, но голос, на удивление, повышать не стал. Сейчас он не казался задетым или разгневанным, но в каждом его жесте проскальзывало очевидное недоверие, ожидание подвоха. — Ты меня и в лучшие годы малость только бесил. А сейчас? Брось, посмотри на себя. Кого ты можешь напугать в этом своём ёбаном халате? — Может, это одна из причин, по которым я его и ношу, — Эдвард склонил голову, и уголки его губ дёрнулись в горькой улыбке. — Тебе не нужно привыкать к этому сразу. Ты можешь уйти, если считаешь, что так будет лучше, но я бы хотел, чтобы ты остался. — А отвалить ты не хотел бы? — огрызнулся Израэль. В гулкой тишине каюты Эд различил, как его дыхание ускорилось в незнакомом волнении. — Меня не интересует, какие ты там фразочки выучил у этого дрянного мальчишки Сприггса. Не втягивай меня в это, проклятый ты полоумный выро… — Ты правда хочешь, чтобы я умер? — неожиданно прервал его Тич. Иззи замолк и, закрыв рот, едва заметно поморщился. — Ты сказал, что должен был позволить англичанам убить меня. Но ты не позволил. Ты жалеешь об этом? — Эдвард притих, позволяя Хэндсу ответить, но вместо этого воздух заполнил лишь очередной бессмысленный отрывок тишины. — Я не рассержусь, ты же знаешь. Я просто… Просто хочу понять. — Ляг на постель, хренов псих, и попытайся заснуть, как нормальные люди, а не бейся о стену головой. У тебя там и без того какой-то невообразимый бардак, — это было всё, что сказал Израэль, прежде чем развернуться на каблуках и, сдерживая тревожную поспешность, направиться к выходу, оставив Эдварда позади. — Вели убирать паруса, — донеслось ему вдогонку тихо и скомкано, словно Тич хотел приберечь это наставление для другого момента. Хэндс на это только иронично хмыкнул. Дождик, осыпающий палубу мелкими каплями, в практически полное безветрие не предвещал бури. Они могли спокойно плыть дальше, на глубокой воде не снимая паруса и не подставляясь под риск сбиться с намеченного курса. Израэль не хотел тратить весь следующий день на попытки определить их широту и долготу после трусливого дрейфа в морском течении, которого вполне можно было избежать, всего-то слегка намокнув. Ветер оставался попутным, и готовиться к шторму не было смысла, но нужно было подготовиться к мороси. Она делала палубу скользкой, снасти — сырыми, а моряков — недовольными. Собравшись с мыслями, Иззи направился на палубу. Некоторое время Эдвард бездвижно просидел на краю постели, глядя ему вслед. Он не думал о том, что Хэндс может его ослушаться. Мысли капитана были заняты совершенно другим. Во рту пульсировал лёгкий медный привкус — кровь гуляла в голове после удара. Даже в каюте воздух пах надвигающейся грозой. И, хотя Эд отлично знал, что другие члены экипажа этого не чувствуют, он также был уверен, что они могут положиться на его чутьё. Помимо этого, до сих пор он ещё не успел придумать, что делать. Чтобы оставить Месть и её команду на плаву, нужно было продолжать бои и рейды, но Эдвард не чувствовал, что у него остались силы на то, чтобы грабить и угрожать. Возможно, они с командой могли бы стать ворами вместо этого. Захватывать корабли с живыми экипажами и, оставляя им провианта и воды, чтобы хватило до ближайшей суши, отпускать с миром? Или грабить невольничьи суда, освобождая пленных? Эдвард положил правую ладонь на сердце, почувствовав, как в груди заныло волнение. Он хотел найти способ откупиться от давления самоуничижения и совести, но не мог не учитывать куда более важную часть своего нынешнего положения: Стид оставил под его покровительством свой экипаж, помимо троих матросов, которых Эд забрал с собой с Мести Королевы Анны. Двенадцать живых людей на его ответственности. Они нуждались в пище, лекарствах, пресной воде и, самое главное, гарантиях. И если с первыми пунктами Тич вполне был способен разобраться, то последнее поднималось в мыслях непосильной задачей. Сам Эдвард не доверял себе, как он мог просить о доверии других людей? Тяжело вздохнув, Тич плотнее завернулся в баньян и, скользнув вглубь ниши, свернулся калачиком под окном. Капли дождя били по стёклам ровно и редко, но он знал, что вскоре буря возьмёт своё. Если паруса снимут, а якоря вытравят для устойчивости, за ночь их должно снести по ветру на несколько миль. Месть была некрупным, но прочным и приземистым кораблём, Эдвард точно знал, что она могла выдержать бурю в подветренном дрейфе. Он закрыл глаза и вытянул шею, скользя щекой по нежному полотну простыни. Она явно была не из кашемира, но Тич не знал, как называлась эта ткань — не успел спросить. Не такая грубая, как лён, и не такая скользкая, как шёлк. Плотная, но лёгкая и мягкая, она не нагревалась под живым телом с той скоростью, с какой эта бывало в форте из одеял. В первые дни после возвращения из академии Эдвард не раз чувствовал, что там ему трудно дышать, но вылезать не спешил до тех пор, пока жар не становился невыносим. Держать в ворохе пледов и подушек свечу, впрочем, было не более глупо и безнадёжно, чем искать любви под светом маяка, не думая о боли бросаясь на скалы. Тич знал, что даже в своих надеждах не был достоин света, но лишь сейчас он смог провалиться во тьму. Усталость взяла своё, и голову, наконец, заполнила блаженная пустота. В ней не было ни мыслей, ни снов, а только шум дождя где-то вдалеке и звук волн, бьющихся о деревянный борт. Эдвард не смог понять, сколько времени прошло, прежде чем из пучины мрака его выдернул внезапный удар о стену. На этот раз не головой, а всем телом. Буря за окном бесчинствовала, корабль шатался и, задрав нос на очередной крупной волне, сбросил Эда к дальней стене у постели. Он влетел в неё коленями и почти что приникнувшим к ним лбом. Сон мгновенно отступил, рассеявшись дымом от потухшей свечи. Тич вскочил, оглядываясь, и тут же босыми ногами почувствовал, как Месть мотает из стороны в сторону. Ветер не мог вытворить такого с кораблём без парусов. Судно должно было нестись за ветром вместе с волнами, а не шастать между ними, ловя непрерывную череду ударов воды об ватерлинию. Рано или поздно такими темпами Месть могла лечь в галфвинд и завалиться на бок, невразумительно быстро нахлебавшись такого количества воды, что экипаж бы и моргнуть не успел, прежде чем пойти ко дну вместе с кораблëм. Сердце забилось быстрее, посылая по телу короткий импульс взбудораженной дрожи. Эдвард не успел даже опомниться, когда понял, что сбросил баньян и, нацепив на себя оставленную неподалёку белую сорочку Стида, которую тот прежде надевал под лазурно-голубой камзол, торопливо заправил её под пояс. Торчащая одежда в бурю доставляла опасные неудобства. На бегу собирая волосы в узел на затылке, Эдвард бросился к выходу из каюты. В коридоре он не встретил никого. Мягкий гул, залёгший в центре корабля, за несколькими стенами со всех сторон, даже тревожил на фоне того ужаса, который должен был обрушиться на Тича уже в следующий миг. Он не ошибся. Едва раскрыв дверь на палубу, Эд потонул в панической суете и беспорядочных перекликах. Экипаж Мести поглотил непредвиденный аврал, но, что было куда страшнее, паруса оказались поднятыми, и дёргались под порывами ветра, разнося по воздуху шум оглушающих хлопков, пугающе напоминающих пушечные выстрелы. К появлению Эдварда паруса были убраны лишь на фок-мачте, и, хотя крепкий грот ещё позволял кораблю держаться дном на воде, в нужном курсе Месть лежала опасно и ненадёжно. Под бизанью Израэль вместе с Айвеном и Джоном пытался снять мокрые, вздувающиеся и натягивающие канаты такелажа паруса. Эд хотел схватиться за голову и взвыть. Хэндс ослушался! Пропустил мимо ушей приказ и теперь вся команда была в опасности. В прежние времена он бы немедленно поплатился за это, отправившись за борт в своими же стараниями пойманный шторм, но сейчас Эдвард знал, что гнев не исправит сделанного. Поэтому он взлетел на шканцы так быстро, как мог, и, сложив ладони у рта, прокричал, перебивая вой шторма и шум парусов: — Держать себя в руках! Капитан на мостике! — суета прекратилась, словно по щелчку. Сбивчивые выкрики стихли. Экипаж обратил к Эдварду потерянные, беспокойные взгляды, и только Израэль, напротив, как можно ниже склонил голову. Пряди вымокших под ливнем волос скрыли его глаза и мертвенную бледность, покрывающую лицо. — Джон, Айвен, Фэнг — снимайте всю бизань! Джим, Олу, Френчи — грот! Баттонс, разверни корабль в бейдевинд! Роуч, Швед, на вас кокпит! Пит и Люциус, уберите стаксель! — Эдвард, мы ляжем в штормовой дрейф! — вдруг вскинулся Израэль. Никто не снимал стаксель под шквальным ветром. Без него корабль становился неуправляем и крутился, не слушаясь руля. Хэндс знал это. Эд, впрочем, знал тоже. — Делайте, как велено! Дрейфуем под рангоутом! — выкрикнул Эдвард и, собравшись, перемахнул через перила квартердека. Ослабленный, он не успел вовремя приникнуть к палубе и поскользнулся, но, упав на ладони, мгновенно встал и бросился вперёд, словно не замечая качки. — Иззи! Ко мне! Сейчас же! Хэндс мгновенно сорвался с места, но Эдвард не мог не заметить, как неустойчив он на выходящей из-под ног палубе. Под глазами у Хэндса были глубокие, болезненные тени. Он бросился Эду навстречу, заведомо понурив голову, но, когда их разделяло меньше полудюжины футов, вдруг пошатнулся и завалился вбок. Тич подхватил его прежде, чем успел сообразить. Любой моряк на месте Иззи должен был быть напряжённым и вытянутым, словно струна, но ладонями Эдвард чувствовал, как его плечи обмякли от качки, а тело тянуло вниз на подкашивающихся ногах. Израэль был хорошим бойцом и умелым матросом, но бури превращали его в бездумный комок вымученных, бесплодных усилий, едва ли достаточных даже для того, чтобы держаться на ногах. — Эдвард, — сквозь зубы прохрипел Хэндс, но, когда поднял глаза, ожидающий, наконец, встретиться с пламенеющим гневом, обомлел и притих. Тич обхватил его за плечи и, придерживая, спешным шагом поволок к углу между лестницей и стеной под полуютом. — Почему не разбудил меня? — ровным тоном спросил Эдвард, но, услышав спёртое сипение Израэля, мгновенно понял ответ. Хэндс облажался и боялся признать это, надеясь замести следы до того, как Тич неизбежно появился бы сам. — Не делай так больше, ясно? Если хоть кто-то из членов экипажа погибнет, я… Я… — Эдвард разбился бы на мелкие кусочки и окончательно провалился бы в беспросветное уныние, мечтая, вероятно, только о скорейшей случайной смерти. — Я не допущу этого, — наконец решительно заключил он. — Мы не можем плыть под рангоутом. Мы потеряем курс, мы… Мы, чёрт возьми, в море заблудимся! — Выйдем из шторма, поплывём в сторону Баратария-Бэй, там широкий берег, как с пути ни отклонись, всё одно в землю упрёмся. Иззи? — Эдвард прислонил его к стене и заглянул в глаза, стараясь найти в них хоть что-то, помимо беспутного шока. — Иззи, ты меня слышишь? — Дьявол, — рыкнул Израэль, закрыв ладонями похолодевшее лицо. Капли дождя собирались на ресницах и заставляли часто моргать, заболачивая зрение. — Мы в бакштаге сейчас, идём на стакселях. Поэтому нас и вертит носом по всем сторонам света. Ты сам не понял, Иззи? Мы просто рыскаем! — Эдвард склонился вперёд и, сняв ладонь с плеча Хэндса, сжал его локоть, стараясь собрать чужое внимание. — Ляжем в бейдевинд, снимем стаксели и… — И встанем бортом под ветер в первую же четверть часа! Нас опрокинет! — Под ветер… — неожиданно застыв, вторил Эдвард. Взгляд его опустился, между бровями залегла напряжённая складочка. Прошло всего несколько мгновений, прежде чем лицо Эдварда просияло, и он, без спроса выдернув кинжал из-за пояса Иззи, бросился к полубаку, оставив старпома цепляться за стену в слепом головокружении. Стремглав несясь через всю палубу, Тич невольно поблагодарил судьбу за то, что все последние дни и не думал носить обувь. В тяжёлых сапогах он бы неизбежно проскальзывал, не говоря уже о том, чтобы осуществить спонтанно пришедший в голову замысел. На полубаке он едва не влетел в Пита. Тот стягивал такелаж, пока Люциус у перил стравливал ослабляющиеся канаты. Увидев Тича, они быстро переглянулись, но, боясь отвлекаться, мгновенно вернулись к своим делам. Эдвард знал, что при работе на корабле этих двоих нельзя разлучать. Под достойным авторитетом Люциус был исполнительным и покладистым малым, но, к сожалению, толком не смыслил в корабельных снастях. Он даже не мог найти Север, если на небе не было Солнца. Зато рядом с Питом он получал моментальный ответ на любой вопрос и, прикладывая к труду свой весьма острый ум, работал наравне с остальным экипажем. — Мы боялись, что ты не появишься! — голос Люциуса смешался с бурей, когда он смог сделать вдох в шквальном ветре, чтобы заговорить. — Я грустный, а не трус! — выкрикнул Эдвард в ответ, перелезая через перила над баком. — Ждите, когда встанем на пятьдесят градусов в бейдевинд, а потом как можно скорее снимайте стаксель! Не опускайте, а снимайте, ясно?! Совсем! Сдирайте его с мачты к чёрту! Пит, ты меня слышишь?! — Урывками, капитан! — донеслось из-под мачты, и Пит, прищурившись, сквозь стену кинжального ливня уставился на размывающийся в каплях силуэт Тича. — А Люциуса?! — Меня слышишь, милый?! — повторил Люциус, вместе с канатом подтянувшись к Тичу вдоль релинга. — Тебя — да! — Меня слышит, — повторил Люциус. Нос корабля шатало сильнее всего, и ему приходилось держаться за перила, а Питеру — цепляться за мачту, то и дело склоняясь вниз, чтобы сохранить равновесие. — Хорошо, тогда, мальчик, внимательно следи за тем, что я говорю. Пит должен узнавать об этом сразу. Опоздаешь или перескажешь неверно — погибну я, а следом и вся остальная команда, ясно? — Мне это не нравится, — мгновенно Сприггс вскинул бровки, не решаясь оторвать от Эдварда тревожного взгляда. — Мне тоже, — признался Тич и, не выжидая больше ни секунды, спрыгнул вниз. С каждым футом, оставленным позади, сердце билось всё быстрее. Эдвард врал, он нередко испытывал страх. Но даже сейчас, когда он был готов броситься практически на верную смерть, его чувства не шли ни в какое сравнение с тем холодным, немым ужасом, который он испытал, глядя на Стида, стоящего перед расстрельной шеренгой. Об руку со смертью жизнь была игрой. Выходя из неё, ты лишался всего, в том числе и чувства потери, но, лишаясь чего-то важного и оставаясь живым, ты чувствовал боль, порой настолько страшную, что хотелось мгновенно пропасть. Безусловно, Эд боялся многих вещей, но он точно не боялся смерти. Метнувшись к самому краю бака, Тич согнулся, расставив ноги, и приник грудью к бушприту, обхватив его руками. Через фальшборт было видно, как корабль с усилием рассекал волны бортом, стараясь встать против течения, чтобы принимать удары волн на срез. Нужно было успеть добраться до канатов, крепящих стаксель, пока корабль не принял нужный курс. Держаться на нём в такой шторм было бы опасно и трудно, и Эдвард желал максимально сократить время, которое Месть проведёт под ветром на ведущих парусах. — Держи такелаж! — выкрикнул Тич. Собрав волю в кулак и сжав кинжал зубами, он потянулся вперёд и, оттолкнувшись от перил, через борт взобрался на бушприт. — Натяни такелаж, Пит! — исправно передал Люциус. Держась руками и ногами с трепетным остервенением, Эдвард так быстро, как мог, принялся карабкаться вперёд. Лезвие кинжала упиралось ему в уголки губ. Прежде, чем брать оружие у Израэля для таких целей, стоило, конечно, вспомнить, сколь щепетилен он в заточке — металл, едва коснувшись кожи, оставил на ней два ровных и неглубоких, но всё же малоприятных пореза. Тич оскалился, стараясь свести контакт с лезвием к минимуму, но всё же боясь выпустить кинжал из зубов. Он не услышал, как на полубаке испуганно вскрикнул Люциус, прежде чем очередная волна, встреченная в семидесятиградусном бейдевинде, встряхнула Месть и окатила нос тяжёлым потоком солёной воды. Эдвард едва успел закрыть глаза, прежде чем корабль ушёл в тангаж и окунул бушприт в поднявшуюся от удара волну. Следующим, что почувствовал Тич, стало скольжение намокшего дерева под руками. Он сосредоточил все силы, чтобы не полететь вниз, в голодную морскую бездну, но не смог удержаться прямо и перевернулся под бушпритом, теперь вынужденный висеть на нём спиной к воде. Эдвард знал, что дрожит. Ему приходилось сдерживать желание попытаться заползти назад, чтобы вернуть единственное, что до сих пор оставалось между ним и кровожадными волнами. Если бы он попытался, неизбежно потерпел бы неудачу, поддался панике и обрёк всю команду на гибель, тогда как нужно было сохранять хладнокровие. Он всё ещё мог сделать то, что намеревался. Мазнув кончиком языка по ребру кинжала, чтобы собрать с него капающую в глотку соль, Эдвард выдохнул через нос и, проморгавшись, пополз дальше. — Капитан! Возвращайтесь! Не надо! — это был не крик даже, а вопль. Люциус, видевший, как волна чуть не сдёрнула Эда вниз, звал его, едва ли не захлёбываясь воздухом от накатившего страха. Тич тряхнул головой и продолжил ползти. — Прошу! Снимите его оттуда! Он с ума сошёл, он упадёт! До такелажа оставалось всего ничего, и, когда Эдвард смог до него дотянуться, он вцепился рукой в канат ведущего стакселя, а затем, подтянувшись на нём, ещё туго и надёжно закреплённом, влез назад на бушприт. Был момент шока, который он пережил, наконец находясь вверх головой, но всё так же не решаясь выпустить оружие из зубов. Затем же, едва оцепенение спало, Тич перехватил кинжал одной рукой и принялся резать канат. Толстый и мокрый, он сцепился волокнами, скрипя и не желая поддаваться, но Эдвард давил всё сильнее, пока, наконец, нити не стали расходиться под напором лезвия. Плотнее скрестив лодыжки под бушпритом и свободной рукой вцепившись в такелаж, Тич, наконец, перерезал канат. Тот лопнул и натянулся от мачты к его руке, упруго шатаясь по наклону воды вместе с кораблём. Нос зарывался в волны под шестидесятиградусным углом. У Эдварда оставалось мало времени, и он, не желая медлить, сунул кинжал назад в зубы, а затем вдруг поднялся на ноги, сжимая канат одной рукой, и цепляясь за оставшиеся стаксели другой. Под босыми стопами бушприт казался холодным и илисто-скользким, хотя редко мок и всегда исправно сушился. Тич шёл назад, последовательно ставя одну ногу перед другой, когда вдруг очередная волна не расшиблась о корабль, а подняла его, заставив качнуться. Опора под ногами Эдварда неожиданно пропала, и он, на одном только рефлексе схватившись за обрезанный канат, полетел в сторону, едва успев поджать ноги. До перил оставалась всего пара шагов, но Тича пронесло мимо, когда он не успел уцепиться и, миновав основание бушприта, со всей силы влетел спиной в стену под полубаком. Оглушённый внезапной болью и глухим звуком удара, на миг поглотившим весь прочий шум вокруг, Эдвард выпустил канат из рук и размякшим телом свалился на доски под собой, лишь каким-то чудом не напоровшись на выпущенный из зубов кинжал Хэндса. — Капитан! — раздался очередной выкрик сверху, и Тич, даже плавая в бессознательном бреду, смог отличить, что на этот раз кричал Израэль. Хэндс звал его. И звал капитаном, не Эдом и даже не «сладким нытиком». Эдвард зажмурился. — Капитан! Вставайте! Через силу вырвавшись из болезненного морока, Тич поднялся на колени и лёг грудью на релинг. Голова гудела и ныла, а зрение никак не могло сфокусироваться, расползаясь на двоящиеся мелькающие узоры. Эдвард конвульсивно выгнул спину и его тут же вырвало за борт. Об ударе о стену полубака это не говорило ничего хорошего, но, на деле, сейчас были проблемы поважнее. Привалившись к ближайшей вертикальной поверхности, Тич поднялся на подкашивающихся ногах и, пошатываясь, задрал голову, тут же увидев беспокойные лица Хэндса и Люциуса. Оба глядели на него с неверием, страхом даже, словно его вероятное падение за борт могло бы быть хотя бы сравнимо с настоящим горем. — Срывай… — слабо проскулил Тич, но, когда понял, что даже сам себя не слышит, прокашлялся и, игнорируя гул в ушах, что было силы выкрикнул: — Срывай стаксель! Люциус тут же исчез за перилами, и уже в следующую секунду Эдвард услышал его голосом свой собственный приказ. Парус практически сразу опал на полубак, и Тич, выдохнув, пропустил дрожащую от боли и усталости улыбку. Месть встала строго на вторую четверть бейдевинда, и рыскание, шатающее корабль, превратилось в сильное, но всё же плавное и весьма терпимое покачивание. По стенке добравшись до ближайшей двери, Эд шмыгнул под полубак и, пройдя по намокшему из-за сетчатого светового люка полу, вышел на палубу с другой стороны. Сегодня ему хватало ударов по голове. Убедившись, что остальные паруса уже сняты, Эд выдохнул и осел на колени, уже не слыша, как к вою ветра и грохоту дождя прибавился восхищённый гул команды. — Капитан, — чьи-то руки обхватили его сзади и потянули вверх. По широким плечам, выглядывающим из-за его собственных, по лёгкости, с которой его подняли, и по крупной груди под своей спиной Эдвард понял, что это был Фэнг. Впрочем, остальная команда уже собралась вокруг, за исключением, похоже, Роуча и Шведа, на которых была возложена одна из самых безопасных, но всё же ответственных и длительных задач. — Стаксель, — вновь повторил Эдвард, уронив голову к плечу и расфокусированным взглядом наткнувшись на Люциуса и Пита, притащивших на палубу кое-как свёрнутый парус. — Канаты… Все три… — Что? — переспросил Люциус, сделав некрепкий шаг вперёд. Палуба качалась, но теперь по крену, и удерживаться на ногах стало значительно проще. — Привяжите канаты к… К кормовому релингу, а стаксель… Бросьте за борт. — Подводный парус, — в безнадёжном удивлении догадался Хэндс. — Плавучий якорь, — простонал Эдвард. — Как это должно сработать? — возмутились Джим, но Хэндс, бледный и неожиданно взбудораженный, шатаясь и морщась принялся помогать Люциусу и Питу подбирать парус, явно давая понять, что всё идёт, как надо. — Он хочет, чтобы мы зацепились за воду. Месть лежит в бейдевинде сейчас, и, если мы сбросим стаксель за борт, привязав его к релингу, он раскроется по направлению волн, утягивая корабль в течении обратным ходом. Носом мы по пятидесятиградусному бейдевинду, значит, мы пойдём бакштагом в двести тридцать градусов, просто кормой вперёд. — Это тот же курс, который мы держали до шторма, — с изумлением заметил Пит. — А форштевень будет против волн? — Френчи ахнул. — Нас не будет трясти, — догадались Джим. — Эдвард, как, мать твою? — проворчал Иззи и, кивнув Люциусу и Питу, поплёлся в сторону кормы, увлекая их следом. Проводив их туманным взором, Тич, наконец, выдохнул, а затем, замёрзший, уставший и измученный, к собственному удовольствию лишился чувств, повиснув на Фэнге безжизненным грузом. Он уже не осознавал, как его подняли и унесли в каюту, пока Месть медленно скользила за волнами, качаясь и приглушённо грохоча. Эдвард получил то, что хотел. Он, наконец, мог отдохнуть.