Место у ног

Привыкнуть прятаться на собственном корабле оказалось гораздо проще, чем Стид изначально ожидал. Первую пару дней он чувствовал себя странно, беспрерывно находясь в каюте Олу и Джима, пока суета немного не утихла, но затем, осмелев, он начал бродить по кораблю. Израэль Хэндс — один из двух людей, от которых Боннет был вынужден прятаться, — оставался прикован к постели под беспрерывным надзором со стороны Эдварда, или, куда чаще, тех, кого он назначал. И тогда единственной проблемой оставался сам Тич. В своей природе Стид не мог найти ни крупицы желания избегать его, но знал, что не должен попасться случайным непрошенным пассажиром, если только он не искал усугубления ссоры. Поэтому Боннет прятался, но, шатаясь по кораблю, шастая вдоль ходов и залезая на мачты, чтобы, скрывшись за парусом, подышать морским ветром, он, напротив, чувствовал, как его тянуло выйти из тени. Эдвард был здесь, совсем близко, с головой погрузившийся в дела корабля и экипажа. Он работал, строил курсы, помогал команде со снастями и много времени проводил за штурвалом. Слишком быстро Стид увидел в этом возможность, когда должен был видеть угрозу. Вместо того, чтобы бегать по кораблю от непомерно активного Эда, он стал прятаться как можно ближе к нему, тихо наблюдая со стороны. Только ночью он не решался приблизиться к капитанской каюте, прячась либо в тёмной коморке полуюта, либо в кубрике, со своей командой, которая, впрочем, уже вряд ли твёрдо мнила себя таковой. К бывшему капитану большая часть экипажа сохраняла отстранённую настороженность, лишь немного приправленную посредственным любопытством, проявляющимся в коротких взглядах и перешёптываниях. Джим и Олу, впрочем, были дружелюбны и приветливы, кажется, без раздумий вникнув как в истинную причину ухода Стида, так и в глубину его раскаяния. И только Люциус оставался мучительно непреклонен. Он переставал игнорировать Боннета лишь затем, чтобы излить на него череду безжалостных острот. Он язвил и задирался, но кроме того, не гнушаясь использовать всю проникновенную остроту своего ума, всегда намеренно попадал по самому больному. Заведомо побеждённый, Стид бросил ходить за ним битой собакой после того, как Люциус, по наставлению Хэндса учась подвязывать выбленки на грот-мачте, где в тот момент прятался Боннет, затеял чуть ли не каждую минуту подзывать Эдварда с вопросами. Тич дружелюбно лез на мачту помогать. Стиду приходилось висеть на рее, прячась за полотнищем паруса, пока Сприггс с необыкновенной для его интеллекта и сноровки медлительностью вникал во все мельчайшие подробности завязывания такелажных узлов, «для верности» уточняя каждую деталь минимум по три раза. Боннет не злился на него, но в тот момент твёрдо понял, что должен дать мальчику время остыть. Впрочем, уже на третьи сутки его попытки освободить Люциусу пространство потерпели неизбежный крах. Был разгар безоблачного дня, и солнце в зените шпарило, нагревая палубу и слепя белыми отсветами парусов. Крошечные водные рифы, даже отдалённо не подходящие под слово «волна», игриво мерцали в жарких лучах серебристыми пятнами. Стид сидел на юте и дремал, боком приникнув к релингу. Эдвард, к его удивлению, почти не бывал здесь, лишь изредка заходя осмотреть кливера и крепления старого подрезанного стакселя, который пока ещё тянул судно к Баратария-Бэй. Но здесь было хорошо. Тепло и ветрено, а тень треугольных парусов заслоняла палящее солнце, и Стид, вообще-то, не собирался засыпать, но мерная качка на лёгком носу Мести быстро напомнила ему, насколько утомительны были последние недели. Боннет ожесточился. Стал пронырлив и неприхотлив в еде, сросся с прежде едва знакомой ему шпагой и, наконец, сумел уложить в голове все иррациональные прихоти собственного эскапизма. Теперь он был тем, кем видел себя лишь в самых смелых мечтах: умелым форбаном и отчаянным ловкачом, дерзким искателем приключений, чья жизнь могла дать фору самой захватывающей приключенческой книге. И всё же счастлив он не был. Напротив, он был измотан. Его окружали мучения и печали, зиждущиеся на многочисленных ошибках, а любые попытки всё исправить были столь отчаянны и трудны даже в мыслях, что порой Боннет чувствовал себя скорее мелкой песчинкой на воле бури, чем отважным мечтателем. Наконец окунувшись в беспокойный, поверхностный сон, он не ждал, что отдых его прервёт залп пушек. Мгновенно вскочив и лишь после, кажется, сумев осознанно открыть глаза и проморгаться, Стид почти сразу понял, что стреляли с его корабля. В полусотне ярдов от Мести тащился флейт, и Боннет, почти с самого утра не покидающий юта, но не видевший этого судна на горизонте прежде, чем задремать, невольно задумался, сколько именно продлился его беспокойный сон. Он, похоже, проспал начало стычки, в беспамятстве забывшись за шумом моря, оглаживающего подветренный борт. Сейчас Месть оттесняла небольшой и лёгкий флейт влево, вынуждая его лечь в левентик и застопориться в безветренном дрейфе. Последним шансом избежать абордажа для некрупного корабля было уйти в бейдевинд, но тогда его начало бы разворачивать по оси кормы и оставался шанс лишиться управления с учётом небольшой длины судна. Месть же, куда более тонкая и продолговатая, без колебаний привелась к ветру и стала вновь неумолимо сокращать расстояние. Маленький флейт уже не мог сбежать, но, отчего-то, решительно не поднимал белого флага, что было весьма мужественно и глупо с их стороны, учитывая, что Местью управлял великий Чёрная Борода. Стид обернулся, прищурившись и прикрыв лицо ладонью, чтобы разглядеть фок-мачту, и тут же обомлел. Флага Чёрной Бороды над палубой не реяло. Вместо этого, растянувшись по продольному косому канату от полуюта, на ветру вились флаги, сшитые его командой. У Боннета защемило сердце от этой очаровательной иррациональной глупости. Тич мог захватить любой корабль, просто подняв свой флаг, но не делал этого, предпочитая вступить в бой. Это сбивало с толку, хотя Стид и не мог знать, было это решением капитана, экипажа, или же совместным оговорённым выбором. Но он неминуемо вспомнил слова Эдварда, уже настроившегося на отречение от прежней жизни. Когда-то, почти в самом начале их знакомства, Боннет, кропотливо изучающий флаги всех прославленных пиратов, спросил, что значат песочные часы в руке скелета на флаге Чёрной Бороды. Эдвард тогда лукаво сощурился и, ухмыльнувшись, ответил: «Ваше время истекло». Но при атаке на флейт только этого флага над Местью и не вывесили. Едва флейт, залёгший в мёртвый левентик, стал открывать бойницы, как с Мести раздался второй пушечный залп. За ним, почти одновременной парой — третий и четвёртый. Одно из ядер пробило кормовой латин, а другое пролетело аккурат над фальшбортом, вероятно, упав где-то на палубе. Флейт ответил запоздало, но пятью залпами сразу, четыре из которых, впрочем, пролетели мимо, не попав в стремительно разворачивающийся к ветру корабль. Пятое угодило в верхнюю часть корпуса по правому борту у кормы, и уже в следующую минуту Месть на всех парусах вышла из обзора бойниц флейта, оставляя ему возможность для обстрела только с четырёх напалубных пушек. Расстояние между судами стремительно сокращалось, хотя флейт, прорываясь сквозь клещами вцепившийся в него штильный ветерок, ещё пытался увильнуть. Тщетно. Месть уже преградила кораблю путь и, поймав ветер на попутном потоке, принялась обходить флейт кормой к носу, чтобы лишить его любых шансов вырваться. Между бортами теперь оставалась всего пара ярдов. Между ватерлиниями забилось подкилевое течение, бурлящее и шумное, словно дикий ручей. Стид, не дожидаясь, пока кто-нибудь из матросов флейта заметит его и выдаст криком или даже взглядом, прошмыгнул в сруб полуюта, закрыв дверь и приникнув к ней спиной. Его корабль брал на абордаж другой корабль, а Боннет даже не мог в этом поучаствовать, если не хотел выдать себя и разрушить последний шанс расставить всё по местам. Не прошло и пары минут, как снаружи раздался неудержимый, оглушительный гвалт. Похоже, Месть сцепилась с флейтом. Бой завязался, но, зная Эдварда, вероятно, не очень долгий. Полный волнения, попросту не сумевший пересилить любопытство, Стид робко высунулся из-под полуюта наружу и скользнул к фальшборту вдоль стены. Он сел в углу, прижавшись к наглухо просмоленным доскам, и лишь затем осмелился оглядеться. Палуба Мести была пуста, но вопли, крики, топот и лязг оружия явственно доносился с флейта. Обернувшись и подогнув колени, Боннет выглянул в просвет под перилами и увидел уже знакомую картину, но будто бы на новый лад. На флейте шёл ожесточённый бой. У противника было больше людей, но многие из них, похоже, совсем не годились в бойцы. Заведомо неравная драка с очевидно торговым судном была одновременно похожа и непохожа на тренировочный бой, который проводил экипаж Мести Королевы Анны, по приказу Эдварда демонстрируя Стиду и его товарищам, как должен выглядеть пиратский рейд. И всё же, крови, казалось, было значительно меньше. Никто ничего не поджигал, а тела не валялись непрерывным слоем под ногами дерущихся. Были раненные, а кто-то даже лежал на шкафуте без чувств, с разбитой головой, но добивать обороняющихся матросов никто не спешил. Стид хотел уже робко улыбнуться, отмечая успехи в стремлениях Эдварда, но вдруг краем глаза заметил, как кто-то, вырвавшись из боя, перескочил на палубу Мести. Матрос был чужой, одетый утончённо, но удобно и не слишком броско. Он сжимал в руке шпагу, на гарде которой красовался герб, и тонкий медный аграф с такой же печатью висел у матроса на воротнике. Джентри? Стид знал этих людей. Они располагали достаточным количеством денег для того, чтобы делать, что захотят, но не имели обязательств перед обществом, чтобы кто-то мог их за это осуждать. Большую часть жизни он питал к этому сословию приправленное завистью восхищение, но теперь, когда один из них встретился ему в море и, кажется, собирался подпортить его корабль, Боннет вполне мог упустить из внимания свои тёплые чувства к низшему дворянству. Дождавшись, пока моряк выберет путь и, оглядевшись, скроется в проходе под квартердеком, Стид бесшумно прошмыгнул за ним. В коридоре было душно. Застойный воздух едва ли мог хоть немного зашевелиться между задраенными окнами и закрытой дверью. Стид проскользнул вдоль стены и, встав на углу коридора, прижался к ней так близко, как мог. Он не хотел раскрыть себя раньше времени. Ладонь легла на эфес старой, но крепкой шпаги, которую ему отдал Хорниголд ещё в самый первый день пребывания Стида на Страннике. Клинок, может, был не так чист, лёгок и хорош, как у нежеланного на Мести гостя, но тяжесть рукояти создавала баланс с лезвием, а многократные битвы сделали старую шпагу закалённой и удобно лежащей в руке. Боннет всё ещё не был завидным бойцом, а потому не желал упускать со своей стороны элемент неожиданности. Дожидаясь, что джентри чуть более кропотливо осмотрит коридор и в конце концов заметит его, Стид не ожидал, что он будет настолько нетороплив. Скрипнула дверь, и Боннет, вскинувшись, похолодел. Моряк задумал зайти прямиком в капитанскую каюту, видимо, решив, что на Мести не осталось ни души. Он был прав, в каком-то смысле. Все боеспособные матросы сейчас осаждали флейт, но это вовсе не значило «все до единого». Стид точно знал, что Френчи, вероятно, сторожил кубрик, но, гораздо хуже того, в капитанской каюте был лежачий Израэль, обнаружив заколотый труп которого теперь уже в своей постели Эдвард, должно быть, сломался бы окончательно. Но и пойти защищать Иззи Боннет уже не мог. Не только лишь из личной неприязни, но и по той простой причине, что, выручив его, он, в свою очередь, вырыл бы могилу себе. А подобный выбор был не из лёгких. Стид явно мог припомнить как минимум две дюжины случаев, когда желал Хэндсу пропасть как мысленно, так и в лицо. Израэль ему даже не нравился! Но он, наверное, нравился Эдварду, если их насквозь больное партнёрство, которое Боннет застал при первом совместном плавании, можно было так охарактеризовать. Похолодевшие пальцы на рукояти шпаги сжимались и разжимались. Стид метался, не в силах оценить шансы на успех. Наверное, он думал слишком долго. Из каюты донёсся грохот, затем — ошеломлённый вскрик и внезапно быстрый топот ног. Лязг металла о металл прозвучал и здесь, крупицей отделившись от драки снаружи. Но ведь это не мог быть Хэндс. Способный встать лишь на одну ногу, он вряд ли был достаточно хорошим бойцом, даже при своей обычно блистательной славе и тонком мастерстве. Но затем раздался выкрик «стой!» голосом Израэля, и Боннет, явно слышавший драку прямо за поворотом, растерялся окончательно. Всё прояснилось лишь в тот момент, когда Стид высунулся из-за угла и увидел джентри, сцепившегося с… Люциусом. У мальчика в руке был кинжал, должно быть, подаренный Джимом, и он, изо всех сил держа противника за руку, сжимающую шпагу, сам попался в такой же захват рукой с клинком. Пару мгновений он, бледный и дрожащий от напряжения, пытался пересилить противника, но затем, поняв, что так ничего не выйдет, Сприггс вырвался и, нырнув джентри под руку, метнулся вдоль по коридору, плечом ударившись о тут же захлопнувшуюся дверь. Он хотел выбежать на палубу, но, едва повернув за угол, чуть не врезался в Стида. К счастью, Боннет, захваченный смесью азарта и острого страха, среагировал неожиданно молниеносно, как на выставке Мэри, когда Даг несвоевременно прикоснулся к нему. Стид схватил Люциуса за плечи и, развернув, оттолкнул себе за спину, за крошечную долю секунды вырвав шпагу из ножен. Его атаковали тут же. Клинки скрестились, и джентри, на удивление быстро приспособившийся к наличию очередного противника, вступив в бой, совершенно позабыл об отшатнувшемся Сприггсе. За беспутными размышлениями Боннет совсем недавно открыл для себя неожиданную, но весьма занимательную истину: фехтование — это танец. В нём были шаги, правильные и ошибочные, в нём была красота и был ритм, удар за ударом отбиваемый лязгом металла. И Стид кружился, поставив всё исключительно на то, в чём он был хорош — уклонение. Он уворачивался и выскальзывал из-под клинка, почти не тратя сил на атаку, чтобы не открываться лишний раз в самом начале драки. Джентри оказался ожидаемо хорош. Стид знал, что большинство из них этому учили, и обида на собственный род вновь кольнула его из глубины души. Если бы фамилия Боннетов не слыла цепкими дельцами, он мог бы быть таким же ловким и норовистым, безродным, но живущим в достатке, попросту свободным. За тем лишь различием, что он не стал бы искать верной смерти под палубой чужого парусника. Он был бы умнее, он мог бы быть лучше… Из горла Боннета вырвалось задушенное рычание, и он, подавшись вперёд, неожиданно даже для себя нанёс удар. Джентри пропустил сдавленный возглас и отшатнулся, потратив миг ошеломления на то, чтобы впериться взглядом в рану на нижней части своего левого бока. Это и стало решающей для него ошибкой. Звук удара разлетелся по неожиданно стихшему коридору, и джентри, закатив глаза, свалился с ног. За его спиной застыл Люциус, дрожащей рукой сжимающий рукоять развёрнутого к нему лезвием кинжала. Удар, похоже, пришёлся под затылок, точно так, как Стиду когда-то показывали Джим, и это мгновенно объяснило, откуда у Сприггса был один из их ножей. — Ох, ну разве ты не умница? — просияв, Стид убрал шпагу в ножны и всплеснул руками. — Превосходный удар, ты… — Даже не думай снова делать это! — неожиданно перебил его Люциус, и Боннет растерянно поник. — Мне не нужна твоя похвала. Можешь не тратить силы зря, это не сработает на мне дважды, — он выпрямился и поджал плечи, предупреждающе, но вряд ли особенно страшно. По правде говоря, пытаясь выглядеть угрожающим, растрёпанный после стычки Сприггс больше походил на вздыбившегося кота. — Что «не сработает»? — Стид растерянно вздёрнул брови. — Твоя очаровалка, — рыкнул Люциус. — Убери её от меня подальше, ясно? Ты не можешь просто так заставлять людей привязываться к тебе, а потом пропадать и возвращаться, когда вздумается! — Знаешь ли, я понятия не имею, о чём ты говоришь, юноша, — Боннет насупился, оборонительно скрестив руки на груди. Подобные обвинения казались ему низкими и мелочными, когда Сприггсу было прекрасно известно, что заставило Стида уйти. — Конечно, откуда тебе знать, каково это, когда тебя бросают? Ты всегда был только тем, кто бросает сам! — Люциус моментально ощетинился в ответ, уже не слыша собственных слов из-за гула крови в ушах. Зрение расплылось из-за наполнившей глаза влаги, и его внезапно повело. — Я из дома сбежал! Знаешь, почему? Потому что мои родители не выносили того, кем я являюсь! Я жил на улице! Мне воровать пришлось! А что случилось потом?! Появился ты, — поджав губы, Сприггс покачал головой, не спуская со Стида взгляда круглых зелёных глаз. — Наконец-то хороший человек, нелепый и дурной, но, Боже мой, такой добрый. Везде брал меня с собой, наставлял, рассказывал каждую мелочь, будто доверяешь мне. Ты, между прочим, иногда нёс полный бред, а я всё равно слушал! И я защищал тебя, когда Эдвард ушёл с Джеком! И когда тебе вздумалось искать сокровища, я был тем, кто сказал Эдварду, что это ради него! Я так хотел, чтобы у вас всё получилось, потому что он мне нравится, и ты мне нравишься тоже! А ты взял и бросил всё, хотя сам утверждал, будто мы семья! И я верил в это, потому что ты заставил меня думать, что дорожишь мной так же, как я тобой дорожу! — в запале зажмурившись, выкрикнул Люциус, и лишь затем опомнился. Сознание вдруг так невовремя прояснилось, и он, побледнев и вздрогнув, зажал рот свободной от кинжала ладонью, уставившись на Стида со смесью стыда, испуга и остатков бездумной обиды. Только Боннет отвечать не спешил. Он стоял на месте, шокированный и неподвижный, совершенно не понимающий, о чём он думал последние дни, раз не замечал вещи настолько очевидной. Люциус был к нему ближе, чем прочие члены экипажа. Лишённый семьи и самый юный на борту, он был рад найти, за кого зацепиться. Его привязанность к Стиду в конце концов достигла такой силы, что, разорвавшись, ударила болезненно и оглушительно, но, хуже того, совершенно неожиданно, со спины. — Люциус, — выдохнул Боннет, и юноша вдруг сжался, а на его тёмных ресницах осели капли влаги. Стид хотел сделать всё правильно, но, похоже, выждать нужного момента со Сприггсом у него не вышло. Слишком долго тянулась их жестокая, бессмысленная ссора. Не в силах больше сдерживаться, Стид ахнул и подался вперёд, в несколько быстрых шагов миновав расстояние между ними, чтобы обнять Люциуса за плечи и прижать к себе. Сприггс не обнял в ответ, но и не пытался вырываться, и от этой малости на душе вдруг стало тепло и спокойно. — Ох, дорогой мальчик, мне так жаль. Я и подумать не мог, что для тебя это имеет такое значение, — Боннет зажмурился, сдержанно замотав головой, будто бы в попытке отогнать окружившие их с Люциусом дурные мысли. — Я бы никогда не ушёл, если бы это не было моим долгом, клянусь. И я знаю, что оставил вас всех… Что подвёл. Но я больше не брошу корабль и команду, — принявшись успокаивающе поглаживать Сприггса по спине, заверил он. В ответ Люциус только редко, едва заметно подрагивал, но Стиду и не нужно было больше. — И тебя… Тебя я больше никогда не брошу. — Кто сказал, что это то, чего я хочу? — прошептал Сприггс, шмыгнув носом. — С чего ты это взял? — Да с того, что ты плачешь, — нежно, совершенно беззлобно отозвался Боннет, и Люциус, кажется, сдался. Он обмяк и окончательно сник, отказываясь, наконец, от последних капель сопротивления, которые только мог в себе найти, ради того, чтобы вновь положиться на своего первого капитана. Поверить в искренность Стида оказалось делом чрезвычайно простым. Он, сущий ангел с тёплыми глазами и золотыми кудрями, умел убеждать, вкладывая в слова глубокую суть, а в голос — елейную нежность. Но, что было гораздо важнее, Сприггс попросту знал, что лгать Стид не умеет. — Давай выдохнем, хорошо? — Боннет отстранился и, достав из кармана своих брюк платок — обычный, хлопковый и белый, — сам в пару движений утёр со щёк Люциуса слёзы. — Тебе нужно сходить к Иззи, а то он решит, что корабль в опасности, и подорвётся. — А что…? — Люциус настороженно покосился на бессознательное тело джентри, валяющиеся у его ног. — Что с ним делать? — Ну, — Стид склонил голову, задумчиво скомкав платок и спрятав его обратно в карман. — Технически, ты победил его. Так всем и скажешь. — Что я свалил с ног вооружённого фехтовальщика? — Люциус пискнул. — Мне в жизни никто не поверит! — А ты не говори, что вы дрались. Скажи, что улизнул, спрятался и напал исподтишка. Один удар, и дело с концом. Возьми его шпагу и отнеси Эдварду, а там попроси, чтобы кто-нибудь отволок этого бедолагу назад на его корабль. — Заметив, как спешно и яростно Люциус закивал, растерянный, Стид успокаивающе улыбнулся. Ему пришлось схватить юношу за плечо, когда тот развернулся, уже собираясь сорваться с места. — Сперва Хэндс. — Хэндс, — полушёпотом вторил Сприггс, словно сам каким-то чудом всего миг назад не помнил этой фамилии. — Точно. Да, я схожу к нему. Люциус скрылся в капитанской каюте практически в следующий миг, так торопливо и тихо, как только мог, а затем оттуда же практически сразу донёсся отдалённый, тихий перелив их с Израэлем голосов. Стиду нужно было поскорее спрятаться, ведь он, хотя и находился всего лишь под полуютом, уже не мог расслышать гомона и воя битвы снаружи. И действительно, стоило только Боннету, в последний раз бросив оценивающий взгляд на бессознательного джентри, выскользнуть на палубу, как он увидел причудливую картину. Эдвард Тич прежде славился тем, что не убивал матросов на добровольно сдавшихся судах, но вступивших в драку он, в свою очередь, нещадно истирал в пыль, оставляя от неугодных лишь бездвижные тела и кровавые пятна. И всё же флейт, не давшийся без боя, был целёхонек. Он покачивался на сонной воде, сцепленный с Местью за кнехты, пока большая часть пиратского экипажа невозмутимо переносила на свой корабль заполученную добычу. В углу флейта, на шкафуте, Джим, Малыш Джон и Роуч охраняли сбившихся в кучку уцелевших матросов, капитан которых, как и полагалось, сидел впереди, скрестив ноги по-турецки и гордо выпрямив спину. Но затевать очередную драку никто уже не решался. Пираты победили, обойдясь малой кровью, и морякам-торговцам, похоже, не хотелось лишний раз испытывать судьбу. Из прохода в кубрик Эдвард появился неожиданно и скоро, но не суетно. Казалось, будто он преследовал улизнувший на палубу образ, лёгкую тень, которую было проще догнать, чем отыскать глазами. В руках он, пытливый и растормошённый, держал плоскую, вытянутую и довольно увесистую шкатулку с замком на крючке, по поверхности ровно расчерченную клеткой из вставок янтаря с переплетением по тщательно отполированному мирту. Команда встретила Эдварда бодрым галдежом и приветливыми жестами, но он, захваченный любопытством, ответил лишь кивком, прежде чем направиться сразу к поверженному им капитану. Тот мгновенно подобрался, кажется, поняв, о чём зайдёт разговор, и в глазах его затеплилось ядовитое торжество. Не заметив этого, Тич сам подался прямо в ловушку, показав Джону отступить и панибратски усевшись на палубу напротив капитана флейта. Он облизнул губы, взбудораженный, а затем демонстративно уложил шкатулку перед собой. — Что это? — не требовательно, но с ярким интересом наконец спросил Эд, и побеждённая команда вдруг разразилась таким хохотом, что ему стало не по себе. Только капитан молчал, впившись в него хищным взглядом. — Доска, — невозмутимо ответил капитан, явно решив взять Эдварда на прочность. Тот озадаченно опустил глаза, явно стараясь увериться, что речь об одном и том же предмете, но, кажется, не уловив подвоха, вновь обратился к капитану. — А похоже на маленький сундук. Только в нём ничего нет, кроме деревянных игрушек, — незатейливо заметил он. Команда флейта вновь принялась галдеть и улюлюкать, но резко замолкла, стоило только Джону нахмуриться и предупредительно топнуть. — Этот сундук станет доской, если раскрыть его и положить плашмя на внутреннюю сторону. То, что ты назвал игрушками — изысканнейшие фигуры из мирта. Хотя откуда тебе знать? Шатранг очень сложен, — он язвительно вскинул брови. — Для тебя это лишь безделушки. — Шатранг, — задумчиво повторил Эдвард, будто не заметив яда в чужих словах, но, скорее всего, попросту пропустив его мимо себя. — Это же игра, верно? Забава. В ней нет ничего сложного. — В неё учатся играть месяцами, чтобы превратиться в мало-мальски достойного противника, — незамедлительно поправил капитан. — Да? Месяц — это много, приятель, — беззаботно заметил Эдвард. — У меня нет месяца. Объяснишь за пару минут, пока мои ребята грабят твой корабль, м? — он отстегнул крючок на доске и, опрокинув её, высыпал отполированные до блеска фигуры прямо на палубу, а затем поставил доску между собой и капитаном торговца. Только тот, похоже, подобной идеей остался не вдохновлён. На Эдварда поверженный капитан взглянул презрительно и хмуро, с неприязнью настолько острой, что впору было резать кости. Тич затаил дыхание и обратил растерянный взгляд к лицу напротив. — Что? — Ты смешон, — ровным, высокомерным тоном ответил капитан. — Неужели не понимаешь слов? Тебе было сказано: игра сложная. Она не для таких, как ты. Эдвард застыл, глядя на рассыпанные по надраенным доскам фигуры. Молочно-белые и перламутрово-чёрные, кропотливо вырезанные и выкрашенные с не меньшим усердием. Они выглядели затейливыми, чудесными. Непростыми, как и сказал капитан. Но почему это должно было значить, что они не для Эдварда? Он был умён, и он захватил корабль, команда которого втрое превосходила его команду по численности, и это он придумал способ, как вынудить флейт состыковаться, заперев его в капкане течения. И это его, Эдварда Тича, черноглазого, смуглого и выращенного в нищете называли лучшим тактиком в истории пиратства. Его, а не какого-то зазнавшегося капитанишку, который понятия не имел, с кем говорил. И Эд уже почувствовал поднимающуюся в его груди ярость, которая твердила сейчас же взять в руки эту твёрдую, увесистую игральную доску и углом со всей силы пихнуть её собеседнику в пасть, как вдруг его накрыло странное спокойствие. Уверенность даже. В доках Порт-Ройала Эдвард сказал своему старшему помощнику: «Знаешь? Так докажи». И почему он не мог доказать, что знал, что умён и проворен? Что внимателен и усерден? Что он хорош, и это не зависит ни от его достатка, ни от его крови? Эдвард Тич мог всё. — То есть ты легко обыграешь меня? — невинно уточнил Эдвард, и капитан надменно прыснул. — Хорошо. Ребята, оставьте груз! — палуба тут же застыла, и экипаж Мести, машинально растерявшийся, но всё-таки уже привыкший к причудам Тича, стал опускать добычу на палубы, кто где стоял. — Объясни мне правила. Один раз, но по-честному. Я сыграю с тобой. Если выиграешь ты, мы вернём ваш груз и уплывём, больше никого и ничего не тронув. Вы о нас даже не вспомните. — Капитан открыл было рот, чтобы ответить, вот только Эдвард, не дав ему встрять, продолжил: — Но, если выиграю я, ты добровольно подаришь мне доску с фигурами. Она пригодится. У меня в каюте раненный старпом со скуки воет — на него уронили пушку, но ему уже лучше. — Да кем ты, мать твою, себя возомнил? — сощурившись, прошептал капитан. — Уж точно не тем, кем я не являюсь, — Эдвард лишь попробовал улыбнуться, но вышло всё на удивление проще, чем он мог ожидать. — Давай. Ты же хочешь вернуть груз? — его губы растянулись в ухмылке. — Если, конечно, не боишься проиграть. Угрожающе вскинув плечи, капитан пару мгновений смотрел в лукавые тёмные глаза Эда, а затем встрепенулся и принялся в спешной точности расставлять фигуры по местам, чёрными к себе, белыми — к оппоненту, видимо, демонстративно давая ему фору. В груди у Тича поднялся клокочущий восторг. Пираты не держали на корабле игр, кроме карт, но, помимо того, что они быстро наскучивали, Эдвард не мог проводить с Иззи большую часть времени, занятый работой на корабле, Люциус карты считал утомительными, а никто другой из команды попросту не хотел играть со старпомом. Усадить его за доску было бы славным решением, особенно против сообразительного и цепкого Сприггса, нужно было лишь объяснить им правила. Так что Эд, едва первый комплект фигур был расставлен по местам, впитал образ перед глазами так усердно, как только мог. Ему стоило запомнить позицию для каждой фигуры, если он хотел принести эту игру на свой корабль. — Это пиады — солдаты, их можно двигать только на одну клетку и только вперёд, — капитан провёл кончиком пальца по воздуху над стоящим спереди строем кругленьких фигурок, отдалённо напоминающих напёрстки. Затем указал на ровные камешки с зазубринками-ласточками на верхней стороне. — Рухи — это башни, они двигаются так далеко, как нужно, но только по прямой. Аспы передвигаются углами на четыре клетки и могут делать это сквозь другие фигуры. Затем, — он сдвинулся ещё на одну клетку к центру, показав на стоящую слева фигурку, согнутую волной. — Ауфины. Они такие же, как рухи, но ходят только наискосок. Потом фарсин, ходит по диагонали в любую сторону, но лишь на одну клетку. И шах — самая важная фигура. Он может двигаться куда угодно, но тоже всего на поле. Чтобы победить, нужно загнать его в ловушку. — Как это сделать? — Эдвард склонил голову, уставившись на капитана исподлобья. — Фигура уходит с поля, если её место при ходе заняла фигура противника. Сделаешь так, чтобы шах не смог встать на безопасную клетку — победа твоя. — И всё? — уточнил Тич беззлобно, но в ответ получил лишь очередной раскат смеха и насупился, смущённо заалев. — Сделай ход и увидишь, — ответил капитан флейта, единственный из своего экипажа, кто не стал смеяться. Отчего-то небрежная уверенность Эдварда заставила его насторожиться и собраться, готовясь к ловушке слишком очевидной, чтобы её можно было заметить. Тич не думал долго прежде, чем взяться за пияду справа от одного из ауфинов и сдвинуть её на клетку вперёд. Игра завязалась. Ход пошёл за ходом, набирая обороты, вот только Эдвард, спокойный и даже шутливый, казалось, совсем не переживал об исходе игры. Его легкомысленное безразличие заставляло капитана нервничать всё сильнее и отвлекаться на попытки разгадать план, который позволял Тичу играть столь уверенно и небрежно. Все лучшие игроки в шатранг знали, что дело белых — построить ловушку, а дело чёрных — в неё не попасться, но ходы Эдварда казались бессистемными, он подбирался со всех сторон сразу, вынуждая противника раскрывать строй. Увлечённые ходом партии, они не заметили, как за спиной Тича появился Люциус, держащий руки за спиной и тут же с интересом уставившийся на доску. Когда Эд, пораскинув умом пару мгновений, сдвинул оставшегося у него руха в правый угол, капитан флейта вдруг побледнел. Тич поднял на него глаза и растерянно хмыкнул, не понимая, в чём дело — он мог завести в тот же угол фарсина и отсрочить своё поражение ещё минимум на три хода. Вот только Люциус, внимательный и умный, неожиданно указал на доску и заявил: — Шах. — Да, парень сказал, так фигура с ямочкой называется, — согласился Эдвард, не до конца понимая, что произошло. — Нет, капитан, не фигура — шах. Ты поставил шах. — Что? — Тич опешил. — Так принято говорить, когда вражеский шах под угрозой, но имеет путь отхода. Ты предупреждаешь «следи за шахом», или просто, ну… «Шах», — Сприггс пожал заведёнными назад плечами, а затем, поймав на себе взгляд обоих экипажей, сгрудившихся за спинами своих капитанов, надул губы и заявил: — Да, я умею играть в шатранг. Никто из вас же не думал, что я научился каллиграфии, будучи уличным воришкой? Это смешно. Моя мать была из знати. — А отец? — настороженно встрял Пит. — Он был и, вероятно, до сих пор является пиратом, спасибо, что спросил. Его звали как-то… — Люциус сосредоточенно нахмурился и облизнул губы. — Фрэнк? Франциск? — Фрэнсис?! — воскликнул Фэнг. — Может быть? Не знаю, я его никогда не встречал. — А фамилия у тебя, она, как бы… От матери? — Айвен застыл, пристально вглядываясь в профиль Люциуса. — Если бы, — усмехнулся Сприггс. — В дворянских семьях ублюдков принято не причислять к династическому роду. Фамилия у меня от отца. — Фрэнсис Сприггс, мать твою, — прошептали Джим. — Я так рад, что ты, очевидно, в мать, — мрачно заметил Пит, и ошеломлённая команда притихла, явно нуждаясь во времени для раздумий. — Так ты играешь в шатранг? — Эдвард задрал голову и, когда Люциус кивнул, выпрямился, словно скинув с себя утомительный груз. — О, хвала небесам, мне больше не надо лебезить вокруг да около, могу сразу со всем покончить, — заявил он, и, стоило только капитану сдвинуть шаха на клетку вправо, уворачиваясь от атаки фарсином, выбросил вперёд стоящую с края пияду, закрывая последний выход из засады. — Я выиграл, правда? — беззлобно уточнил он, и торговец рыкнул, но, восполняя его ответ, сверху Люциус согласно загудел. — Ты потратил много фигур, — заметил он. — Эту комбинацию можно было разыграть в самом начале. Ты бы выиграл за девять ходов. — Да, но я держал поле подготовленным, — возразил Эдвард, а затем объяснил: — Хотел продлить игру, чтобы лучше усвоить правила. Но, раз на корабле есть человек, уже умеющий играть в шати… Шату…? — Шатранг. — Раз на корабле уже есть человек, умеющий играть в шатранг, надобность в этом отпадает, — он ладонью сдвинул фигуры с доски и, перевернув её, стал неспешно складывать их внутрь. — Как я и говорил, всего лишь игра. — Как ты…? — выдавил капитан. — Ты не мог! Мне подарил эту доску лучший игрок Бристоля, когда я победил его! Я знаю десятки комбинаций! — Ну, в этом и проблема, полагаю? — Эдвард подмигнул. — Их не знаю я. Нельзя станцевать гавот с тем, кто танцует бергамаску, верно? — Круто, капитан, — невозмутимо похвалили Джим. — Занятно получилось, — вторил Роуч так, словно победа Тича никого из экипажа Мести не удивляла. Капитан флейта, теперь не только поверженный, но и, очевидно, униженный, смог выдавить из себя лишь неискренний приглашающий жест, подтверждающий то, что Эд может забрать доску. Уговор был на добровольное «дарение», но Тич, приободрённый победой, не имел желания додавливать лежачего нападками и глумлением. Они и без того забрали из трюма флейта так много рома и кофе, что хватило бы на целый Ливерпуль, а Эдвард пока совсем не стремился пересекать Атлантику вновь. Ему хотелось починить корабль, дать, наконец, команде отдохнуть, возможно, разик напиться на суше и провести ночь на побережье, где шум прибоя перебивает отдалённый гомон порта. Ему хотелось доплыть до границы ближайшего океана и, поставив корабль в котёл какого-нибудь грота, в жаркий день искупаться в тени подветренного борта. Ему хотелось… Распустить своё любопытство, возможно? Когда команда Мести разошлась, чтобы перенести на свой корабль остатки взятого груза, за спиной Тича остался только Люциус, кажется, поджидающий момента для разговора. Но прежде этого Эд хотел узнать кое-что сам. — Ты правда не слышал о Фрэнсисе Сприггсе? — встав с палубы, вполголоса уточнил Эдвард. Он не казался столь же взбудораженным, как остальной экипаж, и всё же интерес в нём оставался заметен. — Или просто так умело над нами подшучиваешь? — в ответ Люциус только загадочно улыбнулся и наконец протянул Эдварду шпагу оставленного под полуютом джентри. Тич округлил глаза. — Что это? — Один из их людей, — он кивнул в сторону сбившейся в угол команды торгового флейта. — Пробрался на Месть. Я напал сзади и ударил его рукоятью кинжала по затылку. Не смог сам дотащить его сюда, но забрал его шпагу на случай, если он очнётся быстрее, чем я рассчитывал. — Люциус, ты серьёзно? — прошептал Эдвард, но в его подставленных ладонях тут же оказался безукоризненно наточенный, новый и чистый клинок, с изукрашенной объёмными рисунками гардой и… Гербом. Тич тут же вздрогнул и, не медля больше ни секунды, вскинул правое колено и с треском разломил об него шпагу, отбросив её в сторону, словно по одной только сути своей ему был мерзок чужой клинок. — Вернём беднягу на его корабль. Нам не нужен безбилетник. — Мы могли бы… — начал Люциус, но Эдвард вскинул руку, показывая не спорить. — Да, капитан. Я попрошу Джона помочь, — и Сприггс скрылся, оставив Тича бездвижно смотреть на брошенную неподалёку, безвозвратно испорченную, превосходную шпагу.