Место у ног

Эдвард сходил с ума. Он начал осознавать это через пару дней после того, как Месть отплыла из Грейт Солт Понд, но совершенно не хотел с этим мириться. Всё охотнее он брался вставать за штурвал, потому что, управляя кораблём с задней кварты, в иной раз замечал странную тень, силуэт, скользящий за полотнищами парусов. Он слышал шаги в коридорах, но, когда пробовал окликнуть кого-то из команды, звуки мгновенно прерывались. И Эд готов был поклясться, что иногда ловил свой экипаж на том, как пара-другая его членов без какой-либо конструктивной причины с опаской косилась в сторону полубака. Но Эдвард не был подозрителен. Мысли о мятеже его не посещали, он оставался уверен, что команда искренна с ним, а потому предполагал лишь, что все они видели то же самое: фантом, призрака на корабле, заговорить о котором не решался никто, боясь, что слова сделают всё значительно более реальным и странным. Что бы это ни было, оно было неуловимо. Стараясь не спугнуть его, Тич вертелся по кораблю, каждый раз ускоряя шаг, будто бы торопился к капитанским обязанностям, но фантом ускользал, рассеивался, пропадал непойми куда. Если Эдвард следовал за силуэтом, загнав его в угол, он неминуемо обнаруживал только кого-нибудь из членов команды, которым непременно в этот момент всегда оказывалось что-то нужно, и отложить это было никак нельзя. Преследуя же звуки шагов, Тич всегда сталкивался со стенами, и, пошарив по ним ладонями пару минут, быстро сдавался. Эд и сам давно начал казаться себе параноиком — будь Иззи на ногах, он неизбежно заметил бы странные повадки Тича и придумал что-нибудь, нашёл бы способ его успокоить. Но Иззи не мог даже встать, так что его капитан беспрепятственно съезжал с катушек, и без того едва держащийся под грузом насилу подавленной апатии и чувством ужаса перед собственной незначительностью. — Капитан, — поприветствовал Баттонс, едва Эдвард вышел на палубу из кают-компании, чтобы поглядеть на звёзды и проверить выбранный курс. — Как у нас дела? — обернувшись к квартердеку, будто невзначай поинтересовался Тич. Баттонса он, конечно же, застал за штурвалом, и вдруг почувствовал иррациональное умиротворение. Этот человек был абсолютно сумасшедшим… Как и все хорошие штурманы. — Море спокойно, ветер потворствует. На горизонте ни одного судна. — Невероятно хорошо, — Эдвард вздёрнул брови. — Так и есть, — подтвердил Баттонс. — Дерьмово, — заметил Эдвард. — Затишье перед бурей, как думаешь? — Баттонс кивнул. — Когда всё безбрежно и складно, самое время искать подвох. Подвох был. Подвох притаился за мачтой на полубаке, вслушиваясь в шелест волн и голос Эдварда, едва пронёсшийся над палубой. Стид Боннет, отчаявшаяся тень, каждую ночь был вынужден проводить в разных частях корабля, мечась в страхе оказаться замеченным. Он старался избегать Эдварда, когда искал отдыха. Сон делал людей беззащитными и рассеянными, и у Стида не было ни одного шанса на ошибку, если он хотел вернуть всё, чего лишился. Но его тяга к Эдварду была непреодолима. От желания просто предстать перед ним, пускай на суд, пускай на выговор и отреченье, Стид изнывал, как от самой страшной на Свете муки. И, конечно, он переполошился, когда Эд, суетно содрогнувшись всем телом, неожиданно направился к полубаку. В этот же миг Боннет спрятался за фок и затаил дыхание, поняв, что бежать некуда. Он мог только надеяться, что в темноте рассеянный в мыслях Эдвард не заметит его. Снизу послышался скрип двери. Стид переполз к другой стороне мачты так быстро, как мог, и, когда Тич неторопливо вышел к бушприту, нерешительно высунулся из-за древка, чтобы всё-таки взглянуть на омытый луной силуэт. На носу корабля Эдвард стоял прямо и собранно. Ветер трепал его распущенные волосы, то и дело забрасывая иную прядь на лицо. Но Тич сохранял неподвижность, его взгляд был направлен поверх горизонта, к тускнеющим в сиянии бескрайнего морского простора звёздам. Дышать здесь было значительно легче, чем в каюте. Израэль уже несколько часов, как дремал, успокоившись впервые за несколько суетных дней, и Эдвард совсем не хотел его тревожить или даже смущать своим бессонным присутствием. Это вовсе не было ему в тягость, когда на баке оказалось так вольно и хорошо, когда ночь была нежной и свежей, а ветер будоражаще щекотал затылок. Мягкое уединение обволокло Тича шёлковым полотном, убаюкивая и затягивая в безбрежное умиротворение. Он сделал шаг назад, прислонившись спиной к стене полубака, соскользнул вниз, неожиданно резко ослабнув, и беспомощно заплакал. — Ох, Эдвард, — слова сложились на губах Стида, но не прозвучали даже шёпотом. Он наблюдал за Тичем с высоты полуюта, робко выглядывая сквозь ограду и готовясь в любой момент юркнуть назад, чтобы спрятаться. — Мой Эдвард… Задрав голову к небу, Тич трепетно вздохнул и померк, глядя на далёкие созвездия, рассыпанные во тьме беспорядочными гроздьями. На его щеках мерцали тонкие серебристые дорожки слёз, а чёрные ресницы слиплись от солёной влаги. Он скорбел по тому, что бросил Стида, и сокрушался по тому, что Стид бросил его. Он хотел повернуть время вспять и, несмотря на доводы и заверения Иззи, встать с причала и отправиться на поиски, ведь это никогда не могло увести Эдварда по ошибочному пути. Если бы Стид оказался в беде, Эд спас бы его, и они были бы вместе сейчас. Но, если Стид сбежал сам… Что ж, плаха стала бы желанным местом для Эда. Слишком мучительно оказалось почувствовать настоящую, щемяще нежную, глубокую любовь, чтобы затем лишиться её. Как бы это ни произошло, Боннет был вырван из сердца Эдварда вместе с мясом, и теперь на месте последних надежд на близость и принятие зияла обливающаяся кровью дыра. — Будь живым, — вдруг взмолился Тич, обращаясь к звёздам. — Я прощу тебя за побег, и за то, что ты оставил меня так… Когда-нибудь прощу, только будь живым. На полубаке Стид схватился за голову, конвульсивно сжавшись под давлением собственной вины. Он не имел права на это прощение, Эдвард бы никогда не сказал такого, если бы не думал, что Стид может быть мёртв. Чувство потери терзало его, вынуждая выбирать из двух зол, когда на деле Тич мог забыть своего возлюбленного, так и не сумевшего стать любовником, и жить дальше в свободе от страха и бремени неопределённости. Его священным правом было сделать так. Стид смог бы смириться с последствиями собственной ошибки, если бы увидел, что Эд отлично обходится без него. Но сейчас, когда Эдвард горько рыдал, обращая мольбы к небу, Боннет знал, что должен исправить всё любым способом. Стерпеть брань и нападки, если придётся, обхаживать и лебезить, если Тич окажется к нему холоден, проявлять нечеловеческую заботу и нежность, если вдруг удастся добиться прощения. Стид был готов на всё, но сойти к Эдварду сейчас, заперев его в ловушке тревоги, он не мог. Это стало бы настоящим ударом, когда казалось, что все способы, которыми Боннет мог причинить Эду боль, уже были в ходу. Раздался короткий треск и резкий, мгновенно стихший скрип двери на бак. Его сменил сбивчивый шум шагов и скомканные, распалённые постанывания, когда дверная створка, закрыв Тича, отворилась, и к стене рядом практически тут же оказался прижат Люциус. Пит держал его, одну руку пристроив у Сприггса на плече, а другой обнимая за талию, но в потоке ускоряющегося дыхания и сбивчивых поцелуев никто из них не заметил Эдварда, пока тот не толкнул дверь легонько, помогая ей захлопнуться. Люциус углядел капитана первым, и, мгновенно затихнув, почти что истерически вцепился в плечи Пита, заставив его переполошиться и заозираться по сторонам в поисках проблемы. Заплаканный, но внезапно разом успокоившийся, Эдвард сидел на палубных досках и, подобрав колени, прожигал слившихся воедино подчинённых растерянным взглядом. Парочка, очевидно, искала уединения, и Эд знал, что ему стоило бы встать и уйти как можно скорее, освободив пространство, но он не хотел появляться на всеобщем обозрении палубы с раскрасневшимся лицом и весь в слезах. Впрочем, сами Пит и Люциус глядели на него с таким глубоким смятением, что становилось ясно: мысли об уходе Тича если и посетили их, то только в последнюю очередь. Они забыли даже о такой простой и первоочерёдной вещи, как разорвать весьма недвусмысленный телесный контакт в присутствии своего капитана. Во всяком случае, до тех пор, пока Люциус, моргнув, не вздрогнул вдруг и не выскользнул из-под руки Питера. — А? — на краткий миг позволив прорваться мимолётной обиде, провозгласил Пит, но затем, взглянув на Тича, постарался взять себя в руки. — Э… Капитан? — Эдвард, — куда более изящным и твёрдым голосом поприветствовал Сприггс, прежде чем со всей возможной грацией присесть на основание бушприта напротив капитана, уперев правую руку в древко позади себя. — Что стряслось, капитан? — спросил он, и вдруг добавил, попав в самое сердце: — Мы волнуемся. Выдержать такое Эд попросту не сумел. Нехарактерная для пиратов заботливость экипажа Мести каждый раз оглушала, обезоруживая, вынуждая выставлять все чувства напоказ. Эдвард подтянул колени к себе и, уткнувшись в сложенные на них предплечья, вновь затрясся в рыданиях настолько тихих, насколько он сам был способен их унять. Люциус с тревогой взглянул на Пита, и тот, прочистив горло, опустился рядом с Тичем на одно колено, положив широкую ладонь ему на плечо. Совершенно разбитый, Эдвард ответил лишь ещё одним вздрагиванием и чередой всхлипов, прежде чем поднять на товарищей блестящее от влажных узоров, исполненное безнадёжной скорби лицо. Обременять кого-то грузом собственной души Эд не хотел, но и сдержаться уже не мог, когда острое беспокойство впивалось под кожу сильнее с каждым часом. Эдвард был в отчаянии, он хотел бы устроиться в чьих-нибудь объятиях, чтобы с воем и всхлипами наконец излить все стенания собственного разума, но попросить об этом хоть у кого-то неизмеримо боялся. Кроме него положиться экипажу Мести было не на кого, и, если бы их второй капитан дал маху после того, как исчез первый, всё, что было построено на этом нелепом и потому таком чудесном корабле, мгновенно полетело бы к чертям. — В чём дело, Эдвард? — мягко поинтересовался Сприггс, прилежно выпрямившись и сцепив кисти в замок на коленях, но Тич только покачал головой. — Ох, давай! Мы можем помочь, правда же? — Если Хэндс опять взялся за своё, якорь всегда при нас, и, в принципе, он на редкость некрупный человек, так что… — Пит прервался, поймав на себе предостерегающий взгляд Люциуса. — Нет, нет, — еле слышно прошептал Тич, и взгляд его тёмных глаз вновь устремился к горизонту, постепенно пустея. Он глубоко вдохнул, собирая в кулак всю храбрость и волю, какую только мог в себе отыскать, а затем спросил: — Я разочаровал и вас, не так ли? И их, и Стида — этот посыл поняли как Люциус с Питом, так и сам Боннет, притаившийся у релинга полубака. Он прижал ладонь к губам, стараясь заглушить едва не сорвавшийся болезненный вздох. Для него самого возвращение к прежней семье, пускай и недолговременное, стало очищающим ритуалом, но для Эдварда, брошенного без какого бы то ни было предупреждения, оно стало оглушительной пощёчиной и ножом в сердце. Стид оставил его в момент небывалых перемен, когда Эд готовился идти дальше с ним об руку, и конечно же, после всех полных восхищения од великому Чёрной Бороде, понять происходящее неверно было проще некуда. Тич искренне полагал, что его бросили за нежелание быть тем, кем все вокруг привыкли и пылко желали его видеть. Наученный этим опытом, он, каким-то чудом решившийся карабкаться в выбранном направлении, пускай и без любви и помощи Стида, ожидал, что следующая превратность разрушенных ожиданий не заставит себя долго ждать. Поэтому, когда Люциус встал с бушприта и, сев на согнутые колени рядом с капитаном, со всей возможной теплотой и лаской обнял его, изумлению Эдварда не было предела. Он застыл, не решаясь будто даже вздохнуть, чтобы не сорвать этот чудесный, абсолютно непонятный ему момент. — Ты вернулся на Месть, потому что подумал, что обязан экипажу, раз капитан Боннет пропал. Ты увёл нас от Барбадоса, спас корабль и команду в бурю, придумал, как достать новый парус, а затем безнаказанно сбежать от его владельца. И ты провёл отличный рейд, насколько я могу судить. — О, да, до тебя с Местью такого не случалось, — поддержал Пит, задорно улыбнувшись. Тич тоже ответил улыбкой, но скромной, прежде чем приняться суетливо стирать влагу с лица рукавом. — Я хотел бы… — он заикнулся. — Можно я останусь? Я не такой капитан, каким был раньше, я не слажу со своей прежней командой, и мой корабль… — из горла Эдварда вдруг вырвался короткий смешок. — Ребят, вы бы его видели. Он до усрачки страшный! У меня там… Там шипы прямо на фальшборте. На кой чёрт, спрашивается? У меня в каюте череп и… И ёбаная шкура. И ещё засушенный труп иглобрюха. — Надутый? — осторожно поинтересовался Пит. Эдвард смущённо заалел и кивнул. — Круть. — Шутишь? — округлил глаза Люциус. — Если бы, — мрачно отозвался Тич. — Я там спать нормально не мог, казалось, что всё вокруг на меня пялится. Нет, я отдам судно, и уже решил, кому. А что делать дальше? — Эдвард куснул себя за нижнюю губу. — Я мог бы сойти в Баратария-Бэй, набрать новую команду и увести чей-нибудь корабль. Но, если вы разрешите мне остаться… — Ты наш капитан, — ответил Пит, а затем добавил: — Эдвард Тич. — О, ну если Пит признал тебя не как Чёрную Бороду, можешь не сомневаться в лояльности остальных, — добродушно усмехнулся Люциус, хотя Питер всё равно ненадолго насупился с демонстративным апломбом. — Все будут счастливы, если ты останешься. Тем более, риски моря оказались не такими весёлыми, как я рассчитывал, и команда маленькая, и мы неорганизованные… Я люблю наш экипаж, но мы неизбежно погибнем, если на борту не будет кого-то такого же опытного и смекалистого. Кого-то, кто способен придумать самый безумный план по спасению, а затем без труда воплотить его в жизнь. — Но мы, эм… — Эдвард замялся, неожиданно оробев, но спустя короткую паузу всё же пророптал: — Мы можем вернуться на Барбадос позже? После того, как продадим груз и починим корабль. — Зачем? — опешил Сприггс. — Тебя ищут, и там сущее осиное гнездо. — Я хочу к Стиду. Робкий, ещё неокрепший после слёз голос вдруг прозвучал столь же ошеломляюще, как раскат грома в тихую ночь. Тич смотрел на Люциуса забито и жалобно, боясь собственной просьбы, так неожиданно повисшей в воздухе удушающим туманом. На полубаке Стид схватился за голову, раскрыв рот в безголосом крике, и Сприггс, единственный, кто оставался повёрнут лицом в сторону фок-мачты, в полутьме разглядел это небольшое движение. Он поднял глаза, словно задумавшись, хотя на самом деле просто хотел убедиться, что Стид достаточно хорошо видит и слышит его. Благо, Эдвард, отвлечённый смятением и беспочвенным стыдом, в обществе Люциуса растерял всякую осторожность. Мягкосердечный мальчик хотя и бывал колок на язык, вовсе не являлся тем, от кого следовало обороняться. До сих пор он старался всем помочь, поэтому Стид, едва держащийся в ясном рассудке, преисполнился благодарности, но вовсе не удивился, когда Люциус, медленно опустив взгляд к Эду, ответил расплывчато и поучительно: — Окружающая реальность зачастую обманчива. Может тот, кто тебе нужен, находится совсем рядом? — Ты… Так думаешь? — Эдвард настороженно прищурился. По его внезапно опустевшему лицу стало совершенно ясно, что он задумался. Все последние дни, когда он самым безнадёжным образом нуждался в поддержке и помощи, рядом с ним, без отдыха и не ожидая благодарности, оставался только один человек. Глаза Тича ошарашенно округлились. Он не знал, что Стид следит за ним с полубака, но, уже привыкший внимать словам Сприггса, ухватился за первую промелькнувшую в голове мысль, неожиданно оказавшуюся столь простой и логичной. — Чёрт возьми, ты же абсолютно прав. — Ну разумеется, я… Постой, что? — встрепенулся Люциус, но Эдвард вдруг вскочил на ноги так быстро, что им с Питом пришлось невольно отшатнуться. — Вы лучшая команда всех проклятых Карибов, — заявил Эд и, не дав Люциусу вставить даже слова, прошмыгнул под полубак в энергичной спешке. Успев только руку ему вслед вскинуть, Люциус растерянно захлопал глазами, вновь обратив лицо к Боннету. Напряжённо переглянувшись, они оба повернулись на Пита, единственного, кого подобный взбудораженный настрой Эдварда, похоже, взбодрил. Он, радостный за то, что капитану полегчало, сперва растерялся, только заметив Стида на полубаке, а потом сник совсем, когда понял, что ему и Люциусу, отчего-то, не весело. Боннет хоть и не знал, в чём дело, но чутьё, которому он особенно привык доверять за последние недели, твердило, что план горит. А вот Сприггс, похоже, отлично знал, что не так. На неуместную радость Пита он ответил многозначительным нервным звуком, мгновенно утянув его в пучину общего беспокойства. — Что такое? — растерянно пробормотал Пит. — Что? — Это… Это вряд ли хорошо, — отозвался Люциус. Только сейчас он понял, как его слова прозвучали для Эдварда. Тонкий намёк без малейшей возможности понять, что подразумевалось на самом деле. Люциус всего лишь пытался утешить Тича, не указывая ему на присутствие Стида буквально в ярде-другом от него, когда именно по Стиду капитан так скучал и убивался. Хотя внезапную бодрость духа заметить за Эдом должно было оказаться приятным, Сприггса она обеспокоила, стоило только понять, как его слова воспринялись со стороны. Обычное желание успокоить Эдварду показалось настоящей попыткой подтолкнуть, что сулило определённый, совершенно очевидный риск. Сложив ладони лодочкой, чтобы закрыть ими рот и нос, Люциус с виноватым беспокойством вновь уставился на Стида, не зная, как он среагирует, когда всё поймёт. С момента их примирения Люциусу стало значительно проще мыслить ясно и держать себя в рамках обычно характерной ему блистательности. Иногда он выходил завтракать на палубу, когда команда шумела и бралась за разговор достаточно рьяно, чтобы Эдвард, взявший за привычку есть с ними, не обратил внимания на чей-то уход. Тогда Люциус забирался в воронье гнездо, где Стид неторопливо смаковал заведомо переданный Роучем паёк, и они заканчивали завтрак вместе. Порой тихо, но в молчании доверительном и комфортном. Порой за беседой, если только перед вниманием одного из них возникал подходящий повод. Но факт оставался фактом, Сприггс совершенно не хотел расстраивать Стида тем, что не нарочно вставил ему палки в колёса двусмысленным советом. — Куда он? — взволнованно оглянувшись, спросил Боннет. Люциус побледнел. — Прости, — пискнул он, поджав плечи. Обыкновенно ясный взгляд Стида потемнел за тревожным прищуром. — Люциус, куда он пошёл? — В свою каюту, — с трудом выдавил Сприггс. — И? — Стид склонился вниз, ближе к Люциусу, буквально налёг на релинг, захваченный его немногословностью. Но тот только сглотнул и, на вздохе опустив руки, постарался выпрямиться. — Там Израэль, помнишь? Обернувшись в сторону палубы, Стид едва успел разглядеть спину Эдварда, прежде чем оцепенеть. Его кровь похолодела, а тело сковало мучительной дрожью. В один миг Боннет ощутил разочарование столь беспросветное и глубокое, что ему захотелось сейчас же исчезнуть, лишь бы больше не чувствовать этого. Он не верил тому, что услышал, но в то же время был зол, задет и неимоверно разочарован. Странная смесь эмоций, до сих пор знакомая ему лишь смутно, но на этот раз оказавшаяся стократно сильнее, напоминала только об одной ночи, минувшей вместе с гибелью Джека Рэкхема. И тогда Люциус распознал проблему значительно быстрее, чем он. Вот только Стид, до Эдварда не испытывавший этой губительной, но, тем не менее, самой нежной и желанной им любви, сам не знал, как ему стоило всё это понимать. Он и прежде замечал, что Эд был близок с Хэндсом, как ни с кем другим, и, хотя считал их дружбу ядовитой, предпочитал не поучать опытного взрослого человека о том, с кем ему стоит и не стоит общаться. Взаимная неприязнь Стида с Израэлем до сих пор зиждилась исключительно на личном конфликте, длившемся слишком долго, чтобы о нём можно было просто забыть. Но никогда Эдвард не был их камнем преткновения. Стид верил ему, Стид явственно видел, что, хотя Иззи и был важной фигурой в жизни Тича, их отношения были вне зоны его интересов. Стид ошибался? Или, быть может, оставив Эдварда, сам ненароком подтолкнул его к единственному, кто неизменно находился рядом, хотя и был, по мнению самого Боннета, весьма неприятным малым. — Проклятый стервозный ёбаный сукин сын, — неожиданно вздыбился Стид, но, едва услышав себя, присмирел, ошеломлённо прислонив ладонь к губам и тут же отняв её, словно стараясь разглядеть на ней грязь сорвавшихся в неожиданной вспышке ярости слов. — Ого, — вскинул брови Люциус. — Что это было? — наклонившись к нему, прошептал Пит. — Это до капитана Боннета только что дошло, почему побег — рисковый ответ на сердечные предложения. — Сприггс кашлянул, стараясь взять собственный голос под как можно более уверенный контроль, а затем, одёрнув подол просторной матроски, помахал рукой, привлекая к себе внимание Стида. — Капитан? Капитан Боннет, эй? Что это такое? Мы злимся? — Нет, они… Они же не вместе, правда? Люциус, что здесь было? Скажи, прошу, скажи, — развернувшись на каблуках, жалобно взмолился Стид. — Придержи коней, капитан, — Люциус усмиряюще вскинул руки, и, когда Боннет осоловелым взглядом уставился на него, ответил только незначительной, вымученной ухмылкой. — Не знал, что ревность зовут Стид. — Я не…! — в полном возмущении взвёлся Боннет, но смысл слов Сприггса дошёл до него сразу следом за формулировкой, стоило только Питу, предостерегающе нахмурившись, выступить вперёд. Стид уже не был его капитаном, а Пит, всегда отличавшийся твёрдым и своевольным нравом, охотно поддерживал Сприггса так, как мог. — Я не… Ревную? — уже значительно менее уверенно повторил Стид, но сдался практически сразу. — О Боже… Я ревную. — Ага, — сочувственно закивал Сприггс. — Что справедливо в такой ситуации? — Я должен… Я должен…? — Стид заметался, озираясь, словно ответ был где-то поблизости, но голова его стремительно пустела, а сердце безжалостно ныло. — Нет, я не знаю, — повержено заключил Боннет, но затем вдруг облизнул пересохшие губы и вытянулся, вперившись в Люциуса решительным взглядом. — Он выберет Израэля, если захочет. Но… — Но? — подбодрил Люциус. — Я устал убегать. Я не отступлю. Я… Я люблю Эдварда, — тихо и нежно, словно сакральную молитву произнёс Стид. — До Баратария-Бэй совсем близко. Мы причалим, и я сдамся ему. Пусть делает со мной, что хочет, но я больше не оставлю его из-за того, что столкнулся с трудностями. — Боннет ударил кулаком по релингу, а затем торопливо отвернулся и направился прочь, стараясь скрыть то, как он сморщился, встряхивая у груди ушибленную руку. Люциус умильно хмыкнул ему вслед, боком прислонившись к Питу и почти сразу почувствовав, как твёрдая рука со всей возможной лаской и бережностью обвила его за пояс.