Место у ног

Когда Эдвард очнулся, его голова гудела, а тело казалось тряпичным, хотя он уже и мог явственно чувствовать все конечности вплоть до самых кончиков пальцев. Первым, что он сделал, стал сорвавшийся с губ, сбивчивый, трепещущий вздох, и лишь затем глаза открылись, а взгляд прояснился. Боковым зрением Эд заметил, как справа от него что-то резко зашевелилось и вдруг метнулось ближе, тенью нависнув не более, чем в паре футов поодаль. Тич сощурился и принялся выравнивать дыхание, в тщетной попытке усмирить подступившую тошноту. Вокруг не было яркого света, но он явно видел тусклые очертания скудной обстановки. Деревянный потолок, покатые дощатые стены и несколько фонарей, отбрасывающих во все стороны бледные решётчатые тени. Воздух пах смолой и тёплым песком — смесь для задрайки. Под собой Эд чувствовал мерное, крупное покачивание заводи. Ему бы потребовалось больше усилий, чтобы понять, что происходит, если бы прежде Тич уже бессчётное количество раз не просыпался в этом месте. Пускай давно, но столь раняще и отчётливо, что забыть этот ландшафт было бы невозможно и за две сотни лет, не то, что за два десятка. Он был заперт на гауптвахте, в трюме Странника. Попытавшись опереться на локти, Эдвард завозился, желая перевернуться на бок, чтобы осмотреть и, при возможности, ощупать ушибленную голову, но на глаза ему практически сразу попался тот, кто первым шевелением на периферии внимания пустил рябь по безжизненному заливу его мыслей. В соседней тесной, но до абсурдного уровня чистой камере был заперт Иззи. Он стоял на коленях, прижимаясь к решётке между их с Эдвардом клетками и, обеими руками с остервенением вцепившись в железные прутья, неотрывно глядел на своего капитана. Видит Бог, Тич долгие годы не заставал его таким: растерянным, бледным и беспокойным. На левой скуле у Хэндса ярким пятном выделялась свежая ссадина, губа была разбита, а правый рукав обыкновенно безупречной рубашки вспорот в нескольких местах. Но хуже всего была тревога, плескавшаяся в тёмных глазах Израэля явственно и безутешно — при виде неё Эду мгновенно сделалось не по себе. Хэндс, извечно собранный и твёрдый, натянутый, словно штуртрос, давал слабину лишь в тех случаях, когда дело было непоправимо плохо. Увидев его в таком состоянии, справедливо было бы мгновенно отринуть любую надежду на спасение и начать готовиться к скорейшей кончине, но Тич, всё же, был капитаном. В его обязанности входила поддержка духа команды в минуты отчаяния и нужды, даже если весь экипаж при нём ограничивался лишь одним человеком. Поэтому Эд, с отдышкой прочистив горло и мазнув между губами кончиком затёкшего языка, отыскал в себе голос и мягко, приглушённо позвал: — Иззи? По продолговатой, косой тени, на границе пересекающей его полуприкрытые веки, Эдвард понял, что Хэндс вздрогнул. Казалось, что-то непрерывно давило на него, хотя прямой опасности поблизости не было. Конечно, оказаться запертыми в трюме каперского корабля вряд ли желал хоть кто-то из здравомыслящих пиратов, и всё же до сих пор Израэлю, как прекрасно знал Тич, доводилось выбираться и из куда более страшных переделок. По крайней мере, здесь, под палубой, они, похоже, были одни, по вине сыгравшей им на руку самоуверенности Хорниголда, или же благодаря его случайному отсутствию на борту, но всё же имея шанс без лишних ушей решить, как действовать дальше. Только теперь Эдварду действительно удалось сдвинуться с места, развернувшись сначала на бок, а затем, медленно переставляя ладони по полу, приподнявшись в полусидячее положение с упором на правое бедро. Голова его, впрочем, осталась бессильно опущена, а растрепавшиеся остриженные волосы скрывали лоб и линию скул. Усталость давила на плечи неподъёмным грузом, гораздо ощутимее, чем хоть раз бывало за все последние дни, из-за простого недосыпа. Глядя на Хэндса исподлобья, Тич поймал его метающийся по камере взгляд, и лишь затем, удостоверившись, что они оба твёрдо смотрят друг на друга, мягко, успокаивающе улыбнулся. Глаза Иззи влажно блестели. — Как голова? — прочистив горло, с трудом выдавил Израэль, и взволнованно нахмурился. То и дело лицо его нервно подёргивалось: мелким движением уголка губ, коротким спазмом на щеке или двумя быстрыми морганиями подряд. — Ты не приходил в себя не меньше часа. Я думал, ты помрёшь. — И я рад видеть, что ты цел, приятель, — бледно усмехнулся Эдвард, прежде чем, сев прямо, обеими руками потянуться себе за голову. Левая кисть скользнула вдоль шеи, забрав волосы наверх, и пальцы правой приникли к выемке под затылком, тут же отыскав свежую, ещё липкую кровавую корку, с вплавившимися в неё волосами. Впрочем, сама рана наощупь была небольшой и поверхностной, под кожей чувствовалось горячее, зудящее покалывание, но оно не отдавалось болью в черепе или тошнотворным головокружением, как это бывало, если дела становились действительно плохи. — Переживу, — многозначительно заключил Эд, и, вздохнув, запустил пальцы в волосы, прочесав их ото лба к макушке, чтобы убрать с лица выбившиеся пряди. — Но, должен заметить, цирюльник из тебя сомнительный. — Эдвард, — сломленным, глухим тоном одёрнул Иззи. Тич вновь взглянул на него, теперь явственно заметив, что старпом дрожит. Его трясло тревожно и мелко, а пальцы, сжимающие решётку, миг от мига напряжённо подёргивались. Эд вздохнул и поник, сквозь напускную дерзость и безрассудную весёлость наконец пропустив первые позывы растерянности и сожаления. — Слушай, я помню, что говорил про Хорниголда. И, к сожалению, ни единое моё слово о нём не было ложью: он настоящее чудовище, в нём нет ни жалости, ни чести, ни сострадания. Он ломает тебя, а затем собирает так, как хочет сам, и избавляется, едва ты перестаёшь быть ему полезен, — склонив голову, Эдвард постарался скрыть собственную едкую вину за тенью, опавшей на его лицо. — Я не должен был подставляться ему. Быть может, мы были бы на воле сейчас, если бы я не согласился пойти в таверну. Так что… Наш шанс скончаться растёт с каждой минутой, проведённой здесь, и мы точно не выберемся после того, как корабль отчалит. Но мы ещё в порту, верно? — Тич знал, что он прав. Под собой он не чувствовал мягких вибраций рассекающихся волн, не было ни обыкновенной корабельной суеты, ни гудения ветра за стеной. Странник стоял, и это значило, что у них ещё был шанс добраться до земли. Поэтому Эдвард, тихонько закряхтев, встал на колени и подполз к Хэндсу, замерев по другую сторону решётки. Иззи не поднимал взгляда, пусто пялясь в пол под собой, но, стоило лишь Эду потянуться вперёд, чтобы накрыть его руки своими, мягко вытаскивая из омута подступающей паники, как старпом дёрнулся и вскинул голову, пропустив ошеломлённый вздох сквозь полуразомкнутые губы. — Послушай меня, хорошо? Пока мы находимся на борту этого корабля, может случиться всё, что угодно. Но, что бы ты ни услышал, угрозы или увещевания в дружбе, обещания помочь, не верь ничему из этого. Верь мне. Я твой капитан, я смогу защитить тебя. На очередном выдохе из удушливо сжавшегося горла Иззи вырвался хрип столь горький и мученический, что Эдвард ненароком подумал, не упустил ли он ран или ушибов на руках своего старпома, прикоснувшись к ним без спросу. Но левая кисть, обнажённая, была светлой, чистой и холодной, без следа крови или отёка, в то время как правую скрывала неизменно целая кожаная перчатка. Зато внутри у Хэндса всё выло и пульсировало, скручиваясь в болезненный, сочащийся агонией узел. Едва сдерживаясь от того, чтобы позволить проступившим слезам осесть на ресницах, Иззи сжал зубы и, вынудив себя не отрывать глаз от обеспокоенного лица напротив, остервенело замотал головой. Слова Эдварда совсем не успокоили его, напротив, впились между рёбрами дюймовыми шипами. Не помня себя от прежде незнакомого, гнетущего чувства, Иззи вдруг подался вперёд и перехватил руки Эдварда, сжав пальцы на его запястьях, рванув кисти к себе сквозь решётку, чтобы прижать одну ладонь к своей груди, где бешено, гулко билось сердце, а к другой ладони, в свою очередь, прижаться самому, губами, тепло и беззаветно, абсолютно подавлено. Хэндс едва мог выносить бездыханную тишину, которой одарил его в ответ растерявшийся Эдвард, но, отшатнись он, подайся прочь, чтобы отдалиться, было бы ещё хуже. В конце концов, мириться со слепым безразличием Израэль был научен, но он бы не вынес остаться отвергнутым в столь кошмарно тяжёлый момент прорвавшейся наружи искренности. Но Тич молчал, неподвижный и тихий. Ладони и пальцы его в руках Израэля казались безжизненными, словно не было в них ни крови, ни духа. — Но я не смог тебя защитить, — вмиг опустевшим голосом отозвался Хэндс. Вместе с этим пальцы Эдварда, лежащие у него на груди, под правой ладонью, напряглись, едва ощутимо поджавшись. — Иззи, т-ты чего, приятель? — прошептал Тич, вопреки любым ожиданиям Иззи склонившись вперёд и ладонью из-под губ скользнув дальше, чтобы прижаться к щеке, большим пальцем задев выбитый на коже крест. — Сам не видишь? — сощурившись с ядовитым притворством, рявкнул Хэндс, но прикосновений Эдварда не скинул и не отстранился, ловя каждую крупицу снисхождения, каждый намёк на малейшее тепло, даже будучи уверенным, что не заслужил утешения. — Я же буквально отдал тебя Хорниголду с рук на руки! Я хотел… Я должен был… — Он засопел шумно, взглядом мечась по углам камеры Эдварда, словно рассчитывая увидеть там столь желанный сейчас шанс на спасение, который смог бы хоть немного его обелить. — Блядь, я думал, что вытаскиваю тебя, что ты придёшь в себя и начнёшь всё заново, а теперь мы в каперском трюме и, в лучшем случае, нас обоих пустят под киль! И всё потому, что я не хотел, чтобы ты возвращался к проклятому Стиду Боннету! Эдвард оцепенел. Руки его под касаниями Хэндса внезапно стали каменно-жёсткими, а лицо исказилось первыми чертами недоверия. Только сейчас Иззи понял, что ляпнул лишнего. Для Эдварда Боннет дважды трусливо и подло сбежал, сторонясь его, словно чумы, и, конечно, утренний визит Стида на Месть Королевы Анны должен был остаться тайным, но Иззи не удержал язык за зубами под давлением вины и совершенно ребяческого непонимания того, почему его планы проваливались один за другим, не принося ему пользы, а Эду — помощи. Кровь в его жилах мигом похолодела, мысли заметались в тщетных попытках изобразить наиболее убедительную картину лжи, но в панике и усталости, накатившей за столь тревожный и длинный день, Хэндс мог думать лишь о разочаровании и холодности, которые увидит в густой тьме глаз своего капитана. Ничто на море не могло быть хуже, чем прослыть предателем, и в форбанском завете не было греха, страшнее этого. Решаясь сбиться в крошечную общину, вынужденную стоять против целого Мира, на корабле, где иерархия и порядки держались лишь честным словом, пираты, люди, по роду не имеющие чести, могли рассчитывать только на лояльность товарищей. Случись каждому матросу вставлять нож в спину своему капитану, океан мгновенно вскипел бы, заалев в нескончаемом потоке свежей крови. — Я знаю, что ты сделал, Иззи, — прищурившись, стихшим голосом признался Эдвард. Лишь теперь, в этот позорный миг, когда Израэль почувствовал, что единственный ответ Тича загнал его в угол, перекрыв все пути к отступлению, он понял, что проиграл. Мир вокруг разом перевернулся, завихрившись шумной, беспорядочной каменной лавиной, в конце которой ждала лишь беспросветная пустота и долгая, бессмысленная гибель. — Н-но как? — едва сумел выдавить Хэндс, прежде чем на него накатило запоздалое понимание. — Люциус… Блядь, конечно. — Он выпустил воздух сквозь зубы, стараясь не позволять дыханию слишком сильно ускоряться. Эдвард в ответ едва различимо кивнул, и в этот миг Иззи ослаб, сдавленно всхлипнув, прежде чем закрыть глаза освободившейся ладонью. Но правая рука, напротив, сжалась на кисти Тича лишь сильнее, в страхе отпустить его хоть на миг. Хэндс был уверен, что, дай он Эдварду отстраниться, уже не сможет прикоснуться к нему никогда впредь, и он пил эти последние мгновения столь же беспорядочно и жадно, сколь вкрадчиво и робко. — Так ты видел его? Он был на Мести Королевы Анны со мной, сказал, что Стид вернулся и приходил, чтобы забрать меня. Сказал, что ты… Что ты отрезал мне волосы, чтобы убедить экипаж, будто я погиб. — Из-под ладони Хэндса вырвалась юркая, сверкающая в тусклом золотистом свете слеза, и, к своему удивлению, он ощутил вдруг, как Эдвард коротким, мягким движением собрал её на кончик пальца, стирая с чужой щеки. — Отними ладонь от лица, я прощаю тебя. Сквозь мрак, под рукой скрывший его окрасившееся стыдом лицо, Иззи почувствовал, как Эдвард, завозившись, обнял его правой рукой за плечи, притягивая к себе. Не в силах удержаться на месте, он поддался, склонившись вперёд и, к собственному удивлению, мягко приникнув к груди Тича через холодные прутья решётки. Не было ни побоев, ни проклятий, ни даже полного ненависти взгляда. Вместо этого Эд удерживал его, прижав к себе, не позволяя провалиться в бездну безысходности и самоуничижения именно теперь, когда Хэндс твёрдо знал, что он и никто другой виновен во всём, что случилось с ними обоими. Услужливая, ядовитая, закалённая невзгодами часть Израэля всё ещё хотела, чтобы Тич вздыбился, оттолкнув его и сиюсекундно сорвав на нём весь свой праведный гнев. Но теперь было что-то ещё. Вместе с горем освободившаяся сущность успокоилась в чужих руках, отбив всякое желание двигаться. Хэндс не мог представить, как долго и глубоко желал этого безраздельного внимания, и как был счастлив получить его даже теперь, в шаге от пыток и, вероятно, последующей насильственной кончины. Он не помнил Бога, которому клялся в юности, поэтому теперь, сосредоточив всю свою веру на единственном, кто мог спасти их, обратил к Эдварду свою самую сердечную, самую откровенную молитву: — Я никогда больше не пойду против тебя, если мы выберемся, — шёпотом пообещал Иззи, боясь, что в звучном голосе неминуемо проступят позорные слёзы. — Я буду на твоей стороне, что бы ни думал сам. Если бы… Дьявол, если бы я понял это с самого начала, мы были бы свободны сейчас. Но я всё к чёрту испортил, и теперь, если ты не придумаешь, как нам выбраться… Надеяться больше не на кого. — Уткнувшись лбом в ямочку над ключицей Эдварда, но всё так же не решаясь снять руку с глаз, Хэндс скомкано добавил, объяснив разом все страхи и тревоги, бушующие в его груди: — Кем я стану, если ты погибнешь из-за меня, Эдвард? — Мы выберемся, — пообещал Тич. — Я не допущу, чтобы хоть один из нас умер на проклятом корабле моего ублюдского капитана. Я сбежал от Хорниголда два десятка лет назад не для того, чтобы дать ему прикончить себя теперь. Иззи? — Эдвард вдруг притих, с проникновенной лаской погладив Хэндса по спине. — Нет нужды плакать. — Я, блядь, не плачу! — вскинулся Израэль, но мерцающая влага вдоль кромки его век неминуемо выдала, что горячий румянец на его лице был вовсе не от гнева. — Но это… Это же полное дерьмо, Эдвард, — жалостливо заключил он, больше не решаясь сделать ни движения. От импульсивного рывка Иззи вдруг оказался с Тичем лицом к лицу, и неминуемо поймал себя на мысли, что, должно быть, впервые видел глаза своего капитана так близко. Между их лбами оставалось пространство не больше дюйма. Кажется, они могли бы слиться вовсе, если бы не разделившие их прутья решётки, холодные и жёсткие, немилосердно напоминающие о том, что, сколь бы ни был трагичен и безвыходен момент, рассыпаться на части не стоило. — Тогда, перед бурей, ты спросил, хочу ли я, чтобы ты умер… — Ты не ответил, — резко опустевшим голосом припомнил Тич. — Не ответил, — согласился Иззи. — И позже гордился тем, что сумел удержать язык за зубами, потому что был так зол на тебя, что без раздумий сказал бы «хочу». — По едва заметному шевелению мышц, сквозь путаное прикосновение Хэндс заметил, как Эдвард сжался, словно готовясь к удару. — Но я столько херни говорю в гневе, что, возьми мы всю незаслуженную брань, которой я когда-либо награждал тебя, её бы хватило для всего королевского флота, по слову на каждого офицера, матроса и даже юнгу. — Он бледно усмехнулся, а затем добавил: — А уж если считать и заслуженную… — Первое крошечное усилие, небольшой шаг, чтобы собраться, внезапно оказался резким рывком. Эдвард рассмеялся. Тихо, устало, но мягко и искренне, как в иной раз смеялся утром после аврала, когда был моложе и ещё верил, что ему есть, куда идти, и кто-то из моряков, ошеломлённых первой встречей лицом к лицу со смертью, молча подносил ему кружку эля с водой. — Так-то лучше, приятель, — с улыбкой похвалил Эд, радушно похлопав Хэндса по плечу. Казалось, он собирался сказать ещё что-то, как вдруг вмешавшийся в обстановку непривычный шум сбил их обоих с толку. Эдвард дёрнулся, мигом отстранившись от Иззи, и, вытянув шею, уставился точно в сторону лестницы, ведущей из трюма на верхний подпалубный ярус. Была ли это интуиция, или же работа обострившихся в опаске чувств, но внезапно накативший, едкий приступ тревоги не подвёл Тича. Люк над лестницей открылся, и на ступени упали кривые, продолговатые тени трёх человеческих силуэтов. Первым, что Эдвард услышал явственно, стали твёрдые, ровные шаги, когда из прохода в потолке трюмного отсека неспешно и самоуверенно, столь невозмутимо, словно вокруг не происходило ничего из ряда вон выходящего, возникла фигура Хорниголда. Шляпы на нём уже не было, а седые волосы, как всегда тщательно причёсанные, казались несколько сбитыми и встрёпанными. Стало ясно, что в трюм Бенджамин заявился не из своей каюты: он, вероятно, был на палубе или даже в порту, утеряв крошечную долю привычного лоска под прибрежным ветром. Спускаясь по ступеням вниз, он огляделся, сперва будто и не заметив собственных заключённых, а попросту проверяя, в приличном ли состоянии находится трюм. Эдвард помнил эту походку и выдержку постыдно хорошо, ещё с тех пор, как плавал на Страннике первый месяц. Будучи юнгой, он удивился, когда сам капитан пришёл проверить, хорошо ли выполнена дневная работа экипажа. Не опускаясь до того, чтобы распыляться вниманием, прикасаться к палубе, вычищенным пушкам или даже вручную проверять, хорошо ли подвязан такелаж, Хорниголд с полудюжины ярдов одними только глазами замечал, когда что-то было не так. Если чему-то в его восприятии и методах Эдвард и мог позавидовать, так это совершенно нечеловеческому, ужасающе прагматичному, практически противоестественному умению чувствовать свой корабль. Тич не был способен на нечто подобное и на обласканной его вниманием и привязанностью Мести Королевы Анны, не говоря уже о Марианне или даже Мести, которые, в порядке корабля подаренного и взятого без спроса, по праву лидерского первенства, неизменно казались закрытыми и будто бы даже чужими. Но Бенджамин, без сомнения, был хозяином на своём судне, похоже, даже не подумав сменить его с тех пор, как передал Эдварду свой первый флагман, чтобы затем короновать Странник. — Поверить не могу, нас почтили вниманием, — в своей манере рыкнул Иззи, с демонстративно безразличным видом развернувшись и привалившись к решётке спиной. Вальяжно презрительный перед любым, кто был ему не по душе, но пока ещё не доводил до состояния слепого гнева, Хэндс умел смотреть свысока, даже находясь под чужим сапогом. Впрочем, даже если в обыкновенные дни это была черта, которой Эдвард потешался и которую уважал в нём, сейчас подобным подходом можно было достичь лишь больших несчастий на свою долю. — Встань, — полушёпотом велел Тич и, уцепившись за решётку, рывком вскочил на ноги. Перед глазами поплыл рябой, тусклый туман, но даже сквозь него Эд сумел проследить, как Иззи, одарив его недоверчивым взглядом, всё же медленно, будто бы даже нехотя поднялся следом. — Какого хера, Эдвард? — почти без голоса огрызнулся он. В ответ Тич только сделал короткий, отмахивающийся жест опущенной кистью, показывая замолкнуть. Израэль мгновенно сжал губы, теперь уже совершенно тихо проследив за тем, как Бенджамин преодолел расстояние от лестницы до камер и с отстранённым видом замер напротив решётки Эдварда. Тот вздёрнул плечи и ощерился, сделав осторожный шаг назад, когда неподалёку, всего в нескольких футах позади, замерли ещё двое матросов. — Ну-ну, сынок, меня не нужно бояться, — радушно заверил Хорниголд. — Но ты боишься нас, раз запер здесь, — Эдвард ухмыльнулся сквозь усилие, напряжённый и вымотанный, испуганный до беспорядочной дроби в груди, но неизменно гордый. — Ничего подобного, я всего лишь знал, какой ты большой любитель делать глупости, и решил лишний раз не давать нам повод для ссоры. Пламенеющим взглядом Эд проследил за тем, как Хорниголд запустил руку в карман накидки и достал оттуда связку ключей на небольшом медном колечке. Едва раздавшийся звон мгновенно прервался, когда Бенджамин вслепую перехватил нужный ключ, остальные коротким движением зажав в широкой бледной ладони. Пить внезапно захотелось в два раза сильнее, и Эдвард сухо сглотнул, по привычке потянувшись к своему поясу, но не обнаружив там верной портупеи. Она, конечно же, осталась на столе старой каюты, куда её положил Хэндс, но, даже если бы этого не случилось, можно было даже не сомневаться, что матросы Хорниголда не забыли обыскать их с Иззи самым тщательным образом. Юркой мыслью Эд задумался, где были шпага, кинжал и револьвер Хэндса, и не подвернётся ли им случайный шанс всё это вернуть, но надежда, столь же мимолётная, как и все первые идеи, испарилась так же быстро, как возникла. Вероятно, выкрасть оружие кого-нибудь из матросов теперь было бы проще, чем искать шпагу Израэля, припрятанную где-то на Страннике. В любом случае, суета и мельтешение в попытках осмотреться неизбежно усугубили бы ситуацию. Хорниголд был осторожен, и, пропуская мимо себя его теперь уже несомненно ложное дружелюбие, Эдвард знал, что любые шаги, которые он предпримет, будут тщательно контролироваться. Дай он хоть намёк на то, что собирается взбрыкнуть, и им с Иззи мгновенно отрежут последние, едва ли существенные пути к отступлению. — Ты говоришь, что я делаю глупости, а сам, похитив меня, решил отпереть замок? — с напускным апломбом уточнил Эдвард, проследив за тем, как Хорниголд, вставив ключ в скважину, повернул его полтора раза. Ещё пол-оборота осталось до щелчка, когда Бенджамин остановился, подняв на Тича глаза, светлые и чистые, словно штиль в песчаном заливе. — Молись, сукин сын, я перегрызу тебе глотку. — Я не похищал тебя, Эдвард. Я попросил двоих своих людей привести тебя на мой корабль до заката. А уж как именно это сделать, они решили сами. — Они опоздали, — припомнил Тич. — Ещё только по их приходу на Месть Королевы Анны, за окнами моей каюты было уже темно. — Моряки справедливо суеверны, тебе ли не знать? — Бенджамин непринуждённо пожал плечами. — Твой корабль напугал их. — Неужто Бенджамин Хорниголд терпит трусость в своём экипаже? — некстати съехидничал Иззи, и вместе с этим по позвоночнику Эдварда пробежал колкий, неуютный спазм. Пускай Хорниголд не удостоил этот бессмысленный укол ответом, они с Эдом оба знали, что он не выносил в рядах команды и куда менее значительных оплошностей, чем малодушие. — Я не хочу причинять тебе вред, Эдвард, — заверил Бенджамин, твёрдой рукой продолжая удерживать недокрученный ключ. — Всё, что мне нужно, это убедить тебя выбрать правильную сторону. Разве я хоть когда-нибудь недооценивал твоё достоинство? Твой потенциал? Я ведь подарил тебе твой первый корабль, когда ты был ещё юнцом, и точно знал, что делаю правильный выбор. — Он просиял покровительственной улыбкой и уверенно добавил: — Поверь, у меня есть, что предложить тебе. — Что насчёт Иззи? — ни секунды не колеблясь, спросил Тич. На миг ему показалось, будто Хорниголд вот-вот неудовлетворённо скривится, но тот позволил себе лишь бросить короткий взгляд в сторону вздыблено застывшего Хэндса и неуверенно качнул головой из стороны в сторону. Эдвард отлично знал, что это значило. — Я не настроен вести переговоры. Во всяком случае до тех пор, пока не удостоверюсь, что результат удовлетворит меня хотя бы частично. И ты не располагаешь ничем, что могло бы окупить моего первого помощника. — У меня нет ни нужды, ни желания убивать мистера Хэндса, — заверил Бенджамин и, скрепляя сделку, повернул ключ до конца. Повисшую на пару мгновений тишину разорвал щелчок замка, прежде чем Хорниголд, толкнув створку двери, добавил: — Во всяком случае, если ты намерен тщательно подумать над тем, что я тебе предложу. И выслушать меня внимательнее, чем ты сделал это в таверне, Эдвард. Значительно внимательнее. — Дождавшись сдержанного, короткого и чёткого кивка, Хорниголд отошёл в сторону и сделал приглашающий жест свободной рукой, показывая Тичу выйти, но тот остался на месте, мнимо самоуверенный. Бенджамин едва слышно вздохнул. — Что-то ещё, сынок? — Иззи пойдёт со мной, — Эдвард склонил голову, уставившись на Хорниголда исподлобья, и демонстративно медленно скрестил руки на груди. — Откройте вторую камеру, — без единой попытки возразить, велел Бенджамин, протянув ключи стоящему ближе к нему матросу. Молча взяв связку, тот направился к решётке и принялся отпирать замок. Лишь после того, как раздался второй щелчок, Эд примирительно опустил руки. — Но я надеюсь, твой старший помощник знает, с кем имеет дело? — Не переживай, он премного наслышан о том, какая ты тварь, — вполголоса заверил Эдвард, и оба матроса, пришедших с Хорниголдом, одновременно вскинулись, словно эти слова должны были мгновенно стереть Странник с лица земли. Ничего не произошло. Молчание, воцарившееся всего на долю секунды, показалось вдруг затяжным и тяжёлым, но затем Хорниголд мягко, светло рассмеялся. — Пока пират в твоём лице оскорбляет капера в моём, я сочту это за комплимент, — радушно заявил Бенджамин. Эдвард промолчал. Он не стал говорить, что считает Хорниголда ублюдком не как классового врага, а как человека, что презирает его и пылко, яростно ненавидит. Эти слова, несомненно, дали бы сорвать мимолётный гнев в тяжкой, отчаянной искренности, но в конечном итоге всё стало бы только хуже. Если даже Бенджамин был готов терпеть ядовитые колкости, оскорбления и упрёки, что слетали с языка Тича, переводя их в шутку, это ещё не значило, что подобное счастье ждало других. А Иззи, меж тем, не зная всей бедственности их положения, в любой момент мог начать повторять за своим капитаном, чтобы влиться в происходящее так, как, могло показаться, этого хотел Эдвард. Случись Хэндсу распуститься, дав волю своим обыкновенно пылким эмоциям, его несомненно ждали бы серьёзные последствия. Хорниголд не интересовался им, не был озабочен его состоянием, согласием или отказом. Нацелившись на Эда и пообещав ему сохранить Иззи в живых, он, по сути, оставил себе множество других способов для манипуляций, в ином смысле куда более весомых, чем пресловутая смерть. Поэтому, выходя из камеры, Эдвард мог думать лишь о том, что подверг своего старпома очевидной опасности, даже пытаясь продлить ему жизнь. Именно эта мысль стала самой весомой, затмив собой как весь прочий скоп опасений, так и притворную выдержку. Приблизившись к дверце камеры, Тич сам не заметил, как, неосознанно пытаясь обогнуть Бенджамина, прижался спиной к срезу решётки, скользнув мимо, словно рыбка, испугавшаяся опущенной в воду руки. Не увидел он и самодовольной ухмылки, промелькнувшей на лице Хорниголда. Стоящий поодаль матрос, держащий в руке масляный фонарь, попытался было схватить Тича за локоть, чтобы удержать на месте, но быстро присмирел, стоило только Бенджамину коротко взмахнуть рукой. Следом за Эдом свою камеру покинул и Хэндс. Озираясь на троих каперов, озлобленно и загнанно, он приблизился к своему капитану так быстро, как мог, и встал к нему вполоборота, чтобы не терять из виду никого из присутствующих. Человек, открывший его камеру, в безмолвном спокойствии вернул Хорниголду ключи. Вновь убрав их в карман, Бенджамин подбадривающе кивнул второму матросу, чтобы тот пошёл вперёд и подсветил лестницу. Люк над ней всё ещё оставался открыт, но из подпалубного коридора огней видно не было. Похоже, вернувшиеся в кубрик матросы уже спали, сменив вахту, и лишь сейчас Эдвард задумался о том, что это могло сыграть ему на руку. План возник в голове сам собой, случайно, как и всегда, подкинув в разум, словно плодовитый саженец, всего пару условий и одну не терпящую отлагательств проблему. Когда матрос с фонарём принялся подниматься по лестнице, Тич подбадривающе похлопал Иззи по спине и коротким жестом повлёк его следом. Бенджамин с ещё одним капером шёл позади, слишком очевидно следя за тем, чтобы схваченные пираты не натворили глупостей. Благо, Эдвард не собирался действовать сгоряча, напротив, он уже твёрдо знал, какого момента следует ожидать и, стараясь выглядеть максимально невозмутимым, с неустанным вниманием следил за тем, чтобы Хэндс не потерял контроль в свою очередь. Он был очевидно напряжён, выглядел так, словно мог сорваться и броситься на Бенджамина, едва очередной его шаг случайно окажется громче предыдущих, но привычные ему способы защищать и защищаться, всегда продуманные лишь на один бой вперёд, были столь же опасны и несвоевременны сейчас, сколь полезны и ценимы обычно. Говоря откровенно, Израэль неизменно оставался хорошим бойцом, но не самым завидным тактиком. В конце тёмного коридора была широкая двустворчатая дверь, ведущая на палубу. Хотя и не столь изысканному, как Месть, Страннику всё же нельзя было отказать в лоске. Эдвард не появлялся на нём двадцать лет, но, с притворным безразличием озираясь по сторонам сейчас, в страхе представлял, что все эти годы лишь привиделись ему — Странник ничуть не изменился. Время на борту словно замерло, и, пока капитан старел, а члены команды непрерывно сменялись, погибая или, в более редких случаях, решаясь на побег, корабль оставался неизменен. Он не потускнел от морских ветров, не взбух от брызг солёных волн, не потерял ни единой из прежних мачт. Если бы не отрезвляющая боль в теле и множественные душевные раны, напоминающие обо всём, что случилось, Тич решил бы, что он никогда отсюда не уходил. От тщательно просушенной палубы, как и в трюме, поднимался запах нагревшейся ещё при закате смоляной задрайки. Матросов снаружи оказалось немного, только постовые да редкие моряки, перенёсшие завтрашнюю дневную работу на прохладную ночь. Огни за кормой были потушены, но даже в окружающем полумраке Эдвард, задрав голову, не смог разглядеть звёзд в затянувших небо тучах. По опальному пресному запаху, перебившему пряный ветер над морем, он понял, что собиравшийся весь день дождь готов был пролиться с минуты на минуту. Значит, следовало поспешить. — Предусмотрительно с твоей стороны задраить палубу перед ливнем, — мимо дела похвалил Эдвард, и шаги Хорниголда за его спиной участились, отбив пять тактов. Нагнав Тича, Бенджамин обошёл его полукругом и, развернувшись, замер, в очередной раз просияв. Улыбка его, впрочем, была уже не столько капитулирующе дружелюбной, сколько попросту удовлетворённой. Эдвард понял, что зацепил его. — Ты думаешь, дождь всё-таки будет? — с осторожным интересом уточнил Бенджамин. Даже теперь, спустя многие годы он помнил поистине поразительное умение Эда предсказывать погоду, и, при шансе, не мог не прислушаться к нему. — А ты думаешь, что нет? — парировал Тич, даже не потрудившись встретиться с собеседником лицом к лицу. Он остался сдержан и невозмутим, вальяжно застыв на линии грот-мачты прямо позади матроса, несущего фонарь. — Он собирался весь день. Иные моряки решили бы, что тучи пройдут мимо, раз бури не случилось ещё с утра, но небо было светло-серое, значит… — Эдвард ребячливо щёлкнул языком. — Нужно было ждать. Но зачем твои матросы задраили всё вплоть до трюма, если ты не был уверен, что дождь прольётся? — Этот корабль стар, сынок, как и я. Ему ни к чему принимать на себя больше воды, чем уже есть в море. А задрайка не повредит и в сухую погоду. — Хорниголд усмехнулся и, развернувшись на каблуках, направился дальше вдоль палубы. Вот только Тич не пошёл за ним, склонив голову вполоборота и через бухту отыскав взглядом сверкающие неподалёку огоньки Мести. Она стояла у причала, сонная и неподвижная, покоящаяся во тьме лёгких волн, на границе смешавшихся с полупрозрачным ночным воздухом. — Эдвард? — не услышав прежних шагов за своей спиной, Бенджамин оглянулся и, заметив вдумчивую тоску на чужом лице, в заблуждении сочувственно покачал головой. — Она не твоя, ты же знаешь. У неё уже есть капитан. — Знаю, я смотрю на неё не поэтому, — вмиг опустевшим голосом отозвался Тич. — Вот как? — Хорниголд хмыкнул и в два шага вновь встал к Эду лицом, но возникшее между ними расстояние сокращать теперь не спешил. Он успел отдалиться не менее, чем на семь футов. — И почему же ты смотришь на неё? — Чтобы прикинуть, доберётся ли до неё мой старпом. Первые вспышки запоздалого, резкого осознания охватили разом Хэндса и Бенджамина, но никто из них не успел издать ни звука, прежде чем Эдвард, кинувшись вперёд, пригнулся и плечом со всей силы влетел в грудь матросу, освещающему путь по кораблю. Задушенный, изумлённый возглас повлёк за собой звук падения тела, и следом за ним — фонаря. Не став отвлекаться на драку, Тич подхватил чудом уцелевшую лампу с палубы, чтобы затем ещё раз, теперь уже со всей силы швырнуть её вниз. Стеклянный сосуд за скрещенными спицами с глухим звоном разлетелся вдребезги. По прилежно вычищенным доскам, мгновенно вспыхнув, расползлась лужа масла, и смоляная задрайка, разогревшись, подхватила пламя, мгновенно перекинув его на одежду упавшего матроса. Просушенная палуба загорелась, словно ворох калёных дров, на миг с гулом подняв впервые вздохнувшее пламя столь яростной силы, что Бенджамин, не успев прийти в себя, отшатнулся прочь. Языки огня едва обдали полы его накидки, пока загоревшийся матрос, завопив, принялся кататься и биться в занявшемся пожаре. Огонь снимал с него кожу, трескающуюся и усыхающую, словно смятая бумага, а рубаха и бриджи, замаранные в выплеснувшемся керосине, тлели тем сильнее, чем больше времени капер проводил ничком. Эдвард словно не замечал этого. Через границу огня, отрезавшую подход к ним с Израэлем, он смерил Хорниголда высокомерным, самоуверенным взглядом, и затем, неожиданно спешно развернувшись, обхватил ошеломлённого Хэндса за плечи, оттащив его в сторону и прижав бёдрами к фальшборту. Времени оставалось ничтожно мало, и Тич не мог тратить его на то, чтобы злорадствовать. Он знал, что не сможет улизнуть сам — пока Хорниголд жив, он неизбежно пустит все силы на то, чтобы вернуть Эда на Странник, но Иззи, в свою очередь, корсарам был безразлично не нужен, или, по меньшей мере, не так важен, чтобы ставить его побег превыше тушения пожара на их единственном корабле. Поэтому Тич, положив одну свою руку поверх неуклюже упёршейся в перила кисти Иззи, а второй обняв его за спину, прижался ближе к нему и, подавшись вперёд, оставил на чужих губах полный отчаяния, глубокий и спешный поцелуй. — Если можно любить умом, я люблю тебя, — надорванный голос смешался с шумом волн у Иззи за спиной. Порыв ветра, пронёсшийся мимо борта, холодным потоком засквозил по лицу Тича, вскинув и растрепав небрежно остриженные кудри. Бездонно-чёрные глаза Эда сверкали, отражая взбушевавшееся на корабле пламя. — Эдвард, — едва успел прошептать Израэль, прежде чем ощутить, как ладонь капитана надавила ему на грудь, перевернув по оси Мир вокруг. За спиной Тича возник силуэт матроса, до сих пор державшегося позади, и Эдварда запоздало потянули прочь, вырвав прямо у Хэндса из рук. Под поясницу впилось жёсткое ребро фальшборта. Беспомощно трепыхнувшись, Иззи понял, что палуба ушла из-под ног, а ночное небо внезапно поменялось местами с полотном морской глади. Иззи летел к воде вниз головой, не в силах вздохнуть и будто бы совсем ничего не чувствуя. Только жар, охвативший его в разлившемся по палубе пламени, в один миг сменился стылым холодом солёной воды, за сверкающим рыжим золотом куполом которой, будто в миллионах лье наверху, окружённый вгрызшимся в Странник пожаром, Эдвард остался совсем один.