Место у ног

В жизни Израэля Хэндса слишком часто не оставалось слов. Когда его пытались загнать в угол, когда ярили, толкая лицом в землю, когда самонадеянно рассчитывали напугать, он делал единственное, что считал надёжным в любой выбивающей из колеи жизненной ситуации — атаковал. Обыкновенно это был непогрешимый выход для него. Иззи не выносил лишних разговоров, презирал дипломатию, находя её одним из самых циничных проявлений человеческого лицемерия, а уговоры на словах мнил отменной гадостью. Убить врага всегда было значительно надёжнее, чем договориться с ним. Мёртвые не приходили в себя, не предавали, не били со спины, когда ты ослаблял бдительность. Вопреки бытующему мнению, Хэндс вовсе не был жесток — всего лишь рационален. Он не отнимал жизни без надобности, равно как без надобности и не оставлял в живых. И сам по себе Израэль до этой поры обнаружил лишь одну ощутимую проблему в собственных взглядах и привычках: его вспыльчивость находила цель прежде, чем рассудок успевал её оценить. И сейчас, со шкафута наблюдая за тем, как Странник на всех парусах покидает порт, Хэндс прикладывал невероятные усилия к тому, чтобы усмирить взвившееся в нём желание прикончить Стида Боннета. В самом деле, Стид ещё был нужен ему. У Стида был корабль, у Стида была команда и какой-никакой, но всё же авторитет. Стид, по сути, даже не был виноват в том, что Эдварда похитили, и всё же он оставался самой доступной и близкой к рукам Иззи целью для гневного срыва. Вернувшись на Месть, Боннет не поднимал головы. Он не решился даже проследить за отплытием Странника, молча и подавленно проскользнув в свою каюту и быстрым, небрежным взмахом руки показав экипажу оставить его. Бесхребетный придурок, вероятно, хотел утопиться в беспросветном горе и жалости к себе, заливая слезами тоску и чувство вины. Вот только подобные идеи с планами самого Хэндса ощутимо рознились. Сжав губы до побеления, серый и безжизненный, исполненный грозного презрения к одному только факту бестолкового самобичевания, за которое, вероятно, желал приняться Боннет, Иззи оттолкнулся ладонью от перил фальшборта, так, словно без этого короткого, вспыльчивого импульса не смог бы сдвинуться с места, и, развернувшись, тяжёлым, быстрым и звучным шагом направился в капитанскую каюту. В ярости и страхе он не заметил, как Джим, необычно понурые, бесшумно устремились за ним. Как правило не слишком разборчивые в делах человеческих душ, они были достаточно проницательны и чутки, чтобы понять, что назревает очередная перебранка. Разумеется, отношения Стида и Израэля не грозили в ближайшее время стать хоть сколько-нибудь терпимыми. Их сотрудничество, куда вероятнее, сулило поток конфликтов, острых нападок, бесстыдных унижений и пылких взглядов. Являясь, по сути, двумя единственными людьми, способными существенно помочь Эдварду, они не смогли бы сосредоточиться достаточно резко и быстро даже на цели столь очевидно важной. Привыкшие к кардинально разным условиям, они придерживались совершенно несовместимых подходов к любым вопросам, но, кроме того, страстно друг друга ненавидели. Их нелюбовь была столь же искренней, чистой и пылкой, как первый флёр убеждённой вражды, в иной раз возникающий между братьями. Они могли бы осушить море, работая сообща, но вместо этого, вынужденные слушать друг друга, на первом же шаге сталкивались с преградой практически непреодолимой — глубоким и давным-давно укоренившимся взаимным неуважением. И куда проще, чем понять Стида Боннета, Израэлю было бы его убить. Уверенность в этом иррациональном, но таком простом и привычном решении ломила кости изнутри, доводя до ускорения сердечного ритма и едва ли не болезненного скрежета зубов. Хэндс не мог нанести вреда тому, кто в нынешней ситуации представлял решающую пользу, но не мог и спустить ему с рук случайной вины в том, что Эдвард остался на Страннике. Как бы ни было разумно считать, что Боннет, учитывая все его слова и действия, все его предельно, буквально до неловкости очевидные чувства к Эду, сделал бы всё, чтобы его спасти, смириться с его же неудачей от этого было не проще. Хэндс не знал, что именно произошло на корабле, но Тич не вернулся, и только за этот факт он был готов проклинать Стида без устали до тех пор, пока не выдастся возможность поквитаться другим путём. Но проклятий не находилось, как и молитв. Поэтому, отринув последние крупицы здравого рассудка, Иззи без памяти ворвался в капитанскую каюту, распахнув дверь резким и тяжёлым ударом ладони. Сидя теперь на полу, прислонившись спиной к краю собственной же постели, Стид ощущал себя неожиданно неуместным и чужим. До сих пор его неизменно изумляло и пугало то, как капитанская каюта Мести, снося одну перемену за другой, сама по себе оставалась такой же, как и прежде, словно застыв во времени. Всё было на своих местах, роскошное, помпезное и затейливое, и только в воздухе витала неясная, давящая на плечи новая атмосфера. Эдвард жил здесь всё то время, что Боннет служил на Страннике, и даже тогда, когда он скрывался уже на борту собственного корабля. Он не стеснялся пускать в ход одежду Стида, кажется, полагая, что тот за ней уже не вернётся, но, взяв какую-то вещь, с предельным тщанием после возвращал её на нужное место. С болью в сердце Боннет поймал себя на том, что находил это трогательным, некогда скуксившийся с отчаянным отвращением, увидев, как величайший пират в истории, испорченный его обществом, складывал одежду сидя в казарме. Не по вине Стида и, уж тем более, не благодаря ему, Эдвард оказался человеком чувствительным и бережным, и сейчас именно эта его часть, до костей обнажённая и уязвимая, была брошена в руки столь страшного человека, как Хорниголд. Спасения больше не было. В спешке уходя за Джимом с корабля, чтобы не подвергать опасности сопроводивших его к Бенджамину подчинённых, Стид едва ли мог разобрать хоть слово в окружающей моряцкой возне и попытках товарищей привести его в чувства. Он шёл от Странника прочь, почти что не чувствуя ног, не откликаясь на заверения Фэнга, пространное бормотание Джона и даже прерывистые, в недоверии к окружению тревожные попытки Джима что-то до него донести. Поэтому и грохот двери, когда Хэндс с рыком ворвался в каюту, показался чем-то смятым и далёким, словно во сне. — Ты хренов заносчивый бесполезный выблядок! — вздыбился Иззи, практически кинувшись вглубь комнаты. Он вцепился обеими руками в ткань рубашки на плечах Стида и попытался дёрнуть вверх, к себе, но от резкого усилия по телу прошёл неожиданный импульс, отозвавшийся всполохом острой, горячей боли в проколотом боку. Хэндс привёл себя в порядок, как мог, не желая обращаться за помощью ни к одному из членов экипажа Мести. Рана была умело и качественно перевязана, но вот остановить кровотечение оказалось труднее, а приглушить боль и вовсе было нечем. Зашипев, Израэль в спешке затравленного зверя отпрянул прочь и лишь затем полным тошнотворного тумана взглядом сумел разглядеть, как Боннет вскинул голову, глядя на него с растерянностью и совершенно неуместным, но всё же характерным ему сочувствием. Впрочем, даже ошарашенный и смущённый собственной непозволительной слабостью, Иззи не желал сдаваться. — Где Эдвард?! Какого чёрта тебе хватило наглости вернуться без него?! — огрызнулся Хэндс, ожидая того же безотчётного яда, каким Стид встречал его нападки прежде. Но вот сам Стид, вместо этого, только виновато поджал плечи и, склонив голову, зажмурился, словно готовясь к удару. Пара капель яростной уверенности в Иззи растворилась среди назревающего горя и беспокойства. Он хотел получить Эдварда назад сейчас же. — Я не знаю, не знаю, — зашептал Стид, накрыв голову руками и дрожащими пальцами вцепившись в растрепавшиеся кудри. — Джим сказали, что пора уходить… Я н-не понял сперва, но потом… Там, в коридоре, со стороны кубрика доносился приглушённый шум… Оставаться на Страннике было опасно. Я не мог пожертвовать людьми. Если бы кто-то из моей команды погиб? — И ты даже не…? — Хэндс опешил, не в силах с первого раза выдавить очередной гневный выкрик. — Ты даже не потрудился сперва разобраться, что стало причиной вашего ебучего трусливого бегства?! — Я не мог рисковать! — в полном отчаянии взвыл Стид, но не гневно, как это бывало прежде в его перебранках с Иззи, а потерянно, словно из последних сил стараясь защитить то малое, что осталось от его уверенности в собственном выборе. — Если бы мы стали выяснять всё на месте, позже могло бы не хватить времени, чтобы уйти. Эдвард будет жить, я знаю, что будет… Мы спасём его. Мы что-нибудь придумаем. Он дотерпит, он продержится… — Через усилие Стид подавил едва не разорвавший горло всхлип, но влага уже наполнила глаза, соскальзывая на ресницы. — Он должен. — Должен выстоять пленным против целого судна вооружённых каперов?! — вскинул руки Иззи, и глаза его хищно, бездумно засверкали, в отражении полутьмы каюты поймав крошечные пятна серых бликов из окон. Он задышал тяжело и загнанно, не в силах вынести холода, сдавившего грудь. — Каким, мать твою, образом?! Можешь ли ты представить человека достаточно страшного, чтобы сам Эдвард Тич звал его врагом?! — Угрожающе вскинув плечи, Хэндс с остервенелым усилием топнул здоровой ногой, и Стид, потупив взгляд, пристально уставился на его сапоги. Он не испугался и даже не переполошился, но звук удара каблука о деревянный пол выдернул его из круговорота бессистемных, панических мыслей, став первым, за что удалось уцепиться. — Кем бы ни был Хорниголд на самом деле, раз Эдвард боится его, мы в безнадёжной, безвылазной яме дерьма, путь из которой проложен только вниз! Странник отплыл, и чем дальше он, тем меньше наш шанс хоть как-то исправить то, что ты с лёгкой руки провалил! Впрочем, чего я ждал, верно? — Иззи вдруг с напускной вальяжностью перенёс весь свой вес на заднюю ногу и, скрестив руки на груди, надменно усмехнулся. — Отправлять Эдварду на помощь тебя? Что за блажь? Лучшее, на что может сгодиться такой бестолковый ферт, как ты, это довести величайшего капитана всех времён до состояния ноющей тряпки, а затем бросить его таким, чтобы под покровом собственной тупости практически под ручку привести к нему… Кого? Ах да, сраного охотника на пиратов! Стид хотел было открыть рот, чтобы возразить и оправдаться, или, быть может, даже согласиться с услышанными жестокими обвинениями, но с языка не слетело ни единого звука. Откровенно говоря, то, что он не сумел вовремя спасти Эдварда и, более того, ненароком сам подвёл его под каперский клинок, было не худшим из всего содеянного. И прежде замечая за собой совершенно преступное для пирата легковерие, Боннет был готов проклинать себя за все те качества, за которые людей было принято ценить. Он ненавидел собственную открытость, презирал деликатность и стыдился мягкосердия, но не мог и не хотел избавляться от них, то ли на периферии сознания ещё храня знание об их действительной ценности, то ли просто боясь стать ещё одним подтверждением ошибочности собственных убеждений и, кроме того, подкрепить убеждения Хэндса. Все те черты, которые столь страстно и убеждённо не выносил старпом, в конечном итоге действительно оказались опасны для безбрежных морских вод. Моряку нельзя было быть чувствительным и сострадательным, если он хотел сохранить жизнь себе и своим товарищам. Признать абсурдную, казалось бы, правоту Израэля сейчас было бы как никогда своевременно, и вместе с тем нестерпимо страшно. Ведь именно мягким и ласковым, ранимым совсем недавно стал Эдвард, следом за этим практически мгновенно угодив в одну из самых безнадёжных для его жизни передряг. Если мнение Иззи было верным, у Тича не оставалось ни шанса на то, чтобы выжить. Но только лицо у старпома не было ни самоуверенным, ни ликующим. Сам по себе он считал теперь совершенно иначе. Под растерянным взглядом Стида, явно не имеющего ни единой здравой мысли о том, что можно было бы сказать или сделать, он сник. Руки опустились, сжавшиеся кулаки пробрала дрожь. Хэндс вдруг стал непохож сам на себя, и, склонив голову со смирением мученика, льнущего шеей к плахе, шумно, прерывисто выпустил сквозь зубы наполнившийся горечью воздух. — Иззи? — опешив, вполголоса окликнул Стид, но лица Израэль так и не поднял. Он только облизнул растрескавшиеся в суете последних дней губы и, зажмурившись, обессиленно покачал головой. Ужас перед грядущим спирал горло, подпитываемый осознанием собственной причастности ко всему, что случилось, и беспросветным, внезапно ставшим слишком острым одиночеством. В пылкой юности Израэль, будучи ещё вынужденно религиозным, считал исповедь самым унизительным и нелицеприятным актом из всех, какие только предлагала своим прихожанам церковь. Он не желал выносить свершённые грехи за пределы собственной души, стыдился оголять перед священниками тьму и грязь растущей в нём натуры, кровожадной и уродливой, не слушающей наставлений, смеющейся над порицанием. Возможно, именно это впоследствии и стало тем, что прельстило его в пиратской жизни. Эдвард не требовал от него ни рассказов о грехах, ни, тем более, раскаяния в них. Собственными глазами наблюдая за тем, как Хэндс убивал, истязал и калечил ради него, Тич хвалил его за преданность и возвышал за хладнокровие, без намерения подпитывая его уверенность в том, что именно личина не знающего жалости, озлобленного на весь Мир бессердечного убийцы и грабителя была тем, что следовало чтить и чего нужно было придерживаться. Жестокость возвращала к жестокости, и Хэндс, не видя разницы между насилием необходимым и вынужденным, ждал от Эдварда того же, чего Эдвард ждал от него, не учитывая разницу шрамов, которые жизнь к моменту его становления старпомом успела оставить на них обоих. Оплошности Стида, как бы ни было неуютно и прискорбно осознавать это, оставались пускай и трагическими, но всё же глупыми случайностями. Разобрав по кусочкам прежде неприступный образ Чёрной Бороды, Боннет сам не знал, что делал, действуя так, как было положено действовать балованному удачей аристократу, родившемуся с серебряной ложкой во рту. Тогда как перед самим Хэндсом всегда стоял выбор рассудка. Он мог пойти со своим капитаном по ветру, но вместо этого предпочёл встать против него, решиться на обман ради призрачного, эфемерного блага, в конечном итоге повлёкшего за собой только разлуку, смятение и горе. — No jodas, я боялись, что вы двое поубиваете друг друга, — дверь открылась совсем неслышно, а Стид, единственный, кто был повёрнут к ней лицом, казалось, не видел ничего, что выходило за центральный ореол его зрения. Слёзы, заполнившие глаза и мгновение за мгновением срывающиеся вниз по щекам, слепили, превращая каюту в расплывчатые приглушённые пятна. — Впрочем, не знаю, что было бы лучше, раз наш капитан и старпом нашего другого капитана в его отсутствие заняты тем, что жалуются на жизнь в пустоту. Но я готовы подождать, пока вы оба вдоволь повоете. — Без какого-либо стеснения отступив от прохода и с напускной невозмутимостью встав на периферии между Стидом и Хэндсом, Джим выдали своё волнение лишь тем, что несколько нехарактерно сложили руки за спиной, поочерёдно поглядывая на собеседников исподлобья. — Д-да как ты…? — Израэль уже собирался вспыхнуть, но, неожиданно для всех присутствующих, не нашёл в себе ни сил, ни желания для этого, и, смирившись с заведомым поражением, с притворно утомлённым видом зажал пальцами переносицу, стараясь скрыть унизительное жидкое мерцание в глазах. — Как я смею? — Джим пожали плечами. — Понятия не имею. Наверное, тот факт, что члена нашей команды похитили, а вы, самые надёжные представители экипажа, не делаете нихрена, прибавил мне некоторой решимости. — В чём дело, Джим? — с небрежной, пространной медлительностью утерев лицо запястьем, Боннет перевёл на них расфокусированный взгляд. — Я пытались сказать тебе ещё на причале: у Эдварда есть план. Как звук корабельного колокола в тумане казался чудом дрейфующему среди обломков утопающему, так слова Хименес показались чудом Стиду и Хэндсу. Чудом совершенно невероятным, но при этом таким надёжным, очевидным и ожидаемым, что вместо радости или хотя бы спокойствия их обоих мигом накрыло едкое недоверие. У Эдварда всегда был план, и всегда были гениальные спасительные идеи, но поверить в то, что именно жертва нынешних обстоятельств имеет вещественное понимание, как спасти положение, было в лучшем случае затруднительно. Как во всей Атлантике и Карибском море, так и на Мести в частности, никто не смел сомневаться в смекалке и сноровке Тича, но в то же время вряд ли хоть кто-то на Свете был достаточно хорош, чтобы придумать хоть что-то толковое в тех условиях, в которых он находился ныне. Разумеется, и Боннет, и Иззи прекрасно знали, что именно Джим, как самые ловкие и тихие, были последними, на чью долю, по воле просчитанного поручения, выпала возможность поговорить с Эдом. Принимая это во внимание, стоило признать, что их следовало выслушать, а всё же страх разочароваться стал подгрызать душу ещё до того, как Хименес сумели во второй раз открыть рот. Стид был абсолютно разбит, по старой привычке приняв на себя весь груз происходящего, чтобы, истязаясь чувством вины, хоть немного примерить на себя нынешние страдания Эдварда. Израэль, в свою очередь, думал лишь о том, как осушить море до дна, лишь бы Странник не смог покинуть порт Баратария-Бэй. — П-прости, пожалуйста, — сорвавшимся голосом выдавил Стид. — Что ты хочешь сказать — «у Эдварда есть план»? — А ты как думаешь, капитан? Возможно то, что у него есть план? — фыркнули Джим, но заметив, как ошеломлённо и беспокойно вскинулись брови Боннета, в один миг без раздумий смягчились. — Он не рассказал мне подробностей, просто не успел. Там был боцман Хорниголда, и он выстрелил, а потом… — На пару секунд Хименес замолкли, ощутив на себе сразу два острых взгляда, пытливо впившихся под кожу. Конечно, оправдания были не тем, что хотели услышать присутствующие. Если кому-то из них и было хоть немного интересно, что именно вынудило Джима оставить Тича в трюме, они, вероятно, пока ещё не думали об этом, заняв мысли куда более тревожащими заботами. — В общем-то, я даже не уверены, что он на самом деле имел в виду, когда говорил со мной, и как это должно сработать. Теперь, если подумать, это звучит не очень надёжно, — Джим растерянно шаркнули по полу мыском потёртого сапога. — Да и вам двоим его поручения вряд ли сильно понравятся. — Что он сказал? — сглотнув замершую в горле хрипоту, одёрнул Хэндс. — Что тебе нужно искать Марианну, — мгновенно собравшись, ответили Джим, прежде чем обратиться уже к Боннету. — А тебе, капитан, он велел не пытаться гоняться за Странником и позволить Иззи проложить новый курс для Мести. Ответа не последовало. Некоторое время все трое просто поглядывали друг на друга в напряжённом недоумении, пытаясь разобрать, что могли значить подобные причудливые наставления. Планы Эдварда, впрочем, и без того всегда казались не более конструктивными, чем бредовый сон портового пропойцы. Но они работали. И именно из-за умения находить выход столь неординарными методами в столь неординарных условиях Тич славился своим умом не только на воде и прибрежной суше, но и в самых далёких от моря глубинах любого острова и материка, имеющего выход в Атлантический океан. Рекомендация на выходе из порта и дальнейшем пути довериться мнению Иззи была для Стида противна и ошеломляюща. Он не мог представить, как передаёт нечто столь важное, как курс, в руки человека, сдавшего Месть британскому флоту и неоднократно пытавшегося как прикончить его, так и вставить палки в колёса его экипажу. Хэндс, в свою очередь, пропустив пару мимолётных мыслей, зацепившихся за знакомое название корабля, и с характерной ясностью припомнив, откуда оно было ему известно, оторопел вовсе. На первый взгляд никак не связанные между собой, абсолютно спонтанные бредни Эдварда, озвученные Джимом, казались не более, чем смехотворной попыткой притвориться, будто всё под контролем. С другой стороны, и прежде буквально каждый новый план Тича, прежде чем воплотиться, имел подобную неприглядную обёртку. — Кто такая эта Марианна? — с недоверием вырвалось у Стида, и он тут же покраснел, пристыженно потупив взгляд. Иззи приосанился и приглушённо, надменно рыкнул сквозь слегка разомкнувшиеся зубы. — Первый корабль, на котором Эдвард стал капитаном, — несколько небрежно и нехотя пояснил Хэндс. — Она была в армаде Хорниголда, когда Странник объявили флагманом. — Ты был там? — Нет, — Иззи едва заметно качнул головой. — Эдвард и Хорниголд сами рассказали об этом, когда мы были в полной каперов прибрежной таверне. Они обсуждали, почему Вейн напал на Эдварда, и тогда… — Он вдруг притих. Склонил голову, мельком куснул себя за нижнюю губу и нахмурился, движением бровей прочертив чёткую складочку над переносицей. — Чёрт возьми, Вейн. — Вейн? — вздрогнул Стид. Перед глазами у него мигом возникла насыщенная алым картина окровавленной портовой дороги и пёстрого гравия. Отвращение пробежалось по телу приступом тошнотворной дрожи. — Он что, тоже замешан? — Он был тем, кто последним застал Марианну на плаву. Эдвард потопил её, и корабль Вейна напоролся на её остатки на отмели, а затем ушёл под воду следом. Но ни я, ни кто-либо другой из экипажа Мести или даже ёбаного Странника не имеет ни малейшего понятия о том, где конкретно всё это произошло. — Хэндс сосредоточенно ухмыльнулся. — Зато Вейн имеет. — Вряд ли он любезно предложит нам координаты на блюдечке, — с сомнением фыркнул Стид, но всё же с лёгким налётом интереса завозился, в пару неловких, рваных движений поднявшись с пола. Он отряхнулся по привычке, при этом ни на миг не спуская взгляда с Хэндса. — А даже если нам и удастся узнать у него, где потоплена Марианна, как это поможет Эдварду? Это был хороший вопрос, в самом деле. И никто из присутствующих не знал на него даже приблизительного ответа, который нёс бы в себе хоть каплю логики или здравого смысла. Как давным-давно потопленное судно Тича, ко всему прочему придавленное сверху уже наверняка разбухшими и жухлыми обломками старого корабля Вейна, могло повлиять на происходящее, представить было весьма затруднительно. Но Хэндс помнил все моменты, когда дерзнул ослушаться Эдварда и закономерно, абсолютно безнадёжно оступился, вынужденный теперь расправлять не знающие смирения плечи под давлением мучительного груза вины и стыда. Он хотел помочь Тичу и, как всегда, закономерно боялся, что собственный план его безрассудного капитана на этот раз не сработает, но теперь в дело впервые вступили некоторые более весомые и убедительные факты. Израэль знал, что не был честным человеком, но ещё в трюме Странника, сидя в камере и беспутно прижимаясь к решётке он пообещал Эдварду, что будет верить его словам и идеям отныне. Именно этот сакральный, трепетный обет показался вдруг тем, что категорически нельзя было нарушать. — Ты можешь сколько угодно уверять всех вокруг, что без ума от него, но я был с Эдвардом бок о бок дольше, чем любой иной матрос на этом корабле способен даже представить. — Хэндс предупредительно сощурился. — Ты не веришь ему? — Я верю, н-но… — прервался Стид, чтобы между слов настороженно поджать холодеющие губы. — Если на этот раз его безумная идея, какой бы она ни была, не сработает? На карте его жизнь, я не знаю, готов ли рисковать этим. — Ты ничем не рискуешь, — отмахнулся Хэндс. — Это план Эдварда. Выходит, он спасает себя сам. Не тебе решать за него… Во всяком случае, если у тебя нет плана получше. — «Получше»? Да любой план был бы лучше этого! — Если бы он у нас был, — Иззи закончил хладнокровно, и Стид мгновенно притих, только теперь осознав столь неудачное и впервые настолько несвоевременное отсутствие альтернатив. Хэндс был прав. Даже если план Эдварда казался не планом даже, а какой-то совершенно глупой, бестолковой игрой воспалённого воображения, других вариантов попросту не было. Месть, конечно, могла бы погнаться за Странником, но тогда она в лучшем случае отстала бы, упустив его из виду. В худшем Странник принял бы бой. Даже будучи оптимистом совершенно безнадёжной глубины, Стид не мог положительным образом оценить шанс его крохотного, разномастного и по большей части непрофессионального экипажа против собранной и многочисленной команды Хорниголда. — Но его нет. Поэтому мы узнаем у Вейна нужные координаты. — Что конкретно ты планируешь делать? — настороженно уточнил Стид, но Хэндс остался решителен и невозмутим. — То, что умею лучше всего, — неожиданно выровнявшимся тоном ответил Хэндс. В этот же миг он ощутил, как сердце обволокла тёплая пелена мрачного, уверенного умиротворения. Он отлично запомнил лицо Вейна ещё в порту, как запоминал всех, кто когда-либо переходил ему дорогу. Держать цепкий образ в голове было на удивление просто, надёжно и чисто. — Но мне нужно оружие. — Т-то есть ты хочешь…? — Стид сложил руки на груди, спрятав кисти под сгибы локтей. — Ты хочешь добыть нужную информацию насильственным путём? Придёшь к капитану Вейну на корабль и начнёшь угрожать ему на глазах у всей его команды? И говоришь, что я должен пожаловать тебе оружие для этого? — нервно сглотнув, Боннет склонил голову и уточнил: — Ты уверен, что это разумно? — «Разумно» то, что ты сказал? — Иззи с притворным изумлением округлил глаза и надменно усмехнулся. — Нет, это полная чушь и верное самоубийство. С тем же успехом я могу сам пустить себе пулю в лоб. Но ты тоже был в порту во время драки… Ты заметил, чтобы хоть кто-то из толпы помог Вейну, когда Хорниголд сломал ему руку? — Я, эм… Хм, — Стид поджал губы, и ярко впившаяся в его память картинка вдруг показалась уже не столь пугающей и отвратительной. Теперь она была полезна. — Нет. Думаешь, там не было членов его экипажа? — Думаю, их вообще нет в Баратария-Бэй. Более того, капитан Боннет, — последние два слова Хэндс протянул язвительно, с нарочитой чёткостью. — Их вообще нет. — Прошу прощения? — Стид заинтересованно встрепенулся. — Капитан пиратов с плохой репутацией без сопровождения шляется по пиратскому порту только в двух случаях: он либо идиот, либо претерпел бунт на своём корабле и, поджав хвост, притащился сюда набирать команду. Хотя про Вейна я бы сказал и то, и другое. Он из той же породы безнадёжных пройдох, что и Калико Джек, — Стид с отвращением скривился, но Иззи сделал вид, что не заметил этого. — Наверняка сейчас зализывает раны в таверне, что поближе к месту, где он затеял драку, и спускает последние деньги на девок и выпивку. Дай мне шпагу, и я достану нужные координаты менее, чем за полчаса. — Очень самоуверенно для склочного хорька с колотой раной в боку, — неожиданно встряли Джим, и лицо Хэндса резко залилось пылкой краской от верхушки лба и до самых щёк. — Пит растрепал всему экипажу про вашу драку с Вейном. Он угрожал застрелить Люциуса, и никто из вас не смог что-либо сделать. Оружие этого ублюдка — мушкеты. Ты предложишь ему дуэль, он предложит тебе перестрелку. Я пойду с тобой. — Мне не нужна защита! — огрызнулся Иззи. — Я не собираюсь тебя защищать. Просто хочу убедиться, что ты ничего не провалишь, раз Вейн может быть полезен, чтобы спасти капитана Эдварда. Обещаю, если он будет угрожать твоей жизни, я и пальцем не пошевелю, чтобы тебя спасти. В тот же миг послышался короткий, скребущий шорох подошв сапог по деревянному полу, и Джим с Хэндсом, развернувшись друг к другу лицом, обменялись жгучими, исполненными ненависти взглядами. Как и у большей части экипажа, их с Иззи отношения не задались с самого начала. Имея критически расхожие идеалы, им было довольно просто ненавидеть друг друга, но в то же время до драк дело доходило редко. В основном потому, что среди экипажа Стида мало кто мог называть себя достойным соперником для столь опасного бойца, как Хэндс. Но Джим были из тех, кто мог. Испытывая к Израэлю неприязнь тем большую, чем ощутимее и чаще он доставлял неудобства кому-либо из команды, они всегда готовились вступить в драку в первый же миг, как это потребуется. И ни за что на Свете Хименес самостоятельно не подрядились бы помогать Иззи, если бы успех его поисков Вейна не был абсолютным залогом спасения Эдварда позже. Сейчас помощь Хэндсу в кои-то веки приравнивалась к помощи остальной команде, а подводить свой экипаж было не в привычках Джима. Они полагали, что достаточно возросли над собственной гордостью, чтобы направить злость и презрение к Израэлю против их общего, ныне куда более значимого в качестве цели человека. Поэтому Джим только сжали зубы и не сказали ни слова, когда Стид, смиренно выдохнув, снял собственную портупею, чтобы протянуть её Хэндсу. — Не подведи, Иззи. Не подведи не меня, а своего собственного капитана. Хоть раз не подведи. — Надеюсь, мушкет в этой портупее не игрушечный, — в ответ язвительно осклабился Хэндс, и, приняв ремень в руки, ловко пристроил его на поясе, прежде чем затянуть. Широкий кожаный ремень Стида с изогнутыми, плавными чертами, совсем не был похож на чёрную кожу, которая, вероятно, осталась на Страннике вместе с Эдом. Шпага Боннета и в подмётки не годилась тому клинку, который принадлежал Иззи прежде, но выбирать уже не приходилось. Если бы было нужно, он убил бы сотни людей голыми руками, чтобы свернуть шею Хорниголду и добраться до Эдварда. Оружие, пускай и столь неприглядное, казалось благословением после суток с пустыми руками. Не сказав больше ни слова, Хэндс развернулся и направился прочь из капитанской каюты, не потрудившись ни позвать Джима за собой, ни даже подать им жест рукой. Терпеливо проигнорировав это, они пошли следом сами, как всегда бесшумные и собранные. Стид надеялся, что мог положиться на их благоразумие в работе с Иззи. По крайней мере, Хименес, хотя и были внутренне беспардонны и вспыльчивы, умели держать свой гнев в узде многозначительного молчания. Дождавшись, когда каюта опустеет, а шаги в коридоре стихнут, Боннет с тяжёлым вздохом уронил голову вперёд, понурив плечи. Он мог бы пойти за Вейном и сам, но боялся теперь оставлять корабль без присмотра. После всего случившегося экипаж был расстроен и ощутимо тревожен. Даже не будучи уверенным в собственных силах, Стид предпочитал присутствовать на случай, если и без того непомерно жестокая судьба вновь подбросит команде Мести очередное испытание. Кроме того, общую атмосферу беспокойства ощутимо усилило едва ли терпимое состояние Люциуса, устроенного на отдых в кубрике. На тот момент, как Иззи привёл его на корабль, мальчик замерзал и истекал кровью. Роуч, конечно, осмотрел его и перевязал, как мог, но попутно по обыкновению перепугал всех присутствующих ужасающими байками и тошнотворными шутками. Успокаивало только то, что сам Люциус, лишившись чувств, похоже, не расслышал ни слова. И всё же за него было беспокойно. Стид не видел мальчика с того момента, как Фэнг, Роуч и Пит доставили его под палубу, и сейчас, пожалуй, мог позволить себе спуститься в кубрик следом. Он боялся помешать, если кто-то там ещё работал, отвлечь Роуча или побеспокоить Пита, если они там окажутся, и всё же понимал, что, как капитан, был вынужден, пересилив волнение, справиться о состоянии одного из членов своего весьма скудного экипажа. В пару движений потерев ладонями покрасневшее от слёз лицо, Стид шмыгнул носом и с напускной решимостью вышел в коридор, прикрыв за собой дверь небрежным толчком. Снаружи оказалось так же сумеречно и тихо, как, похоже, и во всех остальных подпалубных помещениях корабля. В углу у шкафа сидел Френчи, держа на скрещенных ногах журнал, в котором Люциус вёл записи, и в приступе беспокойства вырисовывая что-то на одной из последних страниц. Он легонько качнул головой, очевидно, заметив присутствие Боннета, но не найдя в себе сил с ним заговорить. Возможно, это было даже к лучшему. Начни Френчи сыпать предположениями и вопросами, Стид растерялся бы неизбежно и окончательно, разрушив свою единственную возможность притвориться, что ситуация находилась хоть под каким-то контролем. Поэтому он также молча прошёл мимо, направившись точно к проходу в кубрик. Его собственный корабль не был столь же большим и путаным, как Странник, если только не приходилось учитывать проложенных тут и там потайных ходов. Благо, никто из матросов не задавался вопросами о том, почему изнутри Месть оказывалась несколько более мала, чем выглядела снаружи. По этой же причине кубрик представлял разом и место для игры, и кают-компанию в тех редких случаях, когда Боннет не превращал в неё собственную каюту. К его удивлению, зал для команды оказался практически пуст. Здесь не было даже извечно следующего за Люциусом попятам Пита, что, впрочем, стало не такой уж и удивительной новостью, когда лежащий на расстеленном в углу покрывале Люциус неожиданно открыл глаза. В ту же секунду заметив, что он не спит и, более того, в полном сознании, Стид замер в нескольких ярдах поодаль. Он не решался подойти без разрешения, как теперь не мог и уйти без прямой на то просьбы. — Не знал, что писарь — такая опасная работа, — тихо пробормотал Сприггс, и с губ Стида сорвался непроизвольный короткий смешок. — Что скажешь, капитан Боннет? Рассчитывать ли мне такими темпами дожить до тридцати? — Люциус, — взволнованно улыбнулся Боннет и, переступив с пятки на носок, вдруг опустился на пол прямо на месте, небрежно скрестив ноги. Раз Люциус не спал, вероятно, он и был тем, кто убедил остальной экипаж не суетиться вокруг, то ли желая побыть наедине с собой, то ли не желая доставлять хлопот. — Как ты себя чувствуешь? — Неплохо с тех пор, как Роуч достал из меня кинжал. Он мне был ещё нужен, на случай… — Он закряхтел, не без труда приподнимаясь на руках и подогнув здоровую ногу, чтобы хоть немного поравняться со Стидом. — На случай, если очередному моему противнику будет нечего в меня воткнуть. — Пространно проморгавшись, Сприггс взглянул на Стида так пытливо и пристально, как мог, очевидно, ожидая, что тот заговорит следующим, но вместо этого в кубрике повисла тишина. Они оба знали, о чём должна была зайти речь, но Боннет ни за что не решился бы начать это первым, и именно его подавленное, удручённое молчание стало тем, что помогло Люциусу догадаться: — Странник отчалил, не так ли? — Скорее всего, уже вышел из бухты, — прошептал Стид в ответ и коротко зажмурился, боясь вновь дать волю слезам. — Мы попытались вытащить Эдварда. Ничего не вышло, н-но он… Он передал несколько слов, так что, во всяком случае, нам есть, куда двигаться, верно? — Верно, — на выдохе согласился Люциус, и вновь опустился на бок, почувствовав слабость в плечах. Его до сих пор мутило, как сказал Роуч, от потери крови, и особенно прихорашиваться в таком состоянии лишний раз не приходилось. — Если у Эдварда есть план… Если у Эдварда план… — Сприггс прикрыл глаза и глухо, протяжно замычал. — Ты же знаешь, что он страшно скучал по тебе, верно? Ты с самого начала знал это. Но всё равно сбежал, когда вы увиделись в порту. — Я просто… — спохватился Стид. — Не оправдывайся, — Люциус перебил его. — Ты был напуган, сбит с толку и всё такое. А Эдвард был весь в крови и больно ощутимо походил на вестника Судного Дня. Не знаю, стоит ли упрекать тебя в отсутствии мужества после такого. — С холодных, едва ли сохранивших краску губ сорвалась приторная усмешка. — Дело не в том, что я собираюсь в чём-то обвинять тебя, просто… Хочу предупредить. Если ты собираешься трястись, как лист, каждый раз, когда будешь видеть Эдварда впредь, хотя бы найди в себе силы улыбаться. Не человеку с его репутацией раз за разом наблюдать, как его возлюбленный бежит в закат, сверкая пятками. Из-за тебя он думает, будто страшен или отвратителен, а это, ты уж поверь мне, далеко не самый надёжный и практичный залог сердечных дел. Ты выбрал Эдварда Тича, капитан. Грозу морей, жестокого, полоумного, неуравновешенного, с бредовыми идеями, бешеного… Местами. Имей дело с последствиями, если в придачу к этому хочешь и всё остальное. Т-ты вот… Ты знал, что он поёт? — Люциус смешливо улыбнулся, но глаза так и не раскрыл. — Я не знал. И он сам, кажется, тоже. Вы двое — сумасшедшие. Если он не подходит тебе, то уже никто не подойдёт. — А ты умеешь подбодрить, — едва слышно ответил Стид. — Рад быть полезным своему капитану. Голос Люциуса растворился в тишине просторного, но сейчас практически безлюдного кубрика. Боннет не знал, имел мальчик в виду Эдварда или его самого, когда говорил о «капитане», но уже и не хотел выяснять этого. Он любил свой корабль и тот образ жизни, что сумел построить на нём до того, как сбежал из каперской академии на Барбадосе, но не мог быть уверен, имел ли право вернуть всё это. Оставить случившееся позади, словно этого никогда и не было, безусловно, хотелось, но прежде нужно было вернуть Эдварда и загладить ненамеренную вину перед ним, и, что ж, если бы Эдвард в ответ на это сказал, что больше никогда не хочет видеть Стида, он смиренно ушёл бы, оставив ему и судно, и право первенства в экипаже. Как бы ни была тяжела и обидна подобная перспектива, её следовало принять. Мрачные мысли окружили Боннета, нависая сверху и сдавливая воздух вблизи до состояния удушливого, но тем не менее кристально прозрачного смога. Судя по разгладившемуся даже сквозь боль и головокружение дыханию, Люциус уснул, едва сказав то, что желал сказать Стиду, и тормошить его продолжением беседы было бы уже откровенно жестоко и подло. Поэтому Боннет бесшумно смотрел на фонарь, стоящий тут же, в углу, совсем неподалёку от устроенной для мальчика лежанки. Пламя в нём было бледным и слабым, разожжённым на залитом масле уже не впервые, но как раз подходящим для того, чтобы не тревожить зыбкую дрёму замученного Сприггса. Время потекло плавно и неприметно. В кубрике не было окон, а сквозь закрытые бойницы никак не удалось бы рассмотреть небо за пределами подпалубного отсека. Погрузившись в мысли, Стид не замечал ни боли в постепенно затекающей спине, ни того, как огонь в фонаре постепенно увядал, становясь всё более безжизненным и тусклым. Кажется, на какое-то время Боннет забыл даже о том, чтобы моргать, и лишь в тот момент, как заправленный в фонарь фитиль вдруг вспыхнул, чтобы затем сразу же погаснуть, ощутил в глазах неприятную резь. Кубрик погрузился во тьму, единственным звуком в которой должно было остаться только лёгкое, почти неразличимое посапывание Сприггса. Вот только Стид, выпавший из буйного потока мыслей, вполне себе ясно услышал что-то ещё. Вдалеке, за стенами, кажется, откуда-то сверху доносился суетливый гомон, мигом заставивший вспомнить о том, что Боннет оставил, спустившись сюда. И он хотел было вскочить на ноги, чтобы броситься наверх, но вовремя одёрнул себя, поднявшись тихо, с колен, чтобы затем прокрасться к выходу из кубрика сдержанно и бесшумно. Только в коридоре он решился прибавить шаг, едва ли не бегом припустив к выходу на шкафут, и лишь в паре футов у собственной каюты остановившись, чтобы быстро забежать внутрь и схватить со стола первую подвернувшуюся под руку карту. Пришли ли Джим и Израэль с добрыми вестями, с горькими или вовсе ни с чем, особого значения не имело. Если им было, что сказать, Стид хотел знать это сразу. Но он уж точно не ожидал того, что увидел снаружи. Окружённые галдящей и суетящейся командой, растрёпанные и ехидно довольные, Джим и Израэль стояли посреди палубы. И чуть спереди, между ними, избитый, вспотевший и злой, на коленях сидел Вейн, прижимая правую ладонь к кровоточащей продолговатой ране сбоку на рёбрах. В то время, как Хименес держали у его шеи клинок, Хэндс за шкирку держал его самого, рыкая и огрызаясь на любого, кто рисковал излишне близко подойти к этому неразумному, но на редкость живучему и взбалмошному человеку. Это была одна из немногих предосторожностей, в которых Стид, пожалуй, смог бы его искренне поддержать. Он не хотел бы, чтобы Вейн, вздумав взбрыкнуть в последний раз, набросился на кого-нибудь из излишне любопытных членов экипажа. Но сама картина была ошеломляющей. Револьверы Вейна были дуло к дулу заткнуты в одолженную Стидом портупею у Иззи на бедре, и без них он, заслуженно самоуверенный стрелок, вероятно, был уже далеко не так опасен, как прежде. — Ну что, капитан Боннет, я не «подвёл»? — вызывающе окликнул Иззи, не без удовольствия наблюдая, сколь ошарашенно и робко Стид приблизился к ним, сжимая в руках сложенную вчетверо потёртую карту. — Какой радости ради вы его живьём притащили?! — вскинув руки, воскликнул Стид, и Джим фыркнули, закатив глаза. — А что, ты хотел только труп? — Хэндс цокнул языком в запале разогревшего кровь триумфа. — Жестоко, капитан Боннет, очень жестоко. Ты, блядь, настоящее чудовище. — Т-ты? — опешил Вейн, а затем, сплюнув на палубу слюну с кровью, раскричался: — Я видел тебя! Каперская сошка! Ты был с Хорниголдом! Какого чёрта этот психованный старый выродок прицепился ко мне?! Ваш Эдвард Тич отсосал ему или что?! — Или что, — буркнули Джим. — Скажи так про моего капитана ещё раз, — вздыбился Иззи, рывком склонившись к уху Вейна и перейдя на ровный, угрожающий полушёпот. — И я лично заставлю тебя сожрать свой язык, не вырезая его предварительно, ты меня понял? — Отъебись, псина. В этот же миг Хэндс вскинулся и, молниеносно извернувшись, ударил Вейна по затылку локтем свободной руки. Стид вздрогнул, ненароком отступив на полшага назад, но никто вокруг, кажется, не заметил этого робкого и малодушного движения. Все наблюдали только за Вейном, сдавленно ахнувшим и уронившим голову вперёд, прежде чем задышать тяжело и шумно. В какой-то мере стоило отдать должное — дерзил он из последних сил, как и полагалось настоящему пирату, но в нынешней ситуации такое поведение скорее злило, раздражало и разочаровывало, чем вызывало восхищение. Все, кто находился на палубе Мести сейчас, даже не зная, в чём именно дело и зачем Джим и Иззи приволокли на судно явно недружественно настроенного форбана, без раздумий хотели, чтобы Стид добился своего, получив ответ на единственный вопрос, который теперь волновал всех знающих. — Не нужно провоцировать лишнюю смуту, — успокаивающе выставив вперёд одну ладонь, заверил Стид. — Я не работаю на Хорниголда. Никто на этом корабле не работает. Обещаю, мы отпустим тебя, если ты ответишь на один единственный, не очень сложный вопрос. — Кто ты, мать твою, такой? — Вейн через силу поднял потяжелевшую голову. — Я капитан этого корабля. Всё здесь будет происходить так, как я скажу. И эти люди, — он кивком указал на стоящих у Вейна за спиной Джима и Хэндса. — Сделают, как я попрошу их. Нам не нужно усложнять всё это, верно? Просто скажи, где потонула Марианна. — Потонула нахрен кто? — передразнил Вейн, и Стид, засуетившись, опустился на одно колено, развернув карту перед ним. — Марианна — первый корабль Чёрной Бороды. Тот, из-за которого разбился и ушёл под воду твой собственный бриг, — едва сдерживая желание хорошенько встряхнуть Вейна и ткнуть его рожей в доски, объяснил Иззи. — Нам нужно знать, где это случилось. — Будто я помню! — растерянно вскинулся Вейн. — Я был бухой! — Ну, тебе лучше вспомнить всё прямо сейчас, chungo, если тебе ещё не надоело дышать, — заверили Джим и, легонько склонившись, едва ощутимо развернули лезвие кинжала остриём к шее Вейна. — Зачем вам вообще это нужно? На этих кораблях ничего не осталось, а если там и есть хоть что-то стоящее, этого уже не достать. — Но мне бы всё-таки хотелось знать место хотя бы приблизительно, Чарльз, — нервно улыбнувшись, возразил Стид. Несколько мгновений они с Вейном неотрывно смотрели друг на друга, хотя лицо напротив и вызывало у Боннета ощутимое эстетическое неудовольствие: фингал под покрасневшим глазом и разбитые губы не прибавляли изящества и без того малоприятному по душевной комплекции человеку. Над палубой пролетел лёгкий поток прохладного ветра, задравший вверх дальний уголок карты, и Стид со звучным хлопком рефлекторно прижал его рукой, в этот же миг едва успев рассмотреть, как Вейн дёрнулся следом, ткнув указательным пальцем правой руки в кривой, извивающийся, словно корень дерева, залив, входящий в ухабистый берег Северной Каролины. Когда Вейн убрал руку уже гораздо спокойнее и медленнее, чтобы снова зажать раненную грудину, на карте остался смазанный, неприглядный кровавый отпечаток, ясно обозначающий нужное место. Стид проглотил следующий выдох, чтобы не скривиться, про себя подумав, что подобная метка была весьма в духе пиратства, и ему следовало принять её, раз уж он звался пиратским капитаном. И он уже решил, что доволен собственным положением и держит себя в руках, как вдруг всего в ярде от него прозвучал выстрел. Дёрнувшись, Боннет задрал голову, едва слыша что-то сквозь мгновенно заполнивший уши звон, и тут же увидел, как стремительно опустели глаза Вейна. По его лбу быстро стекло несколько струек крови, и он, уже не дерзящий, не дёргающийся и даже не дышащий, начал заваливаться вперёд, так что единственное, что успел сделать Стид, это вытащить карту прежде, чем на неё упало мёртвое тело, безнадёжно марая нужную метку. Над рухнувшим вниз лицом Вейном, сжимая в правой руке его же мушкет, невозмутимо и совершенно ровно стоял Иззи, глядя на Боннета с прохладной решимостью. — Зачем ты это сделал? — Стид не был уверен, сказал ли он это правильно. Звон в ушах перебивал для него звук собственного голоса. — Он угрожал моему капитану, публично унизил его, — все, кто собрался на палубе, слышали это. Все, кроме Стида, оглушённого необычайно гулким и сделанным слишком близко к нему выстрелом. — Решился его оскорбить. Если он хотел выжить после этого, ему не следовало попадаться мне в руки. — Боннет видел только то, как чётко и хладнокровно двигались губы Иззи, и улавливал отдалённый, неразборчивый поток его слов, но разобрать их не мог. Ему и не нужно было. Стид уже знал, что мог услышать в ответ. Гнев Израэля Хэндса не брал пленных.