Место у ног

С рассветом, когда матросы Странника высыпали на палубу, без особой спешки, но всё же с характерным строем взявшись готовить корабль к дальнейшему плаванью, Эдвард понял, что нужно любой ценой оставаться в сознании. Он лежал на боку, за ночь успев в несколько подходов отвернуться от фальшборта, и, изогнув шею, снизу вверх смотрел на снующих мимо каперов. Казалось, никто не обращал на него внимания, даже без надзора Хорниголда демонстративно опасаясь приблизиться к Тичу хоть на один лишний шаг, и всё же то и дело он ловил на себе мелькающие пустые взгляды, явно привычные к подобному зрелищу. Пускай смутно, но Эдвард представлял, как он выглядел со стороны: израненный, грязный, покрытый десятками синяков и ссадин, на первый взгляд совершенно беспомощный. Наверняка вид его было безнадёжно жалким. И всё же, Эд чувствовал себя иначе, чем могло показаться. Внутри у него тугим клубком скручивался чистый, холодный гнев. Благо, Тич точно знал, куда его применить. В отведённом ему уголке на краю палубы он выжидал одного только подходящего момента, с хищнической пристальностью провожая взглядом каждого, кто проходил мимо. И вот, наконец, поблизости раздался спешный топот шагов. Матрос, вероятно, один из канониров, едва ли не бегом нёсся в сторону квартердека, суетный, несмотря на очевидную усталость. Пускай не наверняка, но Эдвард мог предположить, что как минимум половине из тех, кто следил за пушками, Бенджамин в водах близ Нассау не позволял спать по ночам, закономерно опасаясь столкнуться с нападением со стороны местных пиратов. Или, во всяком случае, именно этот корсар выглядел так, будто не спал уже не меньше суток. Бледный и растрёпанный, он явно едва удерживал себя от того, чтобы выкинуть какую-нибудь из свойственных раздражённым матросам глупостей, но, что было гораздо важнее, Эд не мог припомнить, чтобы видел этого человека на палубе ночью. Это был его шанс. Когда топот сапог оказался настолько близко, что по лицу Тича скользнула чужая тень, он резким рывком выставил вперёд левую ногу, голенью подцепив мысок каперского сапога. К сожалению, матрос не упал, но всё же запнулся, едва успев сделать сбивчивый шаг вперёд, чтобы удержать равновесие. И на миг вся палуба словно замерла вокруг этого совершенно невразумительного происшествия. Ведь Эдварду, казалось, уже некуда было ухудшать собственное положение, а он, несмотря на это, выбросил очередную мелкую подлость, по сути своей совсем бессмысленную и совершенно очевидно влекущую за собой дальнейшие беды. Он и сам прекрасно знал, что случится дальше, но вопреки этому оставался притворно самоуверенным и даже ехидным, когда, одним бессильным движением подтянув ногу назад, извернулся на палубе и осклабился с хищнической игривостью. — Прости, приятель, левая нога, понимаешь… Доставляет мне неприятности. — Она перестанет, когда я её тебе оторву, ты, чёртов жалкий ублюдок, — сквозь сжатые зубы прорычал матрос и, кинувшись на Эдварда, вцепился пальцами в его нижнюю челюсть. Забитые порохом ногти впились под линию скул. — Неужели ты считаешь, что это сойдёт тебе с рук? — Ты хотел сказать с ног? — с невозмутимым видом промямлил Тич, и тут же толчком сплюнул воздух, вырвавшийся из горла от удара по рёбрам. В спешке он изо всех сил подался в сторону, выскользнув из не слишком надёжной хватки, и, сжавшись в тени фальшборта, приник к нему лицом, подставив матросу изодранную спину и связанные за ней руки. — Что, тебе уже не весело? — огрызнулся капер, и не подумав отступить даже теперь, когда Эд, похоже, уже присмирел и затих. — Великий Чёрная Борода жмётся в угол, словно битая шавка. Не могу поверить, что капитан потратил столько трудов и времени ради тебя, но обещаю, что он узнает о твоих проделках. В два шага вновь приблизившись к отпрянувшему Тичу, матрос без лишних церемоний схватил его за волосы и снова потянул вверх, вынуждая подняться. Только сил на то, чтобы стоять, у Эдварда уже не было, и он с великим трудом оттолкнулся от палубы лишь затем, чтобы сразу завалиться на капера, неуклюже и до вспышек перед глазами болезненно прижавшись к его груди спиной. Сумбурная возня, занявшаяся между ними, кажется, сумела привлечь даже тех матросов, которым до сих пор удавалось оставаться отстранёнными. Из горла капера вырвался полный недовольства, брезгливый звук, и он отшатнулся прочь, резким движением проведя ладонями по рубахе, замаравшейся кровью, от несдержанных рывков вновь проступившей у Эдварда на спине. Крошечные и редкие алые пятнышки рассыпались в растушёванных следах пороховой пыли. Тич вновь метнулся к фальшборту, на этот раз обернувшись к нему уже спиной и опасливо уставившись на матроса исподлобья. Капер вздыбился и резко дёрнулся в сторону Эдварда, но, лишь только увидев, как тот сжался от испуга, разразился ядовитым смехом. Вид забитого и подавленного, окончательно поверженного противника, похоже, не на шутку его взбодрил, и капер, ощутивший вдруг непредвиденный душевный подъём, бросил на Эда последний предупредительный взгляд, прежде чем направиться в сторону квартердека, очевидно, к капитанской каюте. Кто-то из команды проводил его глазами, кто-то одарил настороженным вниманием пленного, но не прошло и пары секунд, прежде чем все на корабле дисциплинированно вернулись к выполнению своих обязанностей. Никто не заметил, что в руках у Эдварда остался наспех выуженный из-за пояса корсара кинжал. Строго говоря, Тич полагал, что весь его краткий, и всё же значительный план можно было провернуть куда тише и аккуратнее. Наверняка кто-то вроде Люциуса смог бы достать подходящий клинок и без того, чтобы затевать заведомо проигрышную драку, но всё же Эдвард пользовался тем, что имел. Его способности в воровстве были весьма сносны несмотря на то, что не подвергались достаточной практике. Обычно, если Эду доводилось чего-то хотеть, он брал это напрямую, силой, не имея нужды скрываться. Теперь же, очевидно, его положение было неподходящим для подобной тактики. Попытка вступить с матросом в целенаправленную, продолжительную драку, была бы равносильна откровенному самоубийству, тогда как Эдвард, в не играющих ему на пользу ситуациях однозначно предпочитающий тактические подходы практическим, решился использовать силу разве что для отвлечения внимания. На его счастье, это сработало. Канонир, даже со стороны кажущийся уставшим и рассеянным, не заметил пропажи собственного оружия и ушёл восвояси с пустующим местом в портупее. Почивать на лаврах, впрочем, было ещё рано. Неторопливо и усердно перебирая пальцами по рукояти, Эдвард развернул кинжал так, чтобы его остриё было направлено вверх, вдоль связанных предплечий. Прижав кисти к доскам фальшборта, он принялся растирать верёвки о клинок. Хоть лезвие было заточено до зависти славно, торопиться, всё же, не стоило. Имея всего один шанс на успех, Тич боялся выронить кинжал и поднять шум, или ненароком поранить и без того истёртую бечёвкой кожу. Поэтому резал он неспешно и методично, мелкими движениями в треть дюйма, которые нельзя было уличить по замершему контуру обнажённых плеч. Голову Эдвард и вовсе опустил, прикидываясь несознательным. Спутавшиеся неказистыми прядями, небрежно остриженные волосы заслонили нарочито пустое лицо. По приказу собственного капитана, те матросы, что были на палубе ночью, не решались иной раз даже засматриваться в сторону пленника, но лишняя осторожность вряд ли могла быть ему вредна. По старой памяти Эд рассчитывал, что у него есть несколько минут до того, как канонир доложит Хорниголду о его выходке. Капитан, вероятно, сперва отчитает за халатность и вспыльчивость члена экипажа, и лишь затем, уже самолично, примется за узника. Спешить было совершенно некуда. По крайней мере, Эдвард думал так до тех пор, пока из-под покрова полуюта не появилась массивная фигура Бенджамина. Он выглядел спокойным и будто бы даже отстранённо любезным, собранный и как всегда чистый. За его спиной шёл канонир. Не медля ни минуты, Хорниголд, окинув палубу скользким, но оттого не менее внимательным взглядом, направился прямиком в сторону Эда. В этот же миг верёвки лопнули, и Тич, вздыбившись, перехватил кинжал в правую ладонь, предусмотрительно оставив руки сведёнными за спиной. — Отрадно видеть, что ты уже бодрствуешь, Эдвард, — мягко поприветствовал Бенджамин, замерев не дальше, чем в пяти футах от Тича. — Не обессудь, не отвечу взаимностью, — ядовито осклабился Эд. — Я предпочёл бы, чтобы ты не проснулся вообще. И, помяни моё слово, я в скором времени это устрою. — Несомненно. — Хорниголд усмехнулся по-родительски снисходительно, но уже в следующий миг внезапно помрачнел. Лицо его словно окаменело, а глаза засверкали хищническим холодом. — Что ты сделал с моим матросом, скажи на милость? — Я? — предельно искренне опешил Эдвард. Он вскинул брови жалостливо и растерянно, то ли задетый, то ли чистосердечно напуганный. — Лёг у него на пути, очевидно? Он запнулся о мою ногу. — Ублюдок меня пнул, — рыкнул капер, но в тот же миг Бенджамин одним жестом ладони показал ему замолкнуть. — Ты моряк или мальчишка-школяр? — капитан пытливо сощурился, сдержанным кивком обратив голову в сторону подчинённого. — Конечно, он пнул тебя. Он твой враг, он тебя ненавидит. Он ненавидит всех на этом корабле. Из чего вполне разумно предположить, что к нему не стоит подходить слишком уж близко. — Рад, что мы всё прояснили, — с напускной елейностью проворковал Эдвард, но Хорниголд, внезапно полностью сосредоточившийся на распекании собственного матроса, не уделил ему ни единой толики внимания. — Ему не место на палубе, — твёрдо возразил матрос, и уже в этот миг в его глазах Тич смог разглядеть мерцание зарождающегося страха. — Он отвлекает экипаж, и он опасен. Вы должны вернуть его в трюм. — Что ещё я тебе должен? — невозмутимо поинтересовался Хорниголд. Канонир мгновенно замолк и, всё-таки рассмотрев на лице своего капитана нечеловечески пустое выражение, отступил на шаг назад. Он наконец-то понял, что сказал и сделал уже достаточно. — Теперь он сожрёт твои потроха, приятель, сочувствую, — вновь вклинился Тич, и на этот раз, наконец, сумел сосредоточить всё внимание Бенджамина на себе. — Эдвард, — Хорниголд позвал его вполголоса, сделав ещё один широкий шаг вперёд. — Я дам тебе ещё один шанс ответить самому, и, прошу, прими во внимание мою настоятельную рекомендацию этот самый шанс не упускать. Что ты затеял? На самом деле, Тич думал, что мог бы сознаться во всём прямо сейчас. Это была бы сущая потеха, в сущности, наблюдать за тем, как Бенджамин, открыто предложивший ему выйти из конфликта без дальнейших проблем, пытается выкрутиться на глазах у всего своего экипажа, пока его собственный пленник с невинным видом сжимает в руках украденный кинжал. Вот только эта минутная потеха, пускай и обошлась бы для Эдварда меньшей кровью, лишила бы всё происходящее совершенно необходимого ему продолжения. Поэтому Эд только робко насупился и покачал головой. В этот момент он уже твёрдо уверился в том, что хуже стать не могло. Побоев сильнее нынешних он не переносил уже много лет, и сейчас, когда боль во всём теле сливалась единым гулом, казалось, что сделать её сильнее не смог бы даже сам Бенджамин Хорниголд. Тич знал, что его не убьют. Этого было вполне достаточно, чтобы держать себя в руках и, сквозь дрожь, не принимать всерьёз своего пленителя. Раны зарастали, шрамы грубели и немели со временем. Не восстанавливалась, по сути, только порядком уязвлённая гордость, но Эдвард надеялся, что, по возвращении к своей команде, на свободе и в безопасности, о конкретно этом увечье в конечном итоге удастся забыть. Так что он терпел, выжидая реакции Хорниголда, думая, что тот набросится, приложит силу вновь, в худшем случае ещё раз обольёт холодной солёной водой изуродованное побоями тело. Но Бенджамин остался невозмутим и сдержан. Ещё несколько мгновений он молча стоял на месте, то ли отводя Эдварду время на ответ, то ли думая, как с ним следует поступить, но затем вдруг сделал небольшой, чётко выверенный шаг в сторону и коротким жестом руки указал на канонира. — Видишь этого человека, Эдвард? — ровным голосом спросил Хорниголд. Эд нахмурился и напряжённо сглотнул. Отчего-то ему вдруг стало совсем уж не по себе. — Он подрался с бондарем два дня тому назад, и я заставил его чистить все пушки, какие были под палубой. Он спровоцировал грубое нарушение порядка, а хаос и неразбериха на корабле, как ты, возможно, помнишь, у нас приравниваются к предательству экипажа, поскольку влекут за собой разгильдяйство и, как следствие, ненамеренную, но всё же значительную помощь любому встреченному врагу. — Твою сомнительную философию я уже слышал. Дальше что? — Дальше то, что безопасность и сплочённость команды — именно то, ради чего я столь требователен к своим матросам. Есть правила, которые нужно соблюдать, чтобы корабельный быт шёл гладко. Понимаешь, о чём я? — Правый уголок губ Бенджамина едва заметно дёрнулся. — Некоторые из этих правил касаются уже не столько корабля, сколько самих матросов. И, как я могу судить, канонир сейчас неподобающе оснащён. Мне действительно стоит продолжать? — Тич промолчал, стараясь сдерживать внезапно принявшееся сбиваться дыхание. — Где его кинжал, Эдвард? Прямой вопрос показался громом на рассвете. В один миг Эд внезапно осознал, какую страшную и глупую, поистине роковую ошибку он допускал прежде, недооценивая Хорниголда, наивно считая, будто с возрастом тот размягчился и ослаб, утеряв хотя бы малую часть прежней хватки. Сейчас Бенджамин уже не выглядел так, будто в его власти было одно лишь пустое, уже откровенно не пугающее Тича насилие. Напротив, теперь на сером лице удавалось разглядеть угрозу, которая и прежде была на поверхности, но, скрытая за прямыми нападками, оставалась неочевидной. Это выражение уверенности и спокойствия, которое Эдвард, пускай уже очень давно, но всё же неоднократно заставал прежде, внезапно вспомнилось ему слишком остро и чётко. Так бывало, когда Бенджамин хранил в рукаве непотопляемый козырь, слишком весомый и страшный, чтобы сразу его применять. Он сам заметил, что портупея на поясе канонира была пуста, в этом не оставалось сомнений, тем более в тот миг, когда сам матрос, запоздало спохватившись, принялся обшаривать себя онемевшими руками и вдруг вскинулся, лишь теперь, с подначки своего капитана осознав собственную непозволительную потерю. Оружие на Страннике всегда подвергалось строгому учёту. Клинки и мушкеты следовало беречь и хранить при себе на случай нападения пиратов или испанского флота. Расхаживать по палубе без кинжала или ножа матросу Хорниголда было непозволительно. Но Эдвард сам был слишком напуган для того, чтобы насладиться мертвенной бледностью, мгновенно окатившей оплошавшего канонира. — Какого чёрта я должен это знать? — всё же сумев взять себя в руки, ровным тоном ответил Тич. — Потому что я бы страшно разочаровался в тебе, если бы оказалось, что ты закатил нелепую драчку поутру лишь ради того, чтобы взбрыкнуть, и даже в мыслях не намеревался обчищать моего матроса. В самом деле, Эдвард, я лучшего о тебе мнения, — Бенджамин удручённо цокнул языком и опустился перед Тичем на корточки, сложив локти на коленях. Широкая спина капера выгнулась дугой, но при этом каким-то чудом не утеряла обыкновенной угрожающей осанки. — Ты ведь не связан сейчас, верно? — Будь мои руки свободны, и будь в моих свободных руках кинжал твоего матроса, я бы тут же воспользовался этим, чтобы перерезать тебе глотку. Задумайся, мы оба знаем, что ненависть — самое искреннее чувство из всех, какие я только могу к тебе испытывать. — Разумеется, — кивнул Хорниголд. — И именно по этой причине мне действительно хотелось бы знать, почему ты ещё не набросился на меня, как одичалый. — Потому что в этом не было бы особенного толку, да? Ведь я связан, и кинжала я не крал. — Ложь странная вещь, не так ли, Эдвард? — Бенджамин опустил глаза с напускной отстранённостью, и Тич, ощерившись, плотнее прижался к фальшборту, игнорируя разгорающуюся в теле боль. — Порой она кажется столь лёгким, очевидным и благонадёжным выходом, что люди попросту забывают об её последствиях. К примеру Хэндс, твой излюбленный цепной пёс, соврал всем, что прикончил тебя, потому что надеялся собственными силами вернуть Чёрной Бороде прежний запал. И посмотри, чем это закончилось: ты в плену на корсарском корабле, в шаге от того, чтобы испустить дух. Но ты не злишься на своего старшего помощника, я ведь правильно понял? Во всяком случае судя по тому, как самоотверженно ты бросился защищать его жизнь. Чего ты боялся? Что я буду использовать его, чтобы давить на тебя? Низкое предположение, — слова разорвала короткая, вдумчивая пауза. — Но не безосновательное. Не стану отрицать, что, весьма вероятно, я бы именно это и сделал. — Может, расскажешь мне что-то, чего я не знаю? — О, я мог бы рассказать тебе многое, — Бенджамин непринуждённо пожал плечами. — Хотя бы в силу того, что твой дражайший возлюбленный работал в моём экипаже. Мы много времени проводили за беседами, и… Думаю, ты сам знаешь это, — бледные губы растянулись в мягкой ухмылке. — Хочешь быть мудрым тактиком — будь хорошим слушателем. — К чему ты клонишь? — произнести эти слова оказалось неожиданно трудно. Они вылезли из горла ядовитой пеной, словно Эдвард предчувствовал, что услышит в следующий миг. — Стида не было на Страннике с тех пор, как он остановился в Порт-Ройале. Он сбежал, оставив после себя проломленный фальшборт и сброшенную в прилив пушку. И, на самом деле, после этого он ни разу не возвращался на мой корабль, а в следующий раз я увидел его уже в Баратария-Бэй. Причём именно в тот день, когда ты привёл туда Месть. Так что я соврал тебе, что он мог прийти в таверну. Соврал, чтобы поговорить. Но это не первое, на что стоит обращать внимание сейчас. Знаешь, что действительно важно? — Н-не… Нет, не может быть такого, — нервно замотав головой, прошептал Эдвард. — Если Стид не возвращался на Странник, то как он добрался до бухты? — Хорниголд воздел бровь с напускным апломбом. — Не на Мести ли? Хотя, по сути своей, глупый вопрос. Разумеется, на Мести. Иначе он бы не смог так просто отыскать тебя в пиратском порту в тот же день, когда ты туда прибыл. — Ты лжёшь… Это неправда. Стид был с тобой! — О, слава Богу, не был, — Бенджамин рассмеялся с леденящим добродушием, а затем плавно поднялся на ноги и встряхнулся. — В противном случае, мне пришлось бы самому избавиться от него, прежде чем приниматься за Месть Королевы Анны. Ядовитое предчувствие вихрем скрутилось под рёбрами. Проводив Хорниголда пустым, но в то же время пристальным взглядом, снизу вверх, Эдвард разомкнул губы, чтобы ответить рыком или угрозой, но на первый раз не смог выдавить из себя ни единого звука. Как бы ни хотел он приняться отрицать услышанное, всё это звучало логично и разумно. Вейн, будучи первым, на кого упали подозрения, сколь бы самовлюбленными такие предположения ни были, вряд ли смог бы справиться с командой Чёрной Бороды. Он был прославленным и жестоким пиратом, но не отличался тактическим мышлением и рассудительностью, сминая, сжигая и разрушая всё, что попадалось ему на пути. Хорниголд, в свою очередь, был одним из немногих, кто соперничал в хитрости и навыках даже не с самыми близкими матросами Эдварда, а с ним самим. Несмотря на возраст, Бенджамин, пускай неспособный тягаться в остроумии с собственным блудным наследником, имел перед ним одно непередаваемо весомое преимущество. Он умел контролировать эмоции. Лицо, голос и жесты Хорниголда всегда становились строго такими, какими их желал подать он сам. Оставляя на виду дружелюбие, расстройство или даже гнев, внутри, в голове и сердце Бенджамин годами хранил один только холод, и не верить его словам теперь не было никакого резона. Если на водах близ Нового Света и был хоть кто-то, способный уничтожить Месть Королевы Анны, то это, без сомнения, был именно он. До сих пор подобное предположение и впрямь отгонял лишь тот факт, что, будь Стид на борту Странника в момент кровавой расправы, он попытался бы помешать происходящему и, конечно, уже был бы мёртв. Но ведь всё это значило, что Хорниголд, похоже, был прав и в самом гнусном из своих предположений. — Стид был на Мести всё это время, — безголосо всхлипнул Тич, и глаза его, жалостливо расширившись, заполнились жидким мерцанием. — Что это такое, Эдвард? Не плачь по пустякам. Он был там, где ему и место. На своём корабле, со своим экипажем. Всего лишь ждал момента, чтобы вернуть то, что причиталось ему по праву. — К-корабль? — За пару мгновений на лице Тича сменилось не меньше дюжины различных эмоций. Он был разочарован, обижен, расстроен и зол. Он хотел ядовито усмехнуться. Он не верил в услышанное, но в то же время не мог отогнать навязчивых, болезненных сомнений. И всё это вдруг оказалось столь буйным и невыносимым, что вместо оскорблений с языка сорвался лишь один вопрос: — А как же я? — Ты стал мудрее и старше с тех пор, как отрёкся от меня, — будто бы невзначай заметил Бенджамин, и на лице Эдварда залегла почти неразличимая тень настороженности. Он чувствовал, что что-то было явно не так. — Но не твоя душа, да? Больно было смотреть, как наш пёстрый Джек без особых усилий вил из тебя верёвки, но я не вмешивался. Знаешь, почему? — В серых глазах промелькнула короткая искра заинтересованности. Хорниголд ждал уже достаточно, чтобы взять в ладони собственный неизбежный триумф. — Хотел, чтобы ты сам запомнил урок. То, что ты кому-то дорог, ещё не значит, что ты ему дороже всего. — Зам-молкни, — язык отнялся и похолодел. Эдвард едва ощутил, как произнёс это слово. — Корабль он хотел получить. А с тобой или без тебя, полагаю, уже менее весомый вопрос. — Н-не смей. Нет, о Стиде так… Так нельзя. Он привёл экипаж на Странник! Он пытался вытащить меня! — С него бы не убыло, — пожал плечами Хорниголд. — Он расчётлив в привязанности к тебе. Неужели ты сам этого не видишь? Стид позволяет тебе быть рядом лишь в те моменты, когда знает, что твоё присутствие не станет для него проблемой. Ушёл на Барбадосе? Не хотел, чтобы ты был обузой при его семье. Прятался, находясь с тобой на одном корабле? Боялся, что ты прогонишь его. Сбежал от тебя в порту? Разумно опасался, что ты его изувечишь. И вернуть тебя он захотел лишь после того, как вернул себе корабль и статус капитана. Как я и говорил, Эдвард, он благородный: для него ты либо угроза, либо ресурс. — Возразить было уже нечего, но Бенджамин ясно разбирал на лице Тича недоверие и с каждой секундой нарастающую обиду. Все попытки убедить, прозвучавшие до сих пор, хоть и были сказаны уверенно и подкреплены нитью логики, всё же крылись в подтекстах — коварном бессловесном языке, Эдварду чуждом от самого рождения. Такие, как Тич, брали на веру лишь то, что видели и слышали сами. То, что было однозначно. — Ты знаешь, что я прав, — подумав ещё всего лишь одну секунду, заявил Хорниголд. Эд смотрел на него молча и внимательно, недоверчивый, но в то же время заведомо задетый. — Ты и сам поймёшь это, как только перестанешь выгораживать того, кто вытер об тебя ноги, и начнёшь задаваться правильными вопросами. Хотя бы в меру того, что тебе довелось услышать только что, — Бенджамин хотел подождать, пока догадка сама вспыхнет в сознании его несгибаемого пленника, чтобы она въелась надёжнее и крепче, но, будучи человеком гордым и самоуверенным, не смог отказать себе в слабости собственными руками нанести решающий удар. — Есть ведь во всём этом одна странная деталь, правда? Что-то, что явно должно тревожить настолько пытливый острый ум и завидную самоуверенность, Эдвард… Ну же, взбодрись. Ты ведь совсем забыл спросить, как я узнал, где была спрятана твоя бесценная Месть Королевы Анны. На вдохе Эд застыл. Казалось, даже его сердце отчего-то вдруг перестало биться. Мысли непрерывной чередой проносились в голове, ужасающе ясные и однозначные. Понять, о чём говорил Хорниголд, не составило большого труда. В конце концов, Эдварду казалось, что он и сам знал обо всём услышанном. Знал, но отрицал это решительно и твёрдо, запрятывая догадки поглубже в омут неуверенности и преданных, но всё же неискореняемых чувств. Только сейчас, когда наиболее вероятная, страшная правда наконец приобрела словесное обличие, разбираться в собственных предположениях вдруг стало поздно. Бенджамин Хорниголд, этот отвратительный, бессердечный и со всех сторон пустой человек, посмел сказать, что Стид приложил руку к уничтожению всего, ради чего Эдвард жил последние десятилетия. Что он выковал орудие, которое искалечило и лишило жизни самый прославленный экипаж Карибов, превратило великий корабль в запылённые пеплом руины. И, к собственному ужасу, Тич осознал, что верил в это. Очередной клинок, вонзившийся в его спину, наконец стал последним, но отчего-то Эдварду казалось, что, если он признает собственное разочарование, горе поглотит его окончательно. Как бы ни были звучны и чётки мысли, твердящие, что негласные обвинения верны, самолично обернуть их в слова не хватало духу. Эдварду проще было бы своими ногами пройтись по воде, чем признать, что Стид, человек, которому он в кратчайшие сроки безоговорочно доверился, не сберёг одного из самых важных его секретов. — Заткнись! В голове и в душе разом стало пусто. Эдвард вскочил и, выпустив руки из-за спины, бросился на Хорниголда, воздев кинжал без прицела и намётки, ведомый одним лишь слепящим гневом. Не желая больше слышать ни слова о Стиде, тем более теперь, когда его имя порочилось чужой речью и собственными мыслями, Тич хотел только одного — заставить Бенджамина замолчать. Капер не смел говорить такого. Не имел ни малейшего права разубеждать Эдварда в том, чем он грезил и утешался каждую минуту агонии, проведённую на Страннике. Тёплые слова и бережные объятия, трепетные кисти, мягким касанием прижимающиеся к щекам… В кои-то веки у Тича появилось что-то прекрасное, что-то действительно изысканное и дорогое, что ублюдок Хорниголд смел перемешивать с грязью, пускай пока только одними намёками. Эдвард готов был умереть сейчас же, если бы в отместку смог унести его жизнь, но судьба, предсказуемая и расчётливая, распорядилась иначе. Бенджамин, всё это время ожидавший атаки, и, более того, намеренно её спровоцировавший, сделав лишь один выверенный и скорый шаг в сторону, перехватил Эдварда за локоть и рывком развернул, заломив ему руку, прежде чем свободной кистью выдернуть из чужой хватки кинжал. Коротко вскрикнув, Тич рванулся вперёд, изо всех сил оттолкнувшись ногами от палубы, но результата это не дало — он только лишний раз пропустил волну боли по собственному измученному телу. — Ты солгал, — вновь охладевшим голосом ровно заключил Хорниголд и вдруг толкнул Эдварда в руки канониру. Не растерявшись, тот ловко перехватил пленного за плечи, заставив снова завести руки за спину почти до хруста в лопатках. — Не больше, чем ты, чёртов подонок! Если кого и винить в том, что случилось с Местью Королевы Анны, так это тебя! — Понимаю, это больно слышать, Эдвард, но, увы, я полностью честен с тобой. — Одним коротким движением отбросив в сторону левый бортик сюртука, Хорниголд откупорил висящую на поясе фляжку и толчком окунул в неё лезвие кинжала. Мельком Эдвард почувствовал запах бренди, и едкое чувство опаски снова закралось под шумно колотящееся сердце. Бенджамин очищал клинок. — Мне жаль говорить это, но Стид действительно сдал мне твой корабль и команду. Эта бедная, светлая и нежная душа уже давно перестала быть легче пера, сам понимаешь. Вот только ты всё никак не опомнишься. — Да что тебе, чёрт возьми, нужно?! — Сейчас? — Шаг вперёд, и Хорниголд, вытащив из-за пояса одну из кожаных перчаток, облачил в неё левую руку. По мере его движений однозначная догадка подкрадывалась к Эдварду, и вместе с тем сознание охватывал постепенно усиливающийся ужас. Он не хотел верить, что опаска диктовала ему верный исход, к которому постепенно близилось происходящее. Разумеется, Бенджамин не позволил бы своему бесценному «подопечному» вместо этого умереть, уйти спокойно и с честью. Как сказал сам капитан, Эдвард представлял для него слишком большую ценность. Но ведь речь шла не о каждой его части. — Сейчас мне нужно, чтобы ты открыл рот. — Т-ты не станешь, — ропотом запротестовал Тич, и, впервые за многие годы, внезапно ощутил себя трусом. Он едва сдерживался от того, чтобы податься назад, словно перепуганный до беспамятства ребёнок прижаться спиной к груди держащего его канонира, но последние капли достоинства теперь были единственным, что оставалось при нём. — А д-даже если… Даже если станешь, это ничего не измен-нит. — С заиканием — точно нет, — правой рукой Бенджамин вынул кинжал из фляги. — А вот с твоей пагубной привычкой лгать… Кто знает? Эдвард хотел бы ответить, но теперь, когда Хорниголд вдруг оказался так близко, решительный и грузный, исполненный хладнокровия, раскрывать рот было бы первым делом последнего глупца. Куда важнее было беречь дыхание как можно дольше, ведь Тич, окажись он на месте экзекутора в подобной расстановке, попросту закрыл бы пленнику нос, чтобы вынудить разжать челюсти для вдоха. Успевший насмотреться в море на совершенно разные типы наказаний и пыток, Эдвард знал, что этот, пожалуй, был одним из самых опасных и малоприятных. Подхватить заражение было проще простого, как и истечь кровью, и оттянуть любой из подобных исходов хоть на пару мгновений в таких условиях становилось последней, а зачастую и вовсе единственной целью. Так что Тич, сжав зубы покрепче, готовился уже задержать дыхание, как вдруг пальцы, затянутые в перчатку, попросту надавили на сомкнутые в линию губы, с болезненной силой раскрыв уголок рта. В тот же миг Эдвард, понявший, к чему всё идёт, заметался, но канонир держал его стойко и крепко. Похоже, Бенджамин не собирался хитрить. Он хотел попросту развести чужие челюсти силой, полностью уверенный в том, что ему это не составит особого труда. И, стоило заметить, ошибочными эти суждения не были. Лишь смутно Эдварду удавалось чувствовать давление пальцев и натяжение между губ. Кончик указательного прижался к мягкой выемке, где сходились верхняя и нижняя челюсти, и надавил. Под ухом вдруг что-то остро защемило. Горло сковало резким приступом тошноты, и Тич, не сумев сдержаться, разжал зубы, в этот же миг почувствовав, как Бенджамин ловко прихватил тремя пальцами основание его языка. Если до сих пор была хоть какая-то надежда на то, что происходящее было не более, чем запугиванием, теперь она рассеялась, как туман перед рассветом. Некстати во рту было омерзительно сухо, но Эдвард мог думать лишь о том, что будет делать, если всё же хоть когда-нибудь освободится. Вряд ли хоть кому-то на корабле был нужен безъязыкий калека, и, уж тем более, Стиду не пришёлся бы по душе Эд с отрезанным языком, когда одна лишь отрезанная борода отвратила его вполне достаточно. В потоке мыслей внезапный приступ свежей боли показался неуловимой вспышкой. Эхом через горло Тич услышал короткий, глухой хруст, а затем перед глазами всё потемнело. Вырвавшийся вопль утих практически мгновенно. Рот наполнился тёплой, густой влагой, но глотать вдруг стало невыносимо больно и сложно — она стекала наружу беспорядочными струйками, растушёвывалась по губам, щекотала, скользя от подбородка к шее. Колени у Эдварда некстати подкосились, но он до сих пор чувствовал тошноту. Его быстро отволокли куда-то в сторону, заставили наклониться, видимо, чтобы не захлебнулся кровью. Под животом оказалась продолговатая, но не очень широкая опора — фальшборт. И в голову вдруг закралась последняя, отчаянная, единственная верная идея. Уже не помня собственного имени, Тич каблуком отыскал позади мысок сапога канонира и, с усилием наступив ему на ногу, вырвался из на миг ослабевшей хватки. Он сделал бы больше, лишь бы прекратить всю эту боль, лишь бы этого дня никогда не случалось, и имя Стида для него оставалось чистым, а раны на теле — поправимыми. Но сейчас приходилось выбирать лишь из худших возможных вариантов. Рывком склонившись вперёд, Эдвард перегнулся через фальшборт и полетел вниз, не почувствовав ни мига падения, ни даже столкновения с водой. Была лишь глухая, умиротворяющая темнота, объявшая его, чтобы стереть с лица едва проступившие слёзы. Эду не удалось разобрать уже ни командного выкрика сверху, ни даже звука тяжёлого всплеска, когда Хорниголд ринулся за борт, в воду. Следом за ним.