Место у ног

Стыда за свой первый позыв остаться за дверью капитанской каюты и узнать, как будет проходить чужой приватный разговор, Хэндс не чувствовал ни в малейшей степени. За последние дни он научился не испытывать к Стиду прежнего количества презрения и неприязни, а потому, не считая их с Эдвардом склоку собственным триумфом, в кратком желании подслушать руководствовался скорее долгом, чем настырным ехидством. Его волновало исключительно благополучие Эдварда, истощённое, шаткое и хрупкое как никогда прежде. Случись им с Боннетом рассориться в пух и прах сейчас, тяжкая участь собирать своего капитана по кусочкам неизбежно выпала бы на долю Хэндса. И всё же уважение к отданному Эдом приказу пересилило любые возникшие опасения. Иззи послушно направился прочь от каюты, ни на один лишний миг не задержавшись под её дверьми. Быть может, он проявил бы себя менее покладисто, если бы не имел собственной пищи для размышлений. В конце концов, вместе с Эдвардом на борту разом возникло с десяток предельно весомых проблем, и некоторые из них были куда более сложными, чем мог представить экипаж, и куда более личными, чем Хэндсу было позволительно допускать. Несмотря на негласное перемирие со Стидом, они трое знали действительно значимую подробность, которой было суждено неизбежно встать ребром в первый же день относительного выздоровления Тича. Воспоминания о сумбурном, резком поцелуе на борту Странника сейчас всё больше казались Иззи случайной выдумкой, пакостной шуткой воображения, и всё же он не мог убедить себя в том, что этого действительно не было. В общих кругах Эдвард имел громкую славу человека распущенного и ветренного. Хэндс едва ли мог сосчитать все интрижки своего капитана, которые ему самолично приходилось спускать с трапа Мести Королевы Анны, пока Эд праздно дулся в каюте. Его лидерское и человеческое обаяние простиралось далеко за видимые горизонты: разумеется, Тич всегда мог получить любого, кого хотел. Хэндс боялся оказаться всего лишь минутным помутнением в его чувствах, и в то же время странным, не в полной мере ясным образом желал этого. Представляя, что Эдвард действительно испытывал к нему настоящую, искреннюю, весомую любовь, теперь, после его возвращения, Иззи ощущал просто чудовищный мандраж. Это было сродни взгляду в бездонную пропасть, захватывающе, но до головокружения страшно. И, хуже того, Хэндс попросту не мог понять, откуда брало начало его невразумительное двоемыслие. Он был взрослым, в какой-то мере даже старым человеком, и всё же за минувшие полвека жизни до сих пор не удосужился разобраться в некогда презираемом им понятии «любовь». Раньше всё это казалось бреднями столь же пустыми, как попытки насыпать сахар в море, чтобы подсластить прибой. Мысли поглотили Израэля, словно речной омут. Укрывшись на баке, он сидел скрестив ноги и спиной прислонившись к стене надстройки. Ел неспешно, ритмично, не задумываясь о том, когда проглотить и вновь поднести к губам полную супа ложку. День изначально был тусклым и промозглым. В заливе стоял свежий игристый туман, и большинство матросов разумно отправилось заканчивать трапезу на кокпите или в кубрике, то ли боясь собрать в миску остатки минувшего ливня, то ли попросту не желая видеть нелепо торчащий из воды Странник, окутанный бледно-серой дымкой. Хэндса подобный вид не пугал. Напротив, он был рад иметь хоть какую-то гарантию уединения. По крайней мере до тех пор, пока его ожидания не рассыпались прахом вместе со скрипом двери. Иззи закатил глаза и тяжело вздохнул, хотя, выполнив оба этих действия исключительно машинально, соответствующего им раздражения в себе не обнаружил — Люциус уже давно перестал провоцировать в нём привычное отторжение. Будто наверняка зная это, мальчишка вышел на бак уверенно и с неуловимым изяществом. Собственной миски у него в руках уже не было, зато было два яблока, одно из которых он сразу же протянул Хэндсу. Было это предлогом для появления или же банальной подачкой с целью задобрить, значения не имело. Иззи молча взял яблоко и отставил в сторону только-только опустевшую миску из-под похлёбки. — Я всегда знаю, когда появиться, а? — в робком смятении попытался ухмыльнуться Люциус, но улыбка у него вышла нехарактерно прозрачной и удручённой. Опустившись на палубу рядом с Хэндсом, он уже по привычке вытянул совсем недавно зажившую ногу поверх согнутой здоровой. — У тебя ко мне дело, или ты опять намерен тратить наше общее время впустую? — сухо поинтересовался Иззи, опустив глаза и задумчиво повертев яблоко в руках. Оно было изумительно округлым, некрупным и хрустким на ощупь. Ярко-алым, с расплывчато мерцающей, словно матовый воск, кожурой. Ни одна вмятина, ни одно бурое пятнышко не портило его незатейливого великолепия. Бросив осторожный взгляд в сторону, Хэндс заметил, что яблоко в руках у самого Люциуса было зелёным, покрытым пёстрым узором мелких жёлтых вкраплений. — Ты мне сладкое принёс? — не удержавшись, поинтересовался Израэль. — Ну да, — Люциус непринуждённо пожал плечами и, прикрыв глаза, надкусил собственный недоспелый фрукт. Сперва Хэндс увидел, как мальчишка вздрогнул, наморщив нос, но затем не упустил из внимания и призрачную тень искреннего удовольствия, скользнувшую по округлому, ещё совсем чистому юношескому лицу. — Ты же… Ты сладкие ешь, правильно? Я случайно заметил. — А ты ешь кислющую дрянь. Хотя, готов спорить, тебе доводилось с охотой тянуть в рот вещи и похуже этого, — с ядовитой усмешкой поддел Хэндс, словно напоследок, перед неминуемым разговором по душам прощупывая почву, чтобы узнать, насколько он может быть откровенен. Люциус, впрочем, остался верен себе, в ответ только хмыкнув с шутливой укоризной. С Израэлем он никогда не начинал пререканий первым. — Что с тобой? — совершенно смирно, сочувствующе даже поинтересовался Сприггс, и Иззи машинально вздёрнул плечи, пытаясь защититься неведомо от чего. Он вдруг ощутил себя взрезанным вдоль свода рёбер и раскрытым вплоть до самого сердца, уже давно холодного и жёсткого, но всё же полного живой крови. Насупившись, Хэндс поёжился и склонил голову, пряча мгновенно посеревшее лицо. — Я думал, когда Эдвард вернётся, тебя будет силком от него не оттащить, но вот он здесь, а ты слоняешься по кораблю, словно тень, хватаешься за любой предлог, лишь бы не оставаться в капитанской каюте надолго. Вы в ссоре? — Нет, — твёрдо отрезал Иззи, но затем, поразмыслив пару секунд, добавил: — Он просто самый настоящий идиот. — Вот как? — лицо Сприггса заинтересованно вытянулось. Сквозь недовольство Израэля и попытки сжаться, стать как можно менее заметным, он видел пылкий румянец, проступивший на заветренных щеках. Произнеси эти слова кто угодно другой, Люциус взялся бы окатывать мерзавца упрёками и насмешками, но Хэндс, в свою очередь, почти никогда не имел в виду того, что говорил вслух. Его агрессия, грубость и резкость произрастали не из надменности или злобы, а из страха и волнения — тех эмоций, которых Иззи всеми силами избегал, принимая их за слабость. Потому для препирательств с ним не было ровным счётом ни одной причины. Овладев его языком, Люциус с каждым днём испытывал к Хэндсу всё больше симпатии и сочувствия, чем самобытной неприязни. — Он жив и, вероятно, со дня на день пойдёт на поправку, — будто бы ни к чему заметил Сприггс. — Чем же перед тобой провинился наш добрый капитан? — Передо мной? — хриплый и резкий, лающий тембр Иззи как по щелчку стих до гладкого шёпота. Вопрос Люциуса вдруг совершенно сбил его с толку, заставив Хэндса одним толчком добраться до самого дна собственного недовольства. Он поморщился. — Если хочешь знать, всё это давненько пересекло грань моего терпения, — не найдя слов, чтобы прямо ответить на прозвучавший вопрос, Иззи отчаянно потянул Сприггса следом за собой, вглубь путаных измышлений. Тот, похоже, не возражал, с готовностью расположившись к собеседнику вполоборота. Круглые, пытливые и чистые глаза, вперившись прямиком в линию профиля Хэндса, не раздражали его, как бывало обычно. Напротив, Люциус, проявляя всё возможное участие, каким-то чудом умудрялся оставаться практически неощутимым слушателем. — До Хорниголда Эдварда никогда не брали в плен. Знаешь, почему? Потому что он был сам по себе. Никто не сможет расстроить твои планы, когда тебе не на кого полагаться. И ты не окажешься спиной к линии огня, если тебе будет некого закрывать собой. Привязанность — подлая, сладкая дурость. Цена за жизнь ничтожных бездарей, живущих пустыми фантазиями. Я говорил, что раньше капитан всегда был отстранённым, не замечал людей вокруг, пускал их жизни сквозь пальцы. Но в его голове, по крайней мере, закономерно не возникало мыслей на них полагаться. Если бы Эдвард не зациклился на Боннете, если бы Боннет не пренебрёг этим, ничего не случилось бы, — оставив яблоко в правой руке, левой Хэндс нервно провёл по заглаженным назад волосам. Движение это оказалось резким, но в то же время поразительно умиротворяющим, словно собственное прикосновение оставалось единственным, что ещё могло удержать дух Израэля в его же теле. — В таком случае странно, что ты злишься не на Стида, — осторожно подметил Сприггс. — То есть, позволь… Раньше ты был готов порвать его зубами просто за то, что Эдвард ему симпатизировал. Знай я тебя чуть хуже, предположил бы, что дело в ревности. Но это же не так, верно? — мягкие губы поджались в мимолётной задумчивости, прежде чем Люциус заговорил вновь. — Разумеется, нет. И тем не менее, Стид вдруг перестал быть корнем всех твоих проблем. — Он им и не был, много чести, — отмахнулся Хэндс. — Дело в любви, — он осёкся и заалел ещё пуще прежнего. — В самой любви. В этом бестолковом, никому ненужном чувстве, между мужчинами, и, уж тем более, пиратами, к тому же, не имеющем ровным счётом никакого практического толка. Одни беды и сплошной сумбур. — Эй, я бы попросил полегче, — Сприггс ткнул Израэля в бок робко и практически невесомо, но всё же достаточно ощутимо, чтобы обозначить собственное недовольство. Не поворачивая головы, Хэндс устремил на него пристальный, полный настороженного любопытства взгляд. — Ты спутался с Питом, Фэнгом… Джоном? Возможно. И ещё Бог знает, с кем. Не тебе заступаться за сердечные прихоти. — Если только моими «сердечными прихотями» не было «спутаться с Питом, Фэнгом, Джоном — возможно, — и ещё Бог знает, с кем», — отважно парировал Люциус. Того, что Хэндсу была чужда и неясна его привычка распыляться, стоило ожидать после всех уничижительных ярлыков и косых взглядов, которые Сприггс получал с момента их первой встречи. — Ты блудник, — Иззи сказал это совершенно спокойно, уже не как оскорбление, а как констатацию, сколь бы ни было очерняюще прозвучавшее слово по самой своей сути. — Что ты можешь знать о любви? — Я блудник, — пожал плечами Сприггс. — Я знаю о любви всё, дорогуша. Я люблю Пита… Пит любит меня тоже, — он выпрямил спину, потягиваясь, и прижался затылком к доскам надстройки полубака. — Это значит, что мы дорожим друг другом, обязуемся друг друга защищать и беречь, поддерживать в трудные минуты и делить между собой моменты радости. Но это ещё не значит, что мы обязаны друг другу принадлежать. Ты мог бы сказать, что принадлежишь Эдварду? — Люциус хитро улыбнулся. — О, думаю, ты сказал бы это с гордостью. Но разве ты хочешь, чтобы он принадлежал тебе? — Хэндс собирался вздыбиться, шикнуть на окончательно распустившегося мальчишку, но не смог выдавить из себя ни слова, ошеломлённый проскользнувшим в потоке чужой складной речи намёком. Впрочем, практически сразу оказалось, что Сприггс не планировал ограничиваться уже прозвучавшим. Очевидно, собрав в себе всю возможную дерзость, он изящно склонил голову к плечу и без единой нотки стыда или сомнения уточнил: — Может вдруг оказаться так, что ты любишь его? Вряд ли Люциусу когда-либо за всю его относительно недолгую жизнь удавалось задать вопрос более рисковый и наглый. Лезть в душу Израэля решался далеко не каждый, попросту из здравых опасений лишиться жизни при первой же попытке. Благо, после всего случившегося чувство страха в Сприггсе исказилось достаточно сильно, чтобы его уже давно перестали волновать подобные риски. Хэндсу следовало, вероятно, вскочить на ноги и, рассыпавшись в непрерывных проклятиях и уничижительной брани, пригрозить забывшему своё место матросу скорейшей, но оттого не менее мучительной расправой. Это был бы самый очевидный ход для столь замкнутого и грубого человека, как Израэль. Вот только он, напротив, остался сидеть на месте, опустевшим от растерянности взглядом беззастенчиво пялясь прямиком Люциусу в лицо. Даже ожидая, что кто-то из экипажа рано или поздно, но абсолютно неизбежно предположит нечто подобное, Хэндс не ждал получить это предположение в лоб. За нынешним разговором, впрочем, оно показалось ему ошеломляюще логичным и уместным. Иззи даже невольно задумался о том, что мог подсознательно желать подобного вопроса. Он был как толчок в искомом направлении, единственная путеводная нить, способная вывести Хэндса из мрачного лабиринта путанных чувств. Каким-то чудом Люциус, судя по елейно ласковому выражению, застывшему на его лице, умудрился догадаться об этом. — Не знаю, — эти слова вырвались из Хэндса сами, неочевидные и неожиданные, но искренние. То ли прямота Люциуса сбила его с толку, то ли привычная сдержанность под давлением обстоятельств внезапно дала слабину, но всё же сказать ничего иного Иззи попросту не смог. Это даже не было похоже на перепутье, скорее на совершенное отсутствие каких-либо возможных путей. В голову впервые не лезло ни единой остроты, да и как огрызаться Хэндс будто вдруг совершенно забыл. — А так, что он любит тебя? Иззи задумался. В первый краткий миг после того, как прозвучал очередной вопрос, ответ на него показался предельно очевидным. Сказать «да» было проще всего, когда в памяти Хэндса вновь воспрял образ Эдварда, окружённого задорным, прожорливым огнём, и их поцелуй перед тем, как Иззи свалился за борт. Эдвард сам сказал, что любит его. Эти слова прозвучали отчётливо, и всё было бы ясно и просто, когда перед ними не стояло бы самого подлого и омерзительного на Свете «если». Ведь Тич был созданием переменчивым, словно ветер, и непостижимым, словно океан. Его душа скрывалась за десятками масок и сотнями обманчивых слов, сказанных лишь ради неотложного момента. Теперь же, когда на борту Мести собрался её полный состав, в игру вступил ещё и Боннет, что делало значительно сложнее и без того предельно патовую ситуацию. Даже если Эдвард испытывал к своему старшему помощнику сердечную привязанность, её пришлось бы оценивать по весу. В конечном итоге Тич мог предпочесть Стида и без оглядки забыть, что когда-либо вообще выражал симпатию к Хэндсу. Это был бы жестокий удар, без сомнения. С другой стороны, стоило только Израэлю подумать, что чувства капитана были искренни, а Стид больше не имел для него значения, как к горлу подкатывал совершенно неуместный, сбивающий с толку ужас. Не пресыщенный в опыте бескорыстной взаимной любви, Иззи попросту не знал, что следовало делать, если привязанность Эдварда всё же сохранится на его стороне. Вероятно, он поступил бы так же, как и всегда поступал в сомнительных ситуациях: вернул бы смятение агрессией, резкостью и ядовитым недовольством. Какой бы поворот дальше ни приняли нынешние события, он не предвещал для Хэндса исхода однозначно положительного. — Зависит от того, можно ли любить умом, — осторожно ответил Иззи лишь потому, что ничего более подходящего не пришло ему в голову. Эти слова, во всяком случае, были прямыми словами Эдварда и пока ещё всем, на что с его стороны мог уверенно рассчитывать Хэндс. — Умом? — Люциус опешил. — Не могу поверить, что слышу от тебя такое. Если в чём-то за этот разговор ты и был прав, так это в том, что происходить исключительно из ума любовь не может. Частично, возможно? Можно любить по-умному. Но любить одним лишь только умом? Что ты, — фыркнул Сприггс настороженно. — Чувства возникают не от ума. Иногда взращиваются, иногда вспыхивают, иногда они пропадают сами, а иногда от них не удаётся избавиться до самой смерти. — Надкусив яблоко, он замолк ненадолго, пережёвывая и задумчиво пялясь на туманную линию горизонта. Хэндс, в свою очередь, не спускал с Люциуса глаз, ожидая, когда тот заговорит вновь. — Или ты сам чувствуешь нечто подобное? — Разве это имеет хоть какое-то чёртово значение? — с досадой рыкнул Иззи. Он уже и сам начал догадываться, что Люциус давным-давно научился приравнивать его гнев к растерянности, смятению или горю, но заставить себя быть более прямым в выражении эмоций попросту не мог. Сприггс, для пирата действительно излишне умело разбирающийся в самых сложных переплетениях чувств, в попытке помочь только сильнее сбил Израэля с толку. К грузу сомнений добавилась непонятно откуда взявшаяся вина, затем её скрасил какой-то совершенно дикий и неуместный страх, а после дело дошло и до отчаяния. Иззи мог бы прямо сейчас сказать, что слова, которые Люциус отверг столь категорично, принадлежали не ему, а Эдварду, что капитан поцеловал его и, в конце концов, спас ему жизнь, взамен самолично отправившись в пекло. Это признание висело на языке, и всё же никак не могло с него сорваться. Будто ему было не место в нынешнем разговоре. — Я никогда не тратил время и силы на бесполезные обхаживания, которые в итоге лишь выставляют тебя идиотом и превращают в смехотворно лёгкую мишень. — И теперь не имеешь ни малейшего понятия о том, что с тобой творится, — Люциус улыбнулся сочувственно, а затем вздохнул и бросил огрызок яблока в воду. В гуле волн, бьющихся о борт, лёгкий всплеск остался совершенно неслышным. — Я слишком стар, чтобы тратить силы на всё это дерьмо, — удручённо отозвался Хэндс. — Почему я вообще обсуждаю с тобой свои проблемы, мелкий чертёнок? Как тебе, блядь, удалось меня разговорить? — Со временем всё получается, — Сприггс вытянулся и, подавшись немного в сторону, шутливо пихнул Израэля плечом. — К тому же я симпатичный. — Будто это на что-то влияет. — Влияет, раз ты не сказал «нет», — в зелёных глазах блеснула задорная хитринка, и Хэндс, разомкнув губы, возмущённо вздохнул. Он был настолько же раздражён внезапным уколом со стороны Люциуса, насколько поражён им. Сприггс, вне всяких сомнений, знал себе цену. И всё же его умение тонко лавировать между демонстрацией достоинства и радушной, неприхотливой открытостью сбивало с толку, изумительно противоречивое. — Послушай, то, что беспокоит тебя… Все ваши споры и моральные засухи — всё это не моё дело. Я просто хочу убедиться, что ты не путаешь симпатию с привязанностью, а привязанность — с любовью. Любовь выглядит так, — заявил Люциус, демонстративно приподняв руку с деревянным пальцем. — Это вот, — он склонился ещё чуть дальше и, вытянув шею, оставил поцелуй у Израэля в самом уголке губ. Мягкий, лёгкий и тёплый, словно прикосновение разогретого солнцем бриза в летнем дрейфе. Хэндс не двинулся с места и будто бы даже перестал дышать. Взгляд его ошеломлённо остекленел. — Это симпатия. А что такое привязанность — решай сам, — договорил Сприггс просто и невозмутимо, так, словно между ним и Израэлем только что не произошло ничего странного или пересекающего любую разумную черту. Придержавшись за стену надстройки, он поднялся на ноги и, в пару непринуждённых движений отряхнув свои молочно-белые брюки, направился прочь с бака, не дожидаясь, когда Хэндс выйдет из оцепенения. Ветер над заливом заунывно, тихо напевал, струясь между мачтами Мести и увязшего в заводи Странника. Иззи сглотнул и запрокинул голову, затылком прижавшись к разбухшим на влажном воздухе доскам полубака. К собственному удивлению, он не чувствовал, что после произошедшего ситуация стала сложнее. Напротив, казалось, будто Хэндс впервые за долгие годы вдруг отыскал концы в вязи запутанного узла и, хотя распустить его ещё не удалось, теперь по крайней мере было понятно, за что хвататься. Слова, сказанные Люциусом, для него практически ничего не значили. Неясные и пространные, они казались настолько же пустыми, насколько сложными. Но этот необычайно целомудренный и простой поцелуй, в свою очередь, сделал многое. Несколько минут Иззи пытался отыскать в себе зачатки вины или хотя бы краткий позыв стыда, но он не чувствовал, что изменил Эдварду. Признание, в своё время связавшее их последней нитью перед ужасающим расставанием, было смутным и до сих пор не получило внятного ответа. Хэндс был предан своему капитану, без сомнения, уважал и ценил его, старался беречь… Но однозначной, обоюдно оглашённой любви между ними пока ещё не вставало, а без любви, в свою очередь, не могло быть и адюльтера. Иззи попросту не мог дать внятного имени трепетному восторгу, который он зачастую испытывал к Тичу. Ему нужно было время и гораздо больше сил, чтобы разобраться во всех новых чувствах, бессменно переполняющих уже давно переставшее годиться для подобных потрясений сердце. Больше всего на Свете Хэндс хотел сейчас побыть в одиночестве, вслушиваясь в сонный прибой и дыша привычной, прохладной влагой солёного воздуха. Вот только жизнь, как и всегда, была глуха к его желаниям. Не прошло и пяти минут, прежде чем с палубы донёсся беспокойный гомон голосов, суетные крики и беспорядочная возня. Дроби шагов, впрочем, слышно не было — экипаж явно взбеленился, но не спешил метаться по палубе, как это происходило обычно. Гул ветра смешивал сбивчивую речь матросов в один неразборчивый круговорот, едва донося его до чуткого слуха Хэндса. Что-то явно было не так, но вряд ли дело действительно могло оказаться неотложной катастрофой. Месть стояла на якоре в заливе, где практически не было волн. Береговой котёл сглаживал любые остатки вчерашней бури до небольших маковок ряби на тёмной воде. Устроить пожар, когда в разгар светового дня на борту вне подпалубных отсеков не был нужен буквально ни один фонарь, вряд ли умудрился бы даже этот экипаж. Наивно полагая, будто проблема в скором времени решится сама, Хэндс хотел притаиться ненадолго, чтобы нужды вмешиваться в происходящее у него попросту не возникло, но его идея остаться в стороне мгновенно испарилась, стоило лишь одному внятному, достаточно звучному слову долететь до бака. «Эдвард!» — этот выкрик, без сомнения, объяснял практически всё. Если Тич был замешан в происходящем, дела действительно обстояли плохо. Что угодно могло произойти на палубе в то краткое, практически неощутимое время, которое Иззи легкомысленно отвёл себе на передышку. Последние размышления мигом вылетели из головы. Вскочив на ноги, Хэндс бросился на выход с бака, стараясь заведомо не задумываться о том, что он увидит, оказавшись на палубе. Израэль, наверное, никогда в жизни не пролетал крошечные проходы и узкие лестницы кабины полубака так быстро. Практически вытолкнув дверь на палубу плечом, он проигнорировал звук жёсткого удара створки позади и метнулся в сторону, огибая мачту, чтобы увидеть экипаж, в ужасе обступивший квартердек полукругом, но всё же не решающийся подойти к нему ближе, чем на пять ярдов. Под аркой дверного проёма, прислонившись плечом к деревянному косяку и едва удерживая голову на весу, стоял Эдвард. Дыхание его было тяжёлым, лицо пылало, а шею и часть груди, не закрытую под перевязкой, покрывала сверкающая на свету испарина. Сорочка, спущенная слева до самой середины плеча, едва держалась на чудовищно исхудавшем теле. Жар. Снова жар, неясно отчего вернувшийся с ещё большей силой. Каким-то чудом выбравшись из каюты, едва держась на подкашивающихся ногах, дрожа и хрипя, Тич отчаянно глотал холодный воздух вокруг — ещё четверть часа назад ему до пламени в лёгких перестало хватать невесомого сквозняка, проникающего в приоткрытую форточку над постелью. Эдвард медленно моргал, растерянный и оглушённый. Его здоровая рука цеплялась за срез стены рядом, больная — мёртвым грузом висела вдоль косяка, сбоку прижатая к нему весом Тича. — Чтоб тебе пропасть, — прошипел Иззи и кинулся вперёд. Никогда в жизни он не был так рад крошечным, практически игрушечным габаритам Мести. Пересечь её палубу удалось всего за пару секунд, и всё же Хэндсу пришлось притормозить на линии шканцев. В своём страхе приблизиться к Эду экипаж был отчасти прав. Резко бросаться на него не стоило, излишняя спешка могла его напугать, неосторожное движение — сделать больно. Поэтому, с готовностью вытянув руки вперёд, Израэль стал неторопливо приближаться к своему капитану. Он двигался вперёд, шаг за шагом, пока Эдвард вдруг не приподнял вверх бессильно согнутую правую руку, разбитым жестом показав Хэндсу не подходить. — Д-д… — буква вышла рваной и корявой, глухой, больше похожей на «т», но всё же до дрожи узнаваемой. — Ды… Ша… А-ах, — прохрипел Эд, и вдруг оторвался от дверного косяка. Ноги ему отказали. Завалившись вперёд, Тич рухнул на колени и упал бы лицом на палубу, если бы Иззи не успел вовремя подхватить его, кинувшись на одно колено напротив, почти вплотную к капитану. — Тихо, тихо, Эдвард, держи себя в руках, — растерянно заклокотал Иззи. Взгляд его метался по сторонам, в голову не шло ни единой толковой идеи. Хэндс всегда был хорош в бою, мог заступиться за Эдварда там, где у него не доставало сил справиться в одиночку, но теперь, столкнувшись с его самобытной беспомощностью, не имел ни малейшего понятия о том, что делать. Израэль был паршивым утешителем, совершенно не умел оказывать поддержку, не выносил слёз и, что самое главное, он абсолютно точно не был лекарем. — Дьявол, здесь же холодища. Ну-ка, — придержав Тича над лопатками одной рукой, другой Иззи закрыл его плечи спавшей набок сорочкой и спешным движением затянул тесьму на воротнике. — Прикройся, чёрт, капитан… Не срамись, — зачем-то фыркнул он. — Вот, так-то лучше. — Сквозь сорочку Эдварда и собственную рубашку Хэндс чувствовал нездоровый жар, исходящий от чужого тела. Эд всё-таки не смог удержать голову прямо. Прижавшись лбом к услужливо подставленному плечу старпома, он сделал ещё один невразумительно глубокий, сдавленный вздох и зашёлся кашлем, стараясь выпустить пламя, разъедающее горло. — Пиздец… Где хренов Боннет?! — вспыхнул Израэль так же резко, как кинулся удерживать Тича от падения. Стид был единственным, кто оставался с Эдом в каюте — он самолично отослал остальных. И тем не менее, каким-то образом Эдвард, бредящий и едва ли способный держаться на ногах, был брошен без присмотра, а теперь и вовсе оказался на палубе, разошедшийся в очередном приступе лихорадки. Как видно, усмиривший прежний ток крови лауданум утерял свой последний эффект. — Какого чёрта Эдвард вышел из каюты?! — Ды… Ша-ат… Е… М-мо… Гу, — прерывистый, рваный и невнятный шёпот. Тич разговаривал так, словно рот его был полон плодов хлопчатника, пока, наконец, собравшись с последними мыслями и силами, не всхлипнул вдруг на выдохе тихо и неожиданно разборчиво: — Дышать, — ради этого слова он впервые решительно прижал язык к нёбу срезанной частью. Во рту явно не хватало привычного веса, и всё же каждая буква, несмотря на смазанность и расплывчатое перетекание от звука к звуку, вышла довольно ясной. Впрочем, на то, чтобы обрадоваться собственному успеху, у Эдварда попросту не хватало сил. Вторым, что он смог сказать с тем же успехом, было: — Стид. Ушёл, — а затем замолк, сквозь непрерывные хрипы втягивая воздух сдавленной грудью. Вряд ли до сих пор Эдвард предполагал, что обычная речь способна причинять столько боли. — Да я даже не сомневался. Кто ж ещё, кроме этого придурка, мог оставить тебя одного? — в пустоту проворчал Хэндс, ясно слыша, как вокруг, пытаясь отыскать Стида, засуетился экипаж, но не отвлекаясь на наблюдение за ним. На своём корабле матросы были достаточно внимательны и умелы, чтобы при случае не упустить из виду явно не миниатюрного и определённо не особенно скрытного мужчину с умственным складом домашнего пса. — Пойдём, нам нужно вернуть тебя в каюту, — он уже хотел потянуть Эдварда вверх, помочь ему подняться на ноги, как вдруг уловил почти неразличимое, слабое сопротивление. Тич не давал Израэлю встать, уцелевшей рукой вцепившись в его рукав, а запястьем раненной надавив на чужое плечо. С трудом выпрямившись и отстранившись, Эд покачал головой в слабом протесте. Ему не хотелось назад в безлюдную, душную комнату, где в каждой щели подстерегали до боли знакомые фантомы. Будто бы даже сейчас Эдвард продолжал слышать мерный стук солёных капель, соскальзывающих с гладкой кожи чудовища. — Ради Бога, Эдвард, не дури, — шикнул Хэндс, но Тич не двинулся с места. В который раз за бытие старшим помощником Иззи пожалел, что был недостаточно рослым хотя бы для того, чтобы таскать этого упрямца за шкирку, если придётся. Ему было бы значительно проще жить, будь он ростом хотя бы с Боннета. — Идиот, тебя тут продует. Ты уже, считай, безрукий и безъязыкий! Ещё и пневмонию захотел?! — Эй, эй! Полегче, ладно? — высунувшись из-за двери, откуда недавно появился сам Тич, предупредили Джим. — Не надо на него кричать, entiendes? А то мы с тобой поругаемся, — они сморщили нос, предупредительно фыркнув, и, распахнув дверь пошире, вытолкнули Боннета из коридора на площадку палубы, без особой торжественности, но всё же с некоторой триумфальностью объявив: — Стид. Сказать по правде, на вкус Иззи Боннет не выглядел таким жалким даже тогда, когда Эдвард впервые увидел его, по внешнему виду наиболее отчётливо напоминавшего шлёпнувшиеся на палубу рыбьи потроха. Сейчас Стид не истекал кровью и определённо не был в петле, но, тем не менее, его зажатость, понуро вогнутая линия плеч и слезливый румянец на лице делали своё дело. Золотистые глаза загнанно блестели, уголки побелевших губ сковывала мелкая дрожь. Хэндс даже не сразу заметил, что в трепещущих руках Боннета покоилась свёрнутая вшестеро старая карта, очевидно, одна из тех, что Тич отправлял в трюм, когда на бумаге не оставалось места для того, чтобы внятно проложить новый маршрут. В любом случае, Иззи было не до его игр. Не став вновь кричать, браниться или даже унижать, он только поджал губы и, нахмурившись, демонстративно указал кивком в сторону сидящего на поджатых коленях Эдварда. Впрочем, и без его подсказок Стид прекрасно видел, что творилось вокруг. Спохватившись, он хотел было кинуться вперёд, вновь поднять Тича на руки, любым возможным способом помочь ему добраться до постели, но вовремя остановил себя, не решившись подойти ближе даже на один единственный шаг. Теперь он не знал, мог ли вообще прикасаться к Эдварду. — Прошу прощения, разрешите…? — из всё того же дверного проёма наружу прошмыгнул Сприггс, прижимающий к груди плотный алый свёрток. По изящным, насыщенным узорам на нём Хэндс узнал трижды проклятый баньян. Когда и откуда мальчишка успел достать его оставалось неясно, но стоило признать, что для Эдварда, вытащившегося на палубу в одной лишь сорочке, укутаться хоть во что-нибудь было бы весьма кстати. Попытавшись пробраться к Тичу, Люциус ненароком задел Стида плечом и, отшатнувшись от него, пропустил мимолётную приторную улыбку: — О, капитан Боннет! Я уж было подумал, что ты опять за борт бросился, — а затем невозмутимо устремился мимо, будто на палубе не происходило ровным счётом ничего, что могло бы потревожить его ум и сердце. Стид соврал бы, если бы сказал, что его не посещала подобная идея. Что ему осталось бы, если бы Эдвард действительно захотел, чтобы он исчез? Но, так и не получив ответа, Боннет позволил себе только спрятаться в безлюдных отсеках под палубой Мести, чтобы там, в полном одиночестве, усмирить собственные недопустимые эмоции. Не ему было плакать и жаловаться. Почти все, кто находился на борту, так или иначе пострадали от его действий. Стид твёрдо знал, что сам был в ответе за своё горе, и всё же успокоиться это помогало едва ли. Помимо тревоги, волнения и страха на него неизменно давила вина. Глядя на Эдварда, Стид ясно видел вырезанную синяками и ранами на чужом теле карту собственных ошибок. Но, стоило ему лишь на миг отвести взгляд, как разум услужливо вычленял из памяти Бенджамина, на последнем издыхании подарившего Боннету совершенно бессердечный, но всё же единственный важный теперь вопрос. Думал ли Стид, что, после всего случившегося, Тич способен его простить? Быть может, но разве что грешной мыслью, бледной надеждой и совершенно нескромной фантазией. Поплатившись за каждый свой побег, Стид, несмотря ни на что, хотел остаться теперь, пускай даже ему придётся терпеть упрёки, взгляды, полные брошенной на ветер любви, и нескончаемые муки совести. Он и сейчас с трудом держался, принуждать себя стоять на месте и бесполезно наблюдать за тем, как Люциус, встав на колени рядом с Эдвардом, бережно кутал его в алый баньян, некогда принадлежавший… Стиду. Боннет изумлённо разинул рот, в оцепенении пялясь на Тича. Тот присмирел, из рук Иззи спокойно подавшись в невесомые объятия Сприггса. Не в силах оторвать взгляд от Эдварда, неожиданно ставшего таким мягким, смирным и спокойным, Стид не заметил, как Хэндс, поднявшись на ноги, ринулся в его сторону. Следующим, что удалось почувствовать Боннету, когда Мир вокруг вдруг рывком пошатнулся наискось, стала вспышка острой боли в центре лица. — Чтоб… Тебя, — прошипел Стид, склонившись вперёд и зажав нос левой рукой. В правой осталась затёртая старая карта. Кожа над верхней губой уже стала тёплой, скользкой и влажной. Благо, хоть переносица наощупь оказалась ровной. — Я, мать твою, только начал верить, что у тебя в голове есть что-то, кроме дерьма! — закричал Хэндс. Рука его взметнулась, указав на закутанного в баньян Эдварда, которого Люциус, прижав к себе, тихонько поглаживал по голове, словно стараясь убаюкать. Вторая рука мальчишки, впрочем, предусмотрительно закрывала лишённому живой воли Тичу глаза. — Какого хрена Эдвард разгуливает по кораблю, когда ты был единственным, кто оставался с ним в каюте?! Я в жизни не поверю, что ему в таком состоянии понадобилось меньше десяти минут, чтобы от кровати до двери дойти! Он же явно не сбежал из-под твоего бдительного надзора, а?! Он ходит-то с трудом! Ты его, блядь, видел?! Где ты был, пока он шатался в подпалубках, клятый ты имбецил?! — Какого хрена? Отойди от него, — вступились Джим, но тут же притихли, когда Боннет приподнял руку с картой, показав им не приближаться. Он должен был договориться с Иззи сам. — Я искал, где мы можем спрятаться, — послушно ответил Стид. Голос его был глухим и сдавленным. По глотке вниз полз отчётливый привкус меди. — И нашёл трюм?! — всплеснул руками Иззи. — Нет, — Боннет сглотнул, стараясь сделать собственный тембр хоть немного более чистым. — Но по… Подумай сам, хорошо? Мы стоим в этом заливе уже… Который день. Гольфстрим проходит в миле отсюда, и мы в паре суток неспешного плаванья на неполных парусах от… Северной Каролины, — ему приходилось прерываться, чтобы сглатывать стекающую в горло кровь и не давиться. — И раньше это было не особо плохо… Стоит корабль и стоит, никому не было до этого дела. Но сейчас? Тут Странник… Известнейший из каперских шлюпов… По самый фальшборт тычется в воду носом. Это… Плохо. Что, если нас заметит флот? — Опустив руку, Стид озадачено всмотрелся в кривое пятно крови, расползающееся по пальцам и ладони, а затем, тяжко вздохнув, собрался с духом и утёр лицо рукавом белой рубахи. Всё равно хуже стать уже не могло. — Ещё один корабль поймать на обломки Марианны не выйдет, ловушка слишком… — Он неопределённо махнул в сторону наполовину погружённого под воду Странника. — Очевидна. Олу ведь верно сказал, нам не стоит стоять здесь долго. И я просто подумал… — Не знал, что ты умеешь, — огрызнулся Хэндс. — Я подумал, — настойчиво продолжил Стид. — Что неплохо было бы сплавать, ну… В Окракок. У Иззи попросту не было слов, чтобы по меньшей мере относительно внятно ответить на это. Отчасти Боннет, разумеется, был прав. Им действительно не стоило задерживаться на пустынной заводи, в капкане из суши с трёх сторон и выходом, по центру загороженным монументальным массивом каперского шлюпа. Близлежащая губерния привлекала торговые и флотские суда, и, рано или поздно, иное из них могло приметить Месть, пришвартованную у безлюдной земли, заросшей диким лесом. Со стороны общая картина выглядела настолько же компрометирующей, насколько компрометирующей была на деле. Лучшим решением, конечно, было отплыть подальше от Странника, предоставив ему постепенно уходить под воду в оковах собственного веса. Но Окракок? Что за дурацкая идея! Худшим вариантом было бы только направиться прямиком в Нассау и там поставить всех и каждого в известность о том, что на борту Мести находится еле живой Эдвард Тич собственной персоной. Невыносимо возмущённый, Хэндс по привычке обратил взгляд к своему капитану, но, как и следовало ожидать, обыкновенно строгой в минуты опасности, решительной и собранной фигуры он там не нашёл. Эдвард смирно сидел на палубе, плечом прижимаясь к груди Сприггса. Плотная ткань баньяна бархатистым водопадом обволакивала его изредка вздрагивающее тело. Будто почувствовав на себе чужой взгляд, Тич отыскал наощупь кисть Люциуса, закрывающую ему глаза, и опустил вниз, развернув к себе. Затаив дыхание, экипаж устремил к ним заинтересованные взгляды. Вторую руку… Больную руку Эд приподнял с сомнением и, слегка отставив мизинец, прислонил его кончик к ладони Сприггса, а затем провёл первую неуверенную линию по чужой коже. Люциус захлопал глазами, растерянно, но уже спустя миг взбодрился и, поставив свою ладонь прямо, снял левую кисть Эдварда с собственного запястья, показывая, что руку на месте удержит сам. Во всяком случае так Эд смог пользоваться здоровыми пальцами на левой руке. Уже указательным он продолжил старательно чертить линии на кисти Сприггса. — Какого хрена вы делаете? — Хэндс настороженно скривился. — Он пишет, — ёмко объяснил Люциус, не спуская внимательного взгляда с незримых контуров, которые проводил Тич. — Он спрашивает, есть ли маршрут? — Д-да, — растерянно кивнул Стид. Эдвард взглянул на него испытующе, но затем вновь вывел что-то у Сприггса на ладони. — Говорит «покажи», — прочитал Люциус. Ни разу за свою жизнь Боннет так сильно не суетился. Сперва он чуть не перехватил карту испачканной в крови рукой, затем, опомнившись, вытер ладонь о брюки — одежда и так ещё с утра была замарана вылитой на него похлёбкой. Шатким шагом подобравшись к Эдварду, Стид сначала хотел также опуститься на колени, но затем понял, что удобства в демонстрации ему это не прибавит. Карта была весьма крупной. Развернув её, Стид указал на единственную линию, выведенную углём с кокпита, а не чернилами. Скрестив руки на груди в демонстративном презрении, Хэндс направился следом за ним и, обогнув Эдварда и Люциуса, встал позади них, вглядываясь в намеченный Стидом путь. Глупость идеи мгновенно усилилась втрое. Боннет, прежде, очевидно, ни разу не бывавший в местных водах, при построении маршрута упустил из внимания прибрежные течения и, что самое важное, время года. Подобная небрежность на воде никогда и никому не сходила с рук. Ту же самую мысль Иззи смог уловить в том, как Эд озадаченно и будто бы даже насмешливо вздёрнул левую бровь. Он мог быть неумелым и ребячливым в боязни дурацких сказок, мог сколь угодно капризничать по пустякам, но и в бреду, и в полусне, и даже незрячим Эдвард всегда знал, как добраться до Окракока. — Стид, скажи-ка, сейчас лето? — предвосхитив корректировки Эдварда, поинтересовался Хэндс. — Нет, — мигом подобравшись, отозвался Стид. Он шмыгнул носом и тут же кашлянул, тщетно постаравшись проглотить обволакивающую горло кровь. — Тогда мы не доплывём, — непринуждённо пожал плечами Иззи, а затем, склонившись вперёд, поочерёдно ткнул пальцем в три разных точки вдоль маршрута. — Здесь, здесь и здесь… Вот в этих местах нам настанет пиздец. Общая мысль ясна? — Почему? — опешил Боннет. — Практически у любого тёплого течения есть встречное холодное. Гольфстрим — главенствующая сила на воде. Поймавший его корабль обретает крылья. Но представь, что было бы, если бы не было течения, противолежащего ему, обладающего достаточной мощью, чтобы выводить суда из его черты? Все хреновы корабли Атлантики в конечном итоге оказывались бы в Окракоке, и там и оставались. Это вот, — кончиком указательного пальца Иззи провёл змееобразную линию от Гренландии до Мэна. — Лабрадорское течение. Будьте, сука, знакомы! Оно усиливается вдвое в холодные времена года. И оно явно не одобрит твой дебильный курс. — В первый миг Боннет повернул голову к Эду, по привычке ища прежней поддержки, но там встретился исключительно с пытливым, выжидательным вниманием. Отстаивать собственный маршрут Стид должен был сам. Во всяком случае, Тич явно не собирался делать это за него. — Кроме того, — неумолимо продолжил Хэндс. — Окракок — безопасное место для Чёрной Бороды, и только для него. Если мы привезём туда Эдварда так… — Иззи осёкся и цокнул языком, снимая с него едва не вырвавшиеся недопустимые слова. — Так, как есть сейчас, губернатор наверняка не упустит возможности избавиться от многолетнего пиратского гнёта. Одна ошибка со стороны Эдварда, один единственный намёк на слабость, и мы все будем доживать свои дни в гиббетах. Ты этого хочешь? — Но он не слабый, — упорно возразил Стид. Мигом будто бы напрочь забыв о карте, он свернул бумажное полотнище вдвое и опустил руки. — Он на ногах раз через раз не держится, — напомнил Хэндс. Эд, запрокинув голову, бросил на него растерянный, полный кроткого внимания взгляд. — Не может пользоваться правой рукой. Не разговаривает, чёрт возьми! Пару недель назад я не продержался бы против него в бою и минуты. Сейчас? Сейчас мне даже не понадобится оружие, чтобы прикончить его в два счёта. Да ты… Дьявол, Боннет, разве ты сам не видишь? Он же чудом не умер! — Иззи, — осторожно окликнул Люциус, и Хэндс, вздрогнув, опустил глаза. — Эдвард так-то прямо тут сидит, — будто об этом нужно было напоминать. Израэль и сам знал, что слова его были жестокими. Но ведь он говорил правду. Прославленная база Чёрной Бороды была безопасна лишь до тех пор, пока он мог сохранять её таковой. Иззи знал это, и Эдвард знал тоже. Но всё же болезненная горечь, окрасившая его лицо, отчего-то взволновала Хэндса до самой глубины заветренной души. На удивление решительно притянув к себе ладонь Сприггса, Тич вывел на ней ещё несколько слов. Люциус сперва беззвучно повторил их губами, чтобы запомнить сложившуюся фразу. — Что он сказал? — взволнованно поинтересовался Стид. — Сказал, что плывём в Окракок, — Сприггс вновь приобнял Эдварда за плечи, помогая ему сидеть прямо, и тот через усилие горделиво вздёрнул подбородок. — Но маршрут он построит сам.