Место у ног

На вторые сутки выхода в Атлантику быт на Мести, по большей части, стал возвращаться в привычное русло. Хэндс вёл корабль согласно указаниям Эдварда и, хотя матросам приходилось регулярно сталкиваться с упрёками и придирками, при своём капитане на борту старпом не решался переходить допустимых рамок. Только Люциус замечал, что с каждым часом Иззи будто становился всё более замкнут, угрюм и задумчив. Если кто-то, помимо Сприггса, и обращал на это внимание, то они старались не подавать виду. В задумчивости Хэндс был склонен спускать с рук гораздо больше, чем при ясном разуме. Лишь за Эдвардом он продолжал следить бдительно и неизменно. Капризы своего капитана, частые обмороки, редкие жалобы и душераздирающие вопли, с которыми Эд по несколько раз за ночь вскакивал с постели, охваченный очередным кошмаром, Израэля нисколько не заботили. Всё это твёрдо оставалось на плечах невообразимо чуткого Боннета. Но стоило только Тичу переступить порог капитанской каюты, и именно Иззи силой возвращал его назад в постель. Если Эдвард не хотел есть, Хэндс садился напротив с собственным пайком и не уходил, пока капитан не проглатывал по меньшей мере половину своей порции. В отличие от Стида неспособный чудесным образом разбирать невнятный лепет Эда, Иззи, вместо этого, наловчился ошеломительно чётко подгадывать моменты, когда в его капитане прибавлялось опасной для жизни спеси, и сразу же появлялся, чтобы сбить её в зародыше. Вот и сейчас, занятый разъяснением экипажу того, как отыскать нужное течение без конкретной карты, он внезапно замолк на полуслове и, развернувшись на каблуках, устремил полный предостерегающего пламени взор на квартердек. Эдвард, разумеется, едва успел приоткрыть дверь, прежде чем столкнуться лицом к лицу с разъярённым старпомом. — Иди в постель, — рявкнул Хэндс. — Иди к чёрту, — сощурившись, старательно отчеканил Эд. Слова вышли размытыми, словно он говорил с полным ртом хлеба, и всё же разобрать их не составляло особого труда. Эдвард ни на миг не сомневался в том, что Иззи не принуждал бы его сидеть в четырёх стенах, если бы знал, как тяжело, тоскливо и страшно это было. Встать на ноги оказалось не так уж и сложно. Пускай Тич до сих пор не чувствовал себя надёжно при ходьбе и не мог стоять дольше полуминуты, не рискуя потерять сознание, куда мучительнее и сильнее страха перед этим было желание дышать. В каюте Эд чах, скучающий, а значит полностью предоставленный беспощадным мыслям. Его охватывали пока ещё совсем свежие воспоминания о случившемся, и каждая рана на теле ныла в несколько раз сильнее. Но объяснить это Хэндсу Эдвард попросту не мог. На столь ужасающее количество слов ему не хватило бы сил, в чтении Иззи не особенно преуспевал, да и вряд ли он действительно стал бы прислушиваться к столь пространным жалобам. В его разумении, должно быть, Эд имел право покинуть каюту только в том случае, если она загорится. Поэтому всё, что оставалось Тичу, это стоять на своём. Без объяснений и оправданий. Настойчиво и, как уже привык говорить Хэндс, капризно. — Привет, Эд, — невозмутимо бросил Люциус, по привычке устроившийся на лестнице квартердека. Он кокетливо помахал капитану рукой, пока весь остальной экипаж настороженно переглядывался, не зная, чью сторону принять. Они неизбежно вступились бы за Тича, если бы только Израэль не был настолько очевидно прав. Шаткая на ходу палуба была неподходящим местом для того, кого всего пару суток назад чудом вырвали из объятий жестокой смерти. — Что скажешь о сегодняшней погоде? — Эдвард, мать твою, ты видишь, что наш хренов корабль движется, а? — всплеснул руками Иззи. — Тебе опасно находиться на палубе, не дури, возвращайся в каюту. — Нет, — Эдвард выпрямился и, склонив голову, с вызовом уставился на Хэндса исподлобья. — За что ты мне, проклятый ты дебил? — удручённо прошептал Иззи, но слова его отчётливо услышали абсолютно все, кто стоял в паре ярдов поблизости. Решительно устремившись вперёд, Хэндс с неизбежной лёгкостью поймал Эда за предплечье и, толкнув свободной рукой дверь под квартердек, поволок его внутрь. Это было дурацкое, невразумительно неравносильное, по большей мере банально раздражающее противостояние. Так же просто, как Эдвард прежде мог расправиться с Иззи, Иззи мог совладать с Эдвардом теперь. Сколь бы ни пытался упираться Тич, его износившихся сил не хватало на то, чтобы доставить Хэндсу ощутимые проблемы. Эд был немощен и быстро выдыхался. За одну попытку вытянуть собственную руку из чужой хватки он уставал так, как прежде не мог устать за целую ночь, проведённую в условиях аврала. Два рывка прочь стоили ему всей энергии, сохранившейся после самостоятельного преодоления коридора. Иззи волок Тича в сторону каюты с неумолимой решительностью, и тому волей-неволей приходилось переставлять ноги следом, чтобы не свалиться от очередного рывка. Эдвард мотал головой и мычал. В глазах его, не имеющий теперь какого-либо выхода, кипел праведный гнев, и Эд, наверное, в очередной раз проиграл бы эту битву, если бы раздавшийся за его спиной хлопок двери на палубу вдруг не показался громом. Гнев сменило неожиданно глубокое отчаяние. Тич больше не мог находиться в одной комнате, не желал возвращаться туда хотя бы час. Один единственный, жалкий час! И этой малости Хэндс не позволял ему, прагматичный и верный себе. — Нет, — повторил Эдвард. Дыхание его начало сбиваться. К горлу подступила странная, неуместная, лишённая какого-либо здравого истока паника. — Нет. Не хочу. Нет, нет, — он бормотал сбивчиво и смазано, нелепо. Но в голосе его при этом разверзся водоворот страданий. Собрав каждую крупицу оставшихся сил, Эдвард упёрся босыми ногами в пол и рванулся прочь, потянув Хэндса назад всем весом. Он не боялся упасть, знал, что Иззи удержит, уверенно и крепко, а тот, как и ожидалось, замер, рывком развернувшись к своему капитану. — Какого чёрта…? — Тич знал это выражение лица слишком хорошо. Зубы Хэндса сжались, слова сквозь них вырывались смесью рыка и шипения. Ощерившись, Израэль склонил голову и расправил плечи, со своего роста стараясь казаться внушительным. Но это всё произошло в один миг, он так и не успел сказать ничего, кроме этих двух слов, когда Эдвард прервал его пощёчиной. Наотмашь, пускай и без особой силы — голова Иззи едва дёрнулась, на лице не осталось ни следа, и всё же этого оказалось достаточно, чтобы пальцы старпома разжались, а Эд, высвободившись из чужой хватки, отпрянул назад, к стене. Был тягучий, ошеломляюще тяжёлый момент, когда все звуки вокруг внезапно исчезли. Хэндс потянулся к лицу, приложив ладонь к щеке, всё такой же белой и слегка прохладной ещё с момента пребывания на палубе. Ему не было больно. Слабый удар Эдварда не нёс в себе намерения навредить. Напротив, полная беспомощного страха, эта отчаянная попытка к сопротивлению была жалкой, как ни одна другая. И всё же она провела между Тичем и Израэлем непреодолимую черту. Будто они вернулись на пару лет назад, уже не в то время, когда Эдвард был юн, лёгок и игрив, но ещё не в то, когда он стал замкнут, отстранён и безразличен. Впрочем, своей самой резкой и опасной версией он не был тоже. Осунувшееся, слабое существо с круглыми влажными глазами, забито прижимающееся к стене, совсем не было похоже на Чёрную Бороду. Закипевшее в Иззи недовольство теперь успокаивало лишь то, что Эдвард не принялся лебезить и извиняться. Во всяком случае, сейчас он руководствовался собственными мерилами справедливости. — Ты меня ударил? — не сумев сдержаться, изумлённо уточнил Хэндс, и Эд насупился, подняв в воздух правую руку, за которую держал его старпом. Рукав просторной рубахи соскользнул вниз по предплечью, обнажив свежий алый след под запястьем, внахлёст пересекающийся с ещё не зажившей гематомой от верёвок. В панике и волнении Иззи, похоже, сдавил руку своего бесценного капитана слишком сильно. Сняв с лица ладонь, он развернул её к себе внутренней стороной, с изумлением уставившись на собственные пальцы. Сжал их. Перчатка тихо заскрипела. Как он мог не заметить, что делает Эдварду больно? Быть может, дело было в том, что прошлый Эдвард, здоровый Эдвард, Эдвард, чьи руки не были покрыты синяками, чьё тело не было непоправимо искалечено, мог шутя вынести гораздо больше этого. Шумно выдохнув через нос, Иззи нахмурился и вскинул голову, вызывающе и уверенно. — Ты можешь хотя бы на пару дней перестать вести себя, как чёртов ребёнок? Т-тебя… Тебя, мать твою, вообще хоть немного заботит, каким опасностям ты подвергаешь себя безо всякой на то причины?! Выходишь на палубу в Атлантике! Тут волны в штиль выше тебя! Вынь уже голову из задницы, Эдвард! Даже я за сегодня дважды чуть не навернулся от ебучей качки! Что за чёртова блажь подниматься с постели, когда тебя ноги не держат?! — Он всплеснул руками, с гневом сделав один единственный, тяжёлый и звучный шаг в сторону Эда. Тот остался на месте, с мрачной задумчивостью вслушиваясь в каждое слово старпома. Он почти наверняка знал, что Хэндс собирался сказать дальше. — Прими последствия! Вот, что бывает, когда ты мнишь себя всемогущим, забывая, что от тебя давным-давно осталось одно только имя! Я, блядь, пытаюсь тебя беречь! И что ты делаешь?! Швыряешь меня за борт, решив… Что?! Что было бы неплохо остаться один на один с проклятым пиратским палачом?! Ты же…! Ты лучше всех знал, что Хорниголд сделает с тобой! И не позволил мне остаться! Мне! Твоему старшему помощнику! — раскрытой ладонью Хэндс звучно ударил себя в грудь, то ли пытаясь поскорее отпустить наконец выплеснувшийся гнев, то ли рассчитывая хоть немного угомонить разошедшееся сердце. — А если бы мы не успели?! Если бы не добрались до залива вовремя?! Ты же мог погибнуть! — Зато ты не мог, — речь Эдварда была всё такой же расплывчатой и ненадёжной, но это был единственный способ, которым они с Хэндсом могли общаться наедине. — Ради, блядь, Бога! — упорно оскалился Иззи. — Тебя клеймили! — Он пожалел бы о том, что сказал это, если бы успел вглядеться в стыдливое уныние, окрасившее лицо Тича прежде, чем прозвучал ответ. — Стоило того. Очередной вздох застыл у Хэндса прямо в горле. Ответить на такое было непросто, когда Эдвард буквально признал, что бросил к его ногам собственную жизнь, будто она ничего не значила. Израэль привык к тому, что с него могли требовать подобных жертв, но получать их оказалось на удивление невыносимо. В самом деле, он не просил ничего из того, что произошло с того момента, как их с Тичем силком приволокли на Странник. Эд словно играл с ним в жестокую игру, дав всё, о чём Хэндс когда-либо грезил, и вместе с тем сразу показав, как легко он мог лишиться этого. Путаные чувства душили, впивались шипами в сердце и горло. Иззи не знал другой жизни кроме той, где он был правой рукой, инструментом, на который Эдвард всегда мог рассчитывать, и теперь, внезапно став чем-то большим, не имел ни малейшего представления, как поступить дальше. Всё это было, вероятно, поганой, подлой шуткой, ведь только став достаточно мягким, чтобы обратить на Иззи внимание, Тич вдруг совершенно перестал ему подходить. Беззащитный и слабый, разбитый, он не мог постоять за себя не только перед врагами, чтобы остаться в живых, но и перед самим Хэндсом, чтобы не позволить ему себя ранить. Израэль не был ласковым человеком, он не был тёплым или душевным. Он был вспыльчивым, мнительным и грубым, он был настойчив и самоуверен, он всегда шёл до конца в собственных идеях и принципах. Он только что сделал больно Эдварду, а Эдвард не сумел должным образом защититься. — Чт-то ты…? — прохрипел Хэндс, изумлённый и впервые в жизни настолько глубоко и искренне напуганный. Непозволительные эмоции в себе самом он уловил не сразу, но затем, эхом в голове разобрав собственный голос, подобрался и вновь надел уже ставший привычным оскал. — Ты кретин! — рыкнул Иззи. — За все годы службы тебе я слышал много идиотских вещей, но это самый отборный бред, который только можно было выдумать! Не удивлён, что он пришёл в голову именно тебе! — Он заметил, как Эдвард поджал губы, как напряжённая складочка залегла у него над переносицей, как потемнели в испытующем прищуре его и без того чёрные глаза. — «Любишь меня умом»?! Эдвард, а он у тебя вообще есть?! — Лжец, — тихим, ровным тоном отрезал Эдвард, и Хэндс притих, словно по команде. Отчего именно на этом слове ему лишь на миг была дана чудесная способности Стида понимать Эда по одному лишь взгляду, Иззи не знал. Но у него не было никаких сомнений в сути прозвучавшего обвинения. Тич был прав, он солгал. Тогда же, на Страннике, обещая быть на стороне Эдварда, что бы ни случилось впредь, Израэль дерзнул встать против него теперь, в минуту слабости, и… Что ж, в этом был лишь один из истоков его собственных тревог. Но разве прежде всё происходило не точно так же? Он считал, что лучше Эдварда знает, что ему нужно, что сможет защищать его даже против его собственной воли, и, несмотря на то что им обоим пришлось дорого поплатиться за это, собственных взглядов не изменил. — И трус, — горько усмехнувшись, добавил Иззи. — Но я лучше никогда не буду владеть чем-то, что неизбежно потеряю. Мой страх за тебя заставляет меня причинять тебе боль. Мой страх за тебя заставляет тебя испытывать ко мне ненависть. Я присягнул служить тебе старпомом, но я, чёрт побери, не соглашался быть твоим вдовцом. — Капитулирующе приподняв руки, он отошёл к противоположной стене коридора и, направившись мимо Эдварда к выходу на квартердек, бросил последний небрежный упрёк: — Жаль, ты не додумался спросить об этом раньше. Повернуться следом за скрывшимся на палубе Израэлем Тич не осмелился. Он так и замер, неподвижно приникнув к стене в смятении и шоке. Хэндс говорил путаные, странные и невразумительные слова. И всё же Эдвард, к собственному ужасу, понял их предельно отчётливо. Более того, они дали ответы на все вопросы, которыми Эд когда-либо задавался с тех пор, как завязал с Иззи близкое товарищество. Теперь было ясно, отчего он, очевидно теплеющий к Эдварду сердцем, не решался сближаться с ним прежде, отчего за минувшие дни даже не подумал ответить ни на признание своего капитана, ни, тем более, на его спонтанный поцелуй. Винить его в этом после всего услышанного Тич попросту не мог, как не мог и не ощущать горечи, неизбежно последовавшей за чужими словами. В своём желании быть кому-то близким, нужным, Эдвард оказался безбожно слеп и теперь в очередной раз поплатился за это. Он сложил руки на груди, так, словно вокруг вдруг стало невыносимо холодно. Правую кисть, до сих пор не начавшую двигаться, мёртвым грузом устроил в сгибе локтя. Вытянул шею и, прислонившись лбом к стене, беззвучно расплакался. Иззи был прав, прав жестоко и неизбежно, ведь Эдвард действительно не спросил, чего он хочет. Возомнил себя героем, сам сделал то, за что прежде судил Хэндса — решил всё за него. На что он рассчитывал в своей неразумной обиде, Тич точно не знал, но теперь, когда всё прояснилось, он, наконец, смог увидеть, как Израэль медленно и поступательно, но всё же решительно расправлял плечи, лишившись гнёта Чёрной Бороды, прежде возложенного на него невыносимым грузом. Он цеплялся за этот образ раньше, боясь столкнуться с собственными проблемами и нуждами, а оказавшись освобождённым насильно, по решению Эдварда, стал расти. Пускай Хэндс больше не был старшим помощником живой легенды, он, наконец, стал абсолютно свободен. Вот только Эдвард, напротив, каждый день непрерывно чувствовал, как всё глубже уходит на дно. Отринутая им маска, жестокое притворство, не была тому виной. Он ни за что не захотел бы становиться Чёрной Бородой вновь. И всё же его исцеление, начавшееся столь хорошо и безоблачно, отчего-то превратилось в кромешный Ад. Беспомощный, испорченный, Эдвард, похоже, больше не был нужен ни одной живой душе. Он раскрыл рот для вдоха, но грудь неожиданно сдавило с болезненной силой. В ушах поднялся гул. Глядя в пол, окутанный сумерками подпалубного коридора, Эд в ужасе понял, что тонул. — Помогите, — это слово сорвалось само, беззвучное, сказанное одними лишь губами. Тич соскользнул вниз по стене так стремительно, что не успел даже моргнуть, но в то же время так медленно, что в голове его успела пронестись вся жизнь. Быть может, успей он с умом ухватиться хоть за одну из вспыхнувших в голове картинок, он понял бы, как оказался здесь. В дюйме от пола его подхватили чьи-то крепкие руки. — Эдвард? — голос мягкий, тёплый, исполненный искреннего беспокойства. Тич вдруг засуетился, задрожал, прижавшись к чужой груди и цепляясь руками за одежду. Правая кисть пусто елозила по белой рубахе на столь удачно подставившемся плече. — Эдвард, милый, в чём дело? Я слышал крики, н-но… Не твои. Вы повздорили с Иззи? Эдвард? Держись, вот так… — Стид горестно вздохнул, помогая Тичу приподняться и тут же с трепетной осторожностью прижав его к себе. — Моё бедное сокровище, — прошептал Боннет. Он знал, что позволяет себе слишком много, но не мог выпустить Эда из рук, когда того не держали ноги, и не мог не прислониться щекой к его виску, когда они впервые за долгое время были друг к другу так осознанно близко. — Ты будешь в порядке, я обещаю. Всё будет хорошо. — Прости, — едва слышно всхлипнул Эд, и Стид оцепенел. — Прости, по… Пожалуйста, прости. — За… Что? — с трудом выдавил Боннет. Ему вдруг стало совершенно не по себе. Эдвард, разбитый, обессиленный, прежде одаривающий Стида исключительно гневом, пускай и заслуженным, оказался, на удивление, куда более мучительным зрелищем. Вряд ли он мог извиняться за то, что покинул каюту, пока Стид удалился, чтобы принести ему поесть. Прежде Тича подобные выходки с собственной стороны волновали мало, да и не могли они стоить столь горьких слёз. Всё прояснилось практически мгновенно. К ужасу Боннета, Эд затравленно поднял голову. Глаза — бездонные омуты отчаяния, обратились прямиком к Стиду. — Я н-не… Не знаю. Что я сделал… Не так? — сердце Стида сжалось. Руки, неосознанно вцепившиеся в Эдварда крепче, так, словно его вот-вот собирались отнять, похолодели. — Поч-чему ты… Ушёл? Это действительно было всё, что Тич сейчас хотел знать. Он уже не искал поддержки отчаянно и неразборчиво, не ждал, что ему помогут. Ему нужно было только понять, в чём была причина всего случившегося. А Боннет, ошеломлённый, бледный и до смерти перепуганный, только и смог, что через силу помотать головой. Он не знал, что ответить на такое. Попросту не ждал услышать столь невероятного, бессердечного абсурда. Эдвард не должен был просить прощения у него. Не после всего, что случилось, не за то, что Стид сотворил на поводу у собственной слабости, недостойной капитана. Чувствуя, как отчаянно и неожиданно цепко Эд прижимался к нему, ища поддержки, Боннет скользнул одной рукой дальше, над чужими лопатками. Пальцы робко вплелись в отрастающие пепельные волосы — они уже почти целиком закрывали шею. И в этот миг, миг полный потерянности и тоски, миг воспоминаний обо всех лишениях, нужные слова неожиданно сорвались с губ Боннета сами по себе: — Потому что я был глуп, Эдвард, — на удивление ровным, спокойным голосом ответил Стид. — Потому что я ошибся. Я не должен был оставлять тебя. Никогда не должен был. После всего, через что мы прошли вместе, всего, что я пережил благодаря тебе, ты не заслуживал того, чтобы я исчез совершенно молча, бесследно. А что сделал ты? — он улыбнулся печально и кротко. — Ты облил меня супом, улизнул из-под моего надзора уже дважды… Грозился меня застрелить. Но, Эдвард, ты не сделал ничего, за что мне могут причитаться твои извинения. Я рассчитываю лишь на то, что это ты сможешь меня простить. — Пускай в ответ Стид получил лишь ненадёжное молчание и несколько новых всхлипов, он и не ждал, что Тич скажет хоть что-то сейчас. Даже если ему ещё хватало физических сил сделать это, сложно было представить, насколько тяжёл стал груз у Эдварда на душе, если он всё же лишился своего прежнего дерзкого запала. — Не скажешь мне, почему ты здесь? — всё же осторожно поинтересовался Боннет, и Эд, шмыгнув носом, приподнял левую руку, чтобы указать себе за плечо, в сторону двери, ведущей на палубу. Стид заинтересованно вскинул брови. — Ты хочешь наружу? — Эдвард кивнул. — Тогда пойдём. Это было слишком легко. Тич не успел даже обдумать услышанное, он ожидал отказа, который получил ещё от Хэндса. Слов о том, что находиться на палубе в его состоянии неразумно и крайне опасно, что ему не следует покидать каюту до тех пор, пока тело не окрепнет достаточно, чтобы стойко держаться на ногах. Стид, вместо этого, продолжая придерживать Эдварда за спину одной рукой, наклонился немного вбок, чтобы второй рукой подхватить его под колени. Точно так же Боннет уносил его с палубы Странника, уже давно оставленного позади, словно дурное воспоминание. И Эду сперва пришла в голову идея вывернуться, но скорее от неожиданности, чем из неприязни. Беспокойство и страх мгновенно утихли при виде беззаветной преданности в глазах Стида. Он оставался спокоен и прям несмотря на то, что Эдвард, очевидно, уже не был таким болезненно невесомым, как в первую ночь после возвращения на Месть. У самого выхода Боннет на пару мгновений развернулся спиной вперёд, пятясь, чтобы открыть дверь плечом, не задев ненароком свою бесценную ношу. В первый миг Эдвард сощурился, не привыкший к столь яркому, окружившему его со всех сторон солнечному свету. До сих пор едва ли успевший ухватить пару глотков свежего воздуха, прежде чем Иззи затащил его назад в подпалубный коридор, Тич наконец-то дышал полной грудью. Кто-то из матросов, работающих на палубе, приветливо свистнул. Прикрыв глаза, Тич сквозь ресницы взглянул в сторону правого борта, и тут же прежний восторг утих. Эдвард прижался к Стиду ближе, вздёрнув плечи от неуютно взвившегося беспокойства. У фальшборта, правой рукой сжимая секстант на уровне груди, стоял Хэндс. Отвлёкшись на раздавшийся присвист, он мигом отыскал взглядом Стида с Эдом. Люциус, покладисто замерший за спиной Хэндса с судовым журналом и пером в руках, робко осклабился при виде капитанов. Похоже, он помогал Иззи отслеживать курс. Если бы не назревающий скандал, Эдвард бы с воодушевлением изумился как тому, что Хэндс попросил Люциуса делать за ним заметки, так и тому, с каким доверием он пихнул секстант в и без того занятые руки мальчишки. Сприггс только и успел, что прижать раскрытый судовой журнал к груди, чтобы не выронить ценный прибор. — Как это понимать? — мигом вздыбился Иззи, но Стид, подобравшись и расправив плечи, на удивление, остался совершенно спокоен. Провожаемый пламенеющим взглядом Хэндса, он развернулся и, пройдя к лестнице на квартердек, бережно усадил Эдварда на третью ступень. В тот миг, когда Тич перестал ощущать сквозь телесный контакт ритм его дыхания, он ещё оставался поразительно ровным. — Эдвард хотел наружу, — ёмко объяснил Стид. Он выглядел мягким и дружелюбным ровно мгновение до того, как Хэндс сделал очередной шаг вперёд. Тут же плечи Боннета распрямились, а грудь угрожающе вздыбилась. Это ни капли не было похоже на угрожающий рык или презрительное улюлюканье, которым при Эдварде друг друга неоднократно запугивали обычные пираты. Стид не смотрел на Иззи свысока, не скалился и не дёргался в предупредительных угрозах. Он просто стоял на месте, перекрыв Хэндсу подход к лестнице и явно не собираясь отходить без собственного на то желания. — Я знаю, что он хотел, — Израэль возмущённо всплеснул руками. — Уже не в первый раз при мне он хочет, чёрт возьми, убиться! — Он в безопасности, он просто сидит, — нахмурившись, возразил Стид. — Он «просто сидит» на палубе в открытом океане! Мы можем поймать рифовую волну в любую секунду, что тогда? — Тогда, полагаю, он будет «просто» лежать на палубе в открытом океане, — Боннет невинно вскинул брови и пожал плечами. — Какое-то время. Потом поднимется и опять будет «просто сидеть». Но в этом нет ничего страшного, если Эдвард считает, что ему можно здесь быть, значит, ему можно здесь быть. Это его корабль. — Стид заметил, как Хэндс покраснел. Откровенно говоря, у него изначально не было никаких сомнений в том, чьи прерывистые крики и ругань он слышал в подпалубном коридоре. Вот только, вопреки прежнему обыкновению, поддерживать перебранку с Иззи он не желал. В общих чертах чувства старпома Боннету были весьма понятны. Он и сам ежесекундно едва сдерживал бурлящее в душе волнение, но Эдвард не просил чего-то сверхъестественного. В безоблачный день возможность свалиться за борт даже при его состоянии, пускай и существовала, была минимальной. А запрещать Тичу, пережившему заточение на Страннике, выходить из каюты из чрезмерных опасений было попросту жестоко. — Брось, почему ты волнуешься? — лицо Стида вдруг сделалось приветливым и располагающим. — Фальшборт и релинг у нас довольно высокие. К тому же, почти весь экипаж здесь. Я здесь. И ты, — отблеск солнечных лучей промелькнул в честных золотистых глазах. — Где Эдварду может быть безопаснее, чем в обществе своего старпома? Хэндс определённо хотел что-то сказать. Что-то резкое и необдуманное, что-то, что продиктовала ему первая реакция — привычка припираться. Он не хотел затевать спора точно так же, как и сам Боннет, но всё же не мог отступить теперь. В первом порыве обиды на Эдварда до конца отстаивать собственное мнение было делом принципа. Но Иззи уж точно не знал, что его смятение было заметно со стороны. Опустив судовой журнал на сложенный кабестан, Люциус несколько отстранённо, и всё же не без интереса взял в руки секстант. Пит мог ознакомить его с оснасткой или некоторыми боевыми приёмами, но офицерский измерительный прибор попался мальчишке впервые. Сприггс облизнул губы, раздумывая пару секунд, а затем, кокетливо встряхнувшись, приблизился со спины к Хэндсу, уже раскрывшему рот, чтобы в очередной раз рявкнуть. Ухоженная ладошка легонько коснулась чужого плеча. Израэль напряжённо дёрнулся, с молниеносной скоростью развернув голову, чтобы справа от себя увидеть озарённое интересом лицо, и губы, сложившиеся в еле различимый шёпот: — Как этим пользоваться? — Сприггс был очаровательнейшим созданием большую часть времени, которое проводил в бодрствовании. После нескольких лет, давших ему понять, что лёгкий флёр обольщения решает многие проблемы куда проще и быстрее любого клинка, он сделал шарм своей неосознанной привычкой. Но использовать подобные приёмы на Хэндсе было делом совершенно бестолковым. Люциус прекрасно понимал, что мог строить улыбочки и хлопать ресницами хоть до посинения, и это только вызвало бы в Иззи совершенно лишнее раздражение. Поэтому тихий тон его был не приторно-медовым, но пытливым, а круглые зелёные глаза сияли не подобострастием, но неутолимым любопытством. — Люциус, ну мать твою… — рыкнул было Хэндс, собираясь отчитать мальчишку за то, что он без разрешения вмешался в разговор старших по чину, но Сприггс смотрел на него всё так же пристально и невинно, всем своим видом демонстрируя, что не имел ни малейшего понятия о том, что сделал не так. Плечи Иззи повержено опустились, ярость в сердце улеглась практически мгновенно. Ему вдруг резко расхотелось кричать, поэтому, вместо не созревшего на языке злословия, он вздохнул и фыркнул: — Как можно быть матросом, смыслящим в математике, и не удосужиться научиться использовать секстант? — Как можно иметь на борту матроса, смыслящего в математике, и не научить его пользоваться секстантом? — ухмыльнувшись, поддел Сприггс, и Иззи сдержал ответную улыбку за притворно скривлённым контуром губ. — Так и быть, давай проверим, умеешь ли ты держать в руках что-то, что устроено сложнее пера. — Хэндс хлопнул Люциуса по плечу, и головой кивнул в сторону кабестана, показывая ему вернуться к журналу. Он и сам пошёл следом, но, прежде этого, бросил на Эдварда один единственный взгляд. Впрочем, его было более, чем достаточно, чтобы переложить на Тича всю тяжесть их с Израэлем общих мыслей. Эд сжался, проводив Хэндса глазами. Один только Стид, кажется, был совершенно отвлечён очередной славной выходкой Люциуса. Мальчик прежде не проявлял особого интереса к не прикладным навыкам мореходства, строго настаивая, что он писарь и художник, а не матрос. Внезапно вспыхнувший в нём интерес к устройству секстанта вряд ли оказался случайным. А судя по тому, как вовремя Люциус удосужился дёрнуть Хэндса на небольшую демонстрацию, и как Хэндс, в свою очередь, невероятно легко согласился, всё было подстроено и строго рассчитано вплоть до последнего жеста. Откровенно говоря, Стида, выходца из циничного, любящего шептаться друг у друга за спиной высокородного общества, в иной раз пугало умение Сприггса крутить людьми. Благо, они были на одной стороне, а Люциус, кроме того, обладал весьма светлым сердцем, хотя и не упускал иной возможности подтрунить. Что Боннет действительно упустил, так это момент, когда его блистательный и славный, занятный, словно диковинная бусинка, юный приятель повязался со столь резким, мрачным и колючим человеком, как Хэндс. Стиду было удивительно, сколь легко в его отсутствие сошлись два настолько несовместимых человека. — Когда они успели так сблизиться? — вопрос сам сорвался вполголоса. Боннет заикнулся, взглянув на Эдварда, но брать слова назад было уже поздно. Тот задумался, кажется, всерьёз озадачившись ответом. Открыл рот, глубоко вздохнул. Затем закрыл снова. Нахмурился. На смуглом лице эмоции сменялись одна за другой, создавая неповторимую, совершенно безумную череду. — Я хотел спросить, — наконец признал Тич, а затем помахал между собой и Стидом небрежно сложенной кистью. Он старался, правда старался, но речи Эдварда, наверное, ещё долго предстояло претерпевать катастрофический упадок. — Ты? — Думаешь, это при мне случилось? — Боннет озадаченно хмыкнул. — Может… Я мог не заметить? Наверное, мог. Но ты не смог бы, верно? Что эти двое делали при тебе? — Иззи, — Эдвард встрепенулся с чрезмерно театральной воинственностью и, набрав в грудь побольше воздуха, хмурый, грозный и мрачный, внезапно тявкнул высоко и визгливо, словно маленькая собачка. Кое-кто из матросов, услышав это, повернулся в сторону квартердека с недоумением. Хэндс только раздражённо дёрнулся, благо, он не мог услышать, что разговор шёл именно о нём, а Эдварду было свойственно ребячески придуриваться. Стид прыснул и тут же прижал запястье к губам, сдерживая дрожь, посланную по телу подступившим смехом. Непринуждённо покачав головой, Тич улыбнулся скромно и добавил: — Почти дуэль. Словами. Всё честно. Но лучше не лезть. — А… — Стид вновь проглотил следующее слово, но на этот раз ненамеренно. Он искренне хотел договорить, по крайней мере для того, чтобы получше разобраться в происходящем и иметь возможность помочь, если появится нужда. И всё же следующий вопрос был куда более пугающим и деликатным. Задавать его Эдварду было не особенно тактично, но у Боннета болело сердце при воспоминании о том, как выглядел бедняга, трясясь и рыдая у стены в коридоре. — А что насчёт вас? Ну, с Иззи, — опустившись на ступеньки рядом с Эдом, прошептал Стид. — Он действительно накричал на тебя в коридоре только потому, что выпускать не хотел? То есть… Он, бывает, перегибает палку, но никогда не настолько сильно. Что-то случилось? — Стид повернул голову, робко взглянув на Эдварда, и тот кивнул. Несколько мгновений прошло в ожидании ответа, пока Тич оставался молчалив и сдержан, только выражение лица его из шутливого, с первыми чертами просветления, стало вдруг опять заунывным и горьким. — Хочешь, я тебя обниму? — неуверенно предложил Боннет вместо того, чтобы вытягивать из Эдварда ответы силой. Тот кивнул вновь и почти сразу подался в доброжелательно раскрытые руки, прижался щекой к груди Стида, выгнув спину и подобрав плечи, словно пытаясь стать меньше. Пожалуй, это было всё, что Стид имел право предложить ему. На тихом попутном ветру, в ритме плавной качки судна хотелось дремать. И всё же никто на борту не желал упускать ни секунды такого редкого, прекрасного затишья. Впервые за очень долгое время Месть не гналась ни за кем и не была вынуждена убегать, экипаж был в полном своём составе, и дела, похоже, шли на лад. Скучающий Фэнг из-за штурвала задумчиво вглядывался в абсолютно чистый, безоблачный горизонт, за которым простиралась Северная Атлантика. Кто-то из матросов, примостившись на стеньге, принялся напевать. По ладному, искристому, словно плавленое серебро, тембру, отдалённо доносящемуся сверху, те, кому удавалось различить его в свисте ветра, признали Шведа. Эдвард начал засыпать, пригревшись в чужих объятиях и успокоившись мерным стуком сердца прямиком под ухом. До сих пор он вряд ли осознавал, как сильно скучал по этому, если несколько дней прежде упорно отталкивал Стида. Его ласковые руки, ладонь, с трепетным восторгом поглаживающая Тича по плечу, уже огрубевшая и давно не такая мягкая, но всё же тёплая. Его безобидная преданность и простые, самоотверженные идеалы, не очернённые даже каплей духовного упадка. И после своих странствий в одиночестве, после работы на столь гадкого человека, как Хорниголд, Стид оставался трогателен, свеж и мил. Только из подступившей полудрёмы Эдварда внезапно вырвал надменно торжественный голос Хэндса: — Всем немедленно креститься! — он хлопнул в ладоши с притворным восхищением. — Этот юноша только что определил, что мы с вами находимся прямиком в Соборе Святого Павла! Проявите уважение к обители! — Люциус рядом с ним, склонившись над картой на кабестане и стыдливо спрятав лицо в ладонях… Хихикал. — Базилика Хэндс, — со светлой тоской улыбнулся Эдвард.