Об именах и их влиянии

— Хм. Следующий вызвавший меня волшебник оказался старухой. Седой костлявой каргой. [Она напомнила мне Джессику Уайтвелл.] [То есть — никого по-настоящему важного.] — Я ожидала более драматичного появления, — сухо заявила она вместо приветствия и махнула рукой на заваленный бумагами стол. — Я долгое время изучала твою историю, и единственное, что в ней не менялось веками — это твоя страсть ко всему выделяющемуся. По всей сущности словно мурашки пробежали. Что-то пошло не так. Но в какой момент?.. — Мне ужасно жаль… — Я похлопал ресницами, внутренне веселясь над выражением, которое приняло его-моё лицо. Он такого ни разу в жизни не изображал. — Но если вы позволите мне уйти, то, уверен, вы найдете кого-нибудь другого, кто сможет лучше… — Не пройдет, — резко перебила старуха. — Я собираю биографии древнейших духов, тех, что жили на земле уже по-настоящему долго. Твое имя всплывает в рукописях слишком часто, чтобы я могла забыть о тебе. Я вздохнул, потер ноющий порез, которым щеголяла эта личина, и уселся в пентакле. — Что ты хочешь знать? — Вплоть до четырехсот лет назад в книгах тебя называли дерзким, наглым, приводящим в бешенство жалким подобием духа, который, тем не менее, служит букве приказов с большим талантом и неизменным юмором. Я кивнул. Все это звучало похоже на правду, но — четыре века? [Всего четыре? Мне казалось, прошло уже куда больше.] — В источниках того времени говорится о твоем пребывании в Лондоне, но неизвестно, кто призвал тебя. Из-за воцарившегося тогда хаоса многие записи были уничтожены. Она впилась в меня проницательным взглядом — она догадывалась, что я имею к тому беспорядку какое-то отношение и, вероятно, могла предполагать, кто меня тогда призвал. Но она ни о чем не спрашивала, и я молчал. — С тех пор тебя призывали крайне редко, но с учетом новых законов все эти призывы были задокументированы. И вот что мы сейчас имеем… Она взяла со стола папку с бумагами и начала читать вслух: — «Он — самый страшный демон из всех, кого я вызывала, но он не убил меня, когда мог. От этого только страшнее становится. Анжелика Филдс, 1996». Старуха на секунду подняла на меня взгляд, а затем переместила большой палец вниз по тексту и продолжила: — «Я отослал его всего через пару минут после призыва! Это самый невыносимый демон из всех, с которыми я вообще имел дело! Брайан Хэмпфри, 2052». И сразу же: — «Он служил у меня два месяца, и в течение этого времени я находил его довольно приятным. Расторопный, старательный, понимает с первого слова…» Но больше всего остального меня заинтриговало последнее замечание, — отметила она, — и, честно говоря, это главная причина, по которой я призвала тебя: «…Он понимает людей лучше величайших философов всех времен. Филлипс Монсуар, 2276». Он даже выдвинул гипотезу о причине твоей «человечности». Кавычки вокруг последнего слова звучали чудовищно очевидно. Мне хотелось исчезнуть, но линии пентакля были безукоризненны, так что я мог только мечтать о побеге, и некуда было деться от ее слов. — «Джинн Бартимеус использовал в моем присутствии только два облика. Первый — молодого мужчины, араба, и еще один, ненадолго, Джона Мэндрейка из Лондона. Я подозреваю, что первая форма также принадлежала одному из прошлых хозяев, и делаю из этого свои выводы». Я поморщился. [Я был взбешен: как смеет она так много знать? Но вместе с яростью пришла и глубинная причина гнева — печаль. Два хозяина, лучшие люди из всех, кого я знал, оба пожертвовали собой ради меня в самый напряженный момент. Да, я помнил Натаниэля с розовыми очками, через которые он смотрел на мир. Но его последний поступок затмил всё, за что я когда-то ненавидел его. А Птолемей… Тут не нужны никакие пояснения.] — У тебя есть много имен, — продолжала старуха-волшебница, — но знаешь ли ты, что недавно к ним добавилось еще одно? В «Сборнике Фауста» среди прочих теперь есть и такое: Джинн с Двумя Лицами. Разузнать о хозяевах этих лиц оказалось немного сложнее, чем я рассчитывала… Она достала из папки старую фотографию и сделанный от руки набросок. На фото был запечатлен Натаниэль, а рисунок довольно точно изображал моего хозяина из Египта. — Теперь они так же известны, как ты, — сказала она. — Все, кто слышал о Бартимеусе, слышали о Джоне Мэндрейке из Лондона и о Птолемее Александрийском. Она ухмыльнулась мне, кожа на ее черепе натянулась. — Джинн с двумя лицами и люди, которых он любил. В записях о тебе говорится, как ты ненавидишь необходимость подчиняться и презираешь своих хозяев, но тем не менее ты полюбил их. Она вытащила тряпку и начала стирать меловую линию — границу своего пентакля. — Карга, ты не только заносчива, но и слабоумна? — уточнил я, наконец обретя дар речи. — Ты не причинишь мне вреда, — самоуверенно заявила она. — Потому что я не причинила вреда тебе. Исходя из того, как отзывались о тебе твои хозяева за последние пять веков, я уверена: ты не нападешь, если тебя не спровоцировать. Я уже ненавидел ее. Магия пентакля больше не действовала, и я в один прыжок преодолел расстояние между нами. Я схватил ее за горло одной рукой и грубо сжал. — Думаешь, что не спровоцировала меня? — прошипел я, глядя, как синеет ее лицо. — Ты копалась в моем прошлом, выложила его передо мной как на тарелочке и думаешь, что это не провокация? — Ты… скучаешь… по ним… — выдохнула старуха. Словно ожегшись, я отшвырнул ее от себя. Она задохнулась от удара о стену и рухнула на пол, зашипела и схватилась за горло. — И ты скорбишь по ним, — хрипло прошептала она. Судя по звукам, которые она издавала, я что-то непоправимо повредил в ее теле. Точно. Она сплюнула кровью. — Ты убил меня… ради памяти о них, — выплюнула она. — Как эмоционально. Я бесстрастно посмотрел на нее сверху вниз. — Я убил тебя, потому что хотел. Ее последние слова были тихими, но я легко уловил их: — Как человечно. Смерть старухи окончательно разорвала мои путы, и я поспешил исчезнуть.