Об именах и их влиянии

— Джинн с двумя лицами! Приказываю тебе любить меня! Натаниэль — я в его облике — моргнул. — Что, прости? Она казалась совсем ребенком, в розовом платьице и туфельках в тон. Похоже, новых волшебников с каждым веком начинают обучать все раньше и раньше. Либо так, либо эта малышка — вундеркинд. Но это не отменяет… — Повтори-ка. — …Бартимеус, Рехит, Нехо, Н’Горсо — именем твоим я заклинаю тебя! Приказываю быть от меня без ума! [Очень и очень наивный вундеркинд, да.] Подсознательно я уже успел сравнить ее с Натаниэлем — те же дерзость и самоуверенность; с Птолемеем — те же мягкие черты лица; и даже с Монсуаром — такое же [ужасное] чувство стиля. Все это вместе взятое не делало ее ни сколько милее в моих глазах. — Послушай… — я попытался прервать ее. — Ты будешь преданно служить мне… — Эй, да слушай же ты! Девчонка! — Она наконец замолкла. Какая прелесть. — Думаешь, можешь приказать мне полюбить тебя? — Я изобразил недоумение. — Такое ведь уже бывало, — упрямо заявила она тем тоном, которым говорят все дети, бесконечно уверенные в собственной правоте и глупости окружающих. Затем она сделала лицо посерьезней и расправила складки на юбке. — И вообще, папуля сказал, что мне — можно. Так и сказал: «В тебя просто невозможно не влюбиться». — Она кивнула сама себе, как будто что-то этим объяснила. Я тем временем все еще пытался переварить часть с «уже бывало». Плевать на всю лесть, которую ей наплел папочка. — И когда еще такое «бывало»? — уточнил я, наконец оглядывая комнату — надеясь найти что-то, что указало бы на причины такого неадекватного мышления. Все вокруг было того или иного оттенка розового. [Повторный осмотр дал тот же результат. Клянусь Иным местом, абсолютно каждая вещица в этой комнате!] — Птолемей и Джон Мэндрейк, — любезно пояснила девочка, расправляя плечи, чтобы добавить к своим не слишком впечатляющим четырем футам кожи, костей и розового цвета немного представительности. — Они приказали — ты их полюбил. Теперь тебе приказываю я, и мой приказ… — Этого я уже не мог вынести. — По-твоему, полюбить можно по чьей-то команде? — Возможно, это было немного резко. Необдуманно. — Но… — В ее глазах заблестели слезы, и я снова задумался о том, что она так юна и так человечна; говорить с ней было почти больно. Она начала бубнить что-то еще, но я отвернулся и перебил: — Любовь ужасна. Ужасна, трагична, печальна, жестока — продолжи ряд сама. Она — обещание и надежда; она — то, во что можно верить, когда невозможно поверить ни во что другое. Она — то, что исходит из самой сущности, из души, если желаешь; и ты считаешь, что можешь ей приказывать? — Говоря это, я сам сознавал собственную глупость. [Или, скорее, человечность. Каждый визит на Землю пробуждает худшее, что во мне есть.] Я усугубил этот идиотизм своим прощальным ударом: — Невозможно доказать, что ты достоин чьей-то любви. Можно только надеяться, молиться, что тот, кого ты любишь, полюбит тебя в ответ. Я даже не заметил, что меня отсылают обратно, пока третья фраза речитатива не вернула меня в сознание. Девчонка осталась рыдать — не уверен, что она хоть когда-нибудь сможет понять то, что я хотел до нее донести.