Virtú

Когда родителей не стало, у них с Петей остались только они сами. И – уйма книг, забитые от пола до потолка стеллажи за тяжелыми стеклянными дверцами. Обо всем на свете, от точных наук до тонких материй, от мировой истории до мировых мистификаций, от сказок о любви до… просто сказок. Сперва Андрей читал брату вслух, часами, днями, до дерущей горло болезненной хрипоты, только бы отвлечь близнеца от страшных мыслей и одиночества, только бы сумел он заснуть хоть на пару часов. Потом уже – сам Петр зачитывал ему, захлебываясь восторгом, блестя глазами, забывая о сне. Только представь, вот море, а вот в нем остров, а на острове гора, и там монастырь стоит, прямо весь остров – один монастырь, и как бы славно в таком жить, никого кругом, только водная гладь и небо, а можно было бы еще и сам остров этот к облакам повыше поднять, это раньше нельзя сделать было, а теперь наверняка уже умеют такое делать, ведь умеют же, как думаешь, Андрюш?.. …да чего только не строят, ты посмотри, Андрей, и громадные шатры из стальных вантов, и дома, состоящие полностью из изогнутых линий, будто бы танцующие, и дома, сквозь которые видно на просвет, и величественные башни, и грандиозные мосты… Я бы хотел – тоже… С этого момента они стали учиться усердно, чтобы лицей с отличием, чтобы в самую лучшую Архитектурную Академию Столицы, чтобы комиссия на творческом экзамене пооткрывала рты… Петр поступает, а Андрей в последний момент относит документы в медицинский. Невозведенные им здания зовут его с собственных же неумелых, полных грубейших ошибок чертежей и набросков, но еще громче в мозгу звенят слова, выхваченные им из шума гулянки в баре от одного дерзкого, хоть и порядком набравшегося паренька. Тот говорил, что может победить смерть, что способ сделать душу по-настоящему бессмертной – есть, он просто пока его не нашел. Но найдет непременно, и уже совсем скоро, а потом он с пьяной лихостью бросился в драку бок о бок с Андреем, так и познакомились. Андрей очарован стремлением Данковского, откликающимся согласием в его собственном сердце, у Данковского есть наработки и упрямство, у Андрея – жгучий азарт и стальная вера в невозможное. Они проводят вместе год, полный смелых теорий, жарких споров и поисков истины ночами напролет. Но в итоге он понимает – человек это просто кости и кровь, просто жилы и нервы – хрупкий сосуд, в который бессмертие никак не вместить. Потому что бессмертие – суть душа, а для души нужно достойное хранилище, устроенное совершенно по-особенному. Данковский всё продолжает твердить о победе над смертью, теперь уже на латыни, и Андрей верит в него, но уходит. Комиссия на творческом экзамене раскрывает рты, Стаматину разрешают сдать первый курс разом и сразу зачислиться на второй, если сможет, дергаются уголки губ, приподнимаются брови – смог. За каждый сданный проект приходится сражаться. «Здание должно нести функционал. А у вас что?», – твердят им неуклонно седеющие профессора, всю жизнь просиживающие штаны за составлением методичек. «Здание ничего никому не должно», – Петр жмет плечами, смотрит угрюмо из-под падающих на глаза волос и за андреев локоть хватается. Андрей машет на всё рукой и за ночь делает из особенных зданий здания попроще – так, для вида. Это вот школа, а это госпиталь, а это вокзал – не подкопаешься. Что? К чему вокзалу обзорная площадка на высоте сорока метров и стеклянные ротонды на крыше? Архитектурный замысел. Слыхали о таком? А правильные чертежи они сохраняют, чтобы потом отнести туда, где за их воплощение им заплатят. Или по крайней мере – позволят воплотить. Внезапно оказывается, что никто до сих пор не придумал, как поднимать острова в воздух, бросать вызов земным законам и прыгать выше головы, да и вообще – годы в Академии научили их разве только чертить идеально ровные линии нужной толщины дрожащими руками наутро после попойки. Столица живет, пульсирует, бьется, у нее почти что аритмия – сегодня нам нужны свежие умы, завтра – ну вы же понимаете, что это слишком новаторски и вообще, не вписывается в архитектурную концепцию города. Стаматины живут в Столице, пульсируют юностью и свободой, выбиваются из образа благообразных зодчих, и выбивают из зоны комфорта этих самых зодчих, у которых становится всё меньше заказов, в то время как даже не успевшие получить дипломы выскочки еще выбирают, что брать – и как только успевают?.. У Стаматиных есть всё время мира. Его хватает на кутежи, один другого безумнее, хватает, чтобы перепробовать все столичные питейные заведения и в половине из них сделаться самыми желанными гостями, а в другой половине – персонами нон грата. Как хорошо, что мир не стоит на месте, и то и дело открываются новые. У Стаматиных есть всё время мира, но оно стремительно заканчивается. Только они пока не знают об этом.