Virtú

Петр зовет Многогранник Розой, хотя он совсем не похож на цветок. И всё же – он пророс на сухой степной земле, распустил свои причудливые ломкие лепестки. И теперь вбирает, вбирает в себя свет щедрого солнца, вбирает тусклый лунный свет, зажег высоко над собой новые созвездия и питается их светом тоже. Ему всё мало. Мало. Чтобы вырастить твирь, степняки делятся с нею своей кровью. Льют ее в землю год за годом и уже пропитали Степь насквозь, до самой ее изнанки. Я видел ее, когда вбивал глубоко в землю штырь, на котором крепится Многогранник – там не было ничего, кроме застоявшейся крови и гнилых корней. Смени мне кровь, замени мою память, Дай мне другое лицо. Я буду смотреть чужими глазами На то, что начнется вслед за концом. Я зову Многогранник Башней, потому что Башня – это достижение. Мы с братом достигли столь многого, о чем не мог помыслить ни один зодчий до нас. Невозможное сооружение стоит здесь, им восхищается проезжая из Столицы интеллигенция, на него плюет и проклинает Уклад. Но никто не смеет сомневаться в его существовании. И всё же – мы не достигли главного. Многогранник должен был вместить в себя Внутренний Покой, стать уравнением, головоломкой из зеркал и сквозняков, позволяющей сохранять память об ушедшем человеке истинно полно. Зеркала есть, их воплощают картонные грани, вобравшие в себя беспрерывные потоки света. Есть и сквозняки, обдувают чуть покачивающийся высоко над землей исполинский цветок, гуляют по его ступеням, несут мысли ввысь. Но что-то пошло не так, в уравнении всё еще остается одна неизвестная. Симон Каин говорит, что Стаматины слабы, что мы не способны создать вместилище для души, не вложив сперва нечто равноценное. Нечто, что возведет уравнение в наивысшую степень. Свою душу. Я прячусь в реку, чтоб не промокнуть, Я целую тебя лишь во сне. Это значит измена, это значит изнанка – Жизнь, сшитая швами вовне. Мы с Петром – на верхней площадке. Мы поднялись по всем ступеням рука об руку, нога в ногу, но я к краю всё равно чуть ближе. Даже если всего на один вдох, на один удар сердца, на один полет мысли. Всю жизнь к краю был ближе Петр – с его бесконечной печалью, с болью несоответствия, с мучившими его некрепкий разум видениями. Мы балансировали на краю вместе, вместе держались за призрачные опоры, цеплялись друг за друга и тянулись к тому, что поможет нам продержаться дольше. Теперь мы поменялись местами. Я на краю – или на грани – это не важно. Граней так много, и за каждой из них – начало чего-то большего, большего, чем жизнь, большего, чем душа одного человека. В глазах у брата всё то же самое, что и в моих – мечта, стремление, решимость. Нет только понимания, что сейчас произойдет, ему нужно еще немного времени. Но я не даю ему этого времени. Это кайрос – здесь и сейчас. Это монета орлом вовнутрь, Это деревья, растущие вниз. Это слеза, что течет в глаза, А из угла глаза – назад. Назад. Когда-то в детстве Петя упал с высокого-высокого дерева, разбил коленки и ладони. И заплакал только когда мы дошли до дома. Он всегда был немного медленным. Сейчас Петр смотрит, как я шагнул за грань, медленно наклоняется над краем, медленно тянет руку вниз. Он пока еще не понимает, что произошло. Ему понадобится еще немного времени, чтобы осознать, что я теперь не здесь. Еще немного времени, чтобы осознать, что Башня, или пускай Роза – ведь она теперь его, а не наша. Что Роза – наконец идеальна. Что она будет цвести вечно. Ему понадобится еще много, много времени, чтобы снова осознать, что я теперь не здесь – на сей раз осознать в полной мере, так, чтобы эта мысль заполнила его душу до самого донышка. И затем – медленно вытекла, впитавшись в степную землю. Она может впитать в себя что угодно, это точно. Петр не умеет примиряться ни с чем. Но зато умеет прятать свою боль – на дне стакана, или под слоем грифеля на бумаге, или под подкладкой своей тяжелой фуфайки, или внутри себя. Боли будет много в этот раз, но я уверен, что ему хватит его маленьких тайничков, чтобы в итоге упрятать ее всю. Смерти нет, Смерти нет конца. Неба нет, Неба не было и нет. Небу не было и нет начала и конца. Один штырь глубоко пронзает землю, второй – пронзает воздух очень высоко в небе. Это нужно, чтобы из земли, из области смерти и человеческой грязи – можно было беспрепятственно попасть в Небо. Преодолеть пределы земного бремени, пределы несовершенного тела, тех костей и мышц, что тянут нас обратно в колыбель мертвых. Не бойся, брат, не смотри мне вслед такими глазами, полными ужаса. Я никуда не уйду. Я расскажу тебе, что там, дальше, расскажу, как много всего важного, недоступного нашим умам скрывает Небо. Я буду целовать тебя по ночам, тихо и невесомо, и скоро ты забудешь о своем одиночестве. Башня должна жить. Должны светиться мягким молочным светом ее грани. И этот свет – буду я. Приходи сюда, в настоящий Внутренний Покой, и говори со мной. Делись всем своим сокровенным, делись мыслями и идеями, и – строй. Строй еще, как можно больше, ведь ты настоящий гений, Петя, ты должен жить. Когда я представляю всё это – совсем не страшно шагнуть в глубокое, бескрайнее, бесконечное. Я всегда стремился к Небу. Тот, кто стремится к Небу, не оборачивается. Даже если летит вниз.