Virtú

Вот идет мальчик по длинной, всю жизнь идти будешь, неприветливой столичной улице. Для него все улицы неприветливы, и всегда такими были. Ведь по ним ходят те, кто может его обидеть, а это – кто угодно. Мужчина с пропитым лицом, прорезанным тонкой зубастой улыбкой. Смотрит глазами чуть на выкате, заглядывает в душу до самого донышка и рассматривает пристально – а что там, на этом донышке петиной души? И видно, что так ему это не нравится, что, не ровен час, руку поднимет, разобьет Пете лицо, да так, что еще гаже станет его образ в глазах прохожих. Дама в изящной, похожей на миниатюрную клумбу, шляпке, несет на согнутом локте кружевной зонтик – и она запросто может мальчику навредить. Вынет этак со своей клумбы один цветочек, самый невзрачный, протянет Пете, да и скажет: вот цветок, он прекрасен и радует глаз, а ты, ты что ходишь по улицам? Зачем оскорбляешь наш взор своими мыслями, своими чувствами, которые такие как ты – должны держать внутри себя? Уроды. Такие, как он – это уроды. Теперь такое время, что уродом зовут всякого, кто чем-то отличается от серой массы слипшихся одинаковых людских душ. Кто хочет прыгнуть дальше, взлететь выше, достичь большего. И вынуждены такие, как Петя, ходить вот так по улицам, вздрагивая всякий раз, как ловят на себе чей-то взгляд. Будто бы знают все вокруг, что и они ему не нравятся – глупые, ограниченные, упивающиеся своими же рамками. Только хоть и опасно Пете ходить по улицам, но он – не боится. Потому что он не один. У Пети есть брат, и он самый лучший на свете, и может защитить его от чего угодно. А уж от каких-то там людей – защитит запросто. Петя любит схватиться за руку Андрея, если ему вдруг становится боязно или когда он бывает в себе не уверен. У брата горячие руки, и это всегда помогает ему заснуть. Завернуться вот так в объятья, пышущие теплом и заботой, упасть в сон, обласканному добрыми словами. И увидеть себя, студентом уже, вновь идущим по длинной столичной улице. Пете нет дела до улиц, зато ему нравятся здания. Даже самое плохонькое имеет душу, рассказывает Пете свою историю и свои мечты – думаешь, мне нравится быть банком? Я хочу стать однажды картинной галереей, или концертным залом, или школой для детей… Петя слушает внимательно, гладит их утешающе по шершавым камням, по гладкой плитке облицовки, а иногда и по крашеным доскам. За это снова смотрят на него косо, опасно, но он не боится нисколько. Брат всегда рядом, обнимает за плечи тяжелой рукой, шлет потенциальным петиным обидчикам взгляды пострашнее. Не слушай никого, Петенька, ты гений, мой хороший, ты всё делаешь правильно. И Петя не слушает, идет по той улице дальше, ободренный родным теплом, каждодневно согревающим озябшее сердце. Вот идет мужчина по пыльной улице затерявшегося в необъятной Степи Города. Улицы здесь недлинные, а люди смотрят на него всё так же, и всё столько же опасностей несут с собой. Всё те же пропойцы с их жуткими улыбками, а у степных девиц в волосах не цветы, но веточки, а иногда и целые кустики… С той только разницей, что на них Пётр похож. И на пропойц, и на веточки. Качается, будто на ветру, от дома к дому, слушает теперь их – мне бы хотелось быть театром! А театр – устал от всей этой суеты и мечтает стать пристанищем кладбищенской смотрительницы, в тиши и забвении… По этим дорогам Пётр приходит к своему чуду, к Многограннику, и здесь боится. Боится, что никогда уже не сможет сделать ничего столь же невероятного и прекрасного, вспарывающего самую душу острыми гранями и отправляющую ее в полет над миром. Но и здесь Андрей успокаивает, утешает – будет еще, всё будет, Петенька, как не быть? У брата горячее сердце, и это всегда помогает ему жить дальше. Вот подходят к Петру – сразу видно, не о творчестве поговорить идут, на Многогранник смотрят зло, на Петра – и того злее. Даже, может, и не пропойцы, одеты почти прилично, почти как в родной Столице, только всё одно – обидеть хотят, это сразу видно. Пётр встает им навстречу смело – научился смелым быть за почти тридцать лет, привык, что нечего ему бояться, потому что брат всегда поможет, от чего угодно спасет. – Снесем мы твою башню, – говорят, – снесем к чертям. Никому она не нужна, одни беды от нее. А будешь сопротивляться – и тебя снесем, – и кулаки потирают друг о друга многозначительно, весомо так. – Только шаг сделайте, всего один шаг, и Андрей вам головы посносит! Голос у Петра не дрожит даже, он держит голову высоко, чувствует надежный жар ярости брата за его плечом, чувствует, как тот щерит зубы, готовый в любую секунду броситься и оставить от обидчиков одно только неприятное воспоминание, которое тем же вечером легко растворится в стакане твирина. – Да здесь нет никого! Один ты! – и смеются. Смеются. Смеются. Смеются. Один. Один. Один. Это не правда. С ним лучший на свете брат… У брата горячая душа, и это всегда помогает держаться за эту жизнь, повиснув на тонкой-претонкой ниточке. Брата никогда не существовало на этом свете.