Virtú

Спустя час степные танцовщицы, трудящиеся в кабаке Стаматина, расступаются, переговариваются на своем, обсуждая, хороша ли вышла работа. На Стахе надрапированы обрывки их платьев, тех, что изорвались совсем уже в труху и не держатся у девушек на плечах и бедрах. Но у них получилось навертеть их на Рубина так, что немалая доля голого тела оказалась прикрыта, остальную же кожу степнячки покрыли светлой, почти белой с оливковым отливом краской, расписали поверх алыми узорами. И теперь посреди кабака стоял не патологоанатом Стах Рубин, а степное божество с сияющей кожей. На лысом черепе, на лице, плечах и запястьях тонкие девичьи пальцы оставили замысловатые багровые росчерки и точки, нанесли по древней степной науке тавро на спину и грудь. Его почти и не узнать, зря волновался только – среди степняков много таких рослых, и нередко они обривают голову. Терпеливо дожидавшийся Стаматин цокнул языком ободрительно, обошел по кругу. Девочек отпустил, пообещав закатить пирушку в благодарность за их нелегкий труд, и приглашающе развел руками, мол, ну что стоим, кого ждем? – Трезвым не станцую, – буркнул Рубин, поежившись под оценивающим взглядом. Мысленно напомнил себе, ради чего всё это – расширение лаборатории, наконец-то приличный микроскоп и красители в достатке. За один танец в месяц Стаматин обещал платить настолько до безобразия прилично, что новенький микроскоп приехал бы к Стаху прямым столичным поездом всего через каких-то полгода… Только этой мотивации всё равно не доставало – чувствовал себя Рубин не просто глупым и голым, но глупым, голым и обещавшим Стаматину танец на пробу: коли понравится – останется, а нет – краску сам оттирать будет. Андрей не торопится, перебирает придирчиво граммофонные пластинки, и Стах не выдерживает: – Музыка-то будет, или прикажешь Степь слушать? – Не кипишуй, Рубин. Будет-будет тебе и твирин, и музыка. На стойке вон початая, угощайся, – Андрей не оборачивается и наконец выбирает пластинку, опускает иглу, позволяя музыке разлиться по всему просторному залу. С каким-то обреченным отчаянием вливая в горло жгучий твирин, Стах узнает эти звуки. Знает их еще из детства, когда часто доводилось послушать, как учитель играет с жителями Степи их родную музыку. Звуки непривычных уху инструментов и тягучие, и резкие, грубые даже, как сама Степь. На музыку мало похоже, но в самый раз, чтобы под это двигаться. Рубин переступает босыми ногами по крашеным доскам, хмурится, но из-под пристального и насмешливого взгляда Андрея не уйдешь. Ну и черт с ним, решает Рубин. Стаматин наверняка и похуже танцы видал, когда на сцену лезут упившиеся в сопли работяги. Отогнав все лишние мысли, оставив в голове звучать лишь степной напев, Стах делает первое пробное движение. Рассекает воздух вытянутой рукой, загребает ладонью, словно уже сентябрь, и травы напитали воздух густыми тяжелыми ароматами. Шагает вперед, еще, зачерпывает уже обеими ладонями, сложив их лодочкой и – начинает танец. Неожиданно легко, плавно и даже гипнотически, словно занимался этим с рождения, но на самом деле, до этого момента Стах – только смотрел. Смотрел издалека, как травинками трепещут на ветру вдали от Города твириновые невесты, заходил изредка сюда, в кабак, не чтобы пропустить стаканчик, а чтобы посмотреть, как балансируют на цыпочках и покачивают бедрами беглые танцовщицы. И не думал никогда, что он, такой высокий и квадратно-неповоротливый, над которым в детстве всегда подшучивали друзья, когда он не мог даже ручей по бревну перейти, не оступившись. Не думал, что сумеет двигаться так – тело будто раскрыло какие-то свои резервы, выпустило наружу то первобытное, которое живет в каждом человеке и толкает в танец, призванный дать возможность объясняться без слов. Хвала Бодхо, Стаматин не отпускает комментариев, только щурится и головой поводит в такт музыке и движениям. У Андрея глаз наметанный, он давно Рубина заприметил, знал откуда-то, что из него может выйти толк, надо только чутка поднажать. Ну и мотивацией подогреть, в денежном, так сказать, эквиваленте. И теперь Андрей с довольным видом подсчитывал в уме потенциальную прибыль. Однозначно, во вторую пятницу каждого месяца в кабаке будет не протолкнуться от городских женщин, которым, вдобавок, можно подавать твирин, сильно разбавленный чем-нибудь сладеньким, девочки такое любят. Ай да Стаматин, ай да делец! – Ты всё правильно делаешь, только... – он вдруг встрепенулся весь, отлепился от барной стойки, которую подпирал собой, и оказался у Рубина за спиной. Придержал одной рукой за талию, другой – под локоть. – Еще медленнее. И поворот, вот так. Носком ботинка он поддел Стаха под босую пятку и одним слитным хитрым движением крутнул их обоих, одновременно легко пригибая большое тело Рубина к полу и выпрямляя обратно. Затем проделал это еще раз, и еще – в другую сторону. – Девочки зовут это просьбой к Бодхо, или как-то так. Считается основным движением, причем, чем дольше так кружишься и не падаешь – тем лучше. Видал, наверное? У Стаха перед глазами плывет, но сейчас, пока весь он поглощен танцем и музыкой – позволяет управлять своим телом, кружится снова и снова, пока кровь не начинает гулко стучать в ушах, сливаясь с музыкой Степи. Он просит у нее милости для всех живых, просит покоя для мертвых, лежащих в ее земле. И даже не сразу соображает, что музыка закончилась, останавливается, только когда слышит громкий звон монет о барную стойку. Андрей припечатывает его гонорар сверху ладонью, скалит зубы: – Танец зашибись, здесь как договаривались. Что ты так смотришь? Хочешь, ещё станцуем?