Virtú

У женщины, отошедшей от барной стойки, полные слез глаза, дрожат прижатые к груди руки, и улыбка грустная, но благодарная. Она приходила за молоком, но теперь уж нет молока, да и, честно признаться, вовсе ничего нет, кроме последних запасов выпивки, взлетевшей по такому случаю в цене вдесятеро. Бармен смотрит женщине вслед, машинально протирая лакированную деревянную поверхность, пока ее место не занимает хозяин заведения. У Андрея Стаматина глаза сверкают решительно и грозно, он сгружает перед своим барменом туго набитый бумажный куль, в котором что-то позвякивает и приглушенно перекатывается. – Пробежался по должникам и кредиторам, – поясняет Андрей, пока бармен по очереди извлекает из пакета несколько лимонов, тканый мешочек с кофейными зернами, пару яблок, которые можно будет разрезать и продавать по долькам, запыленные бутылки со столичным алкоголем. – Этого хватит на пару дней, дальше думать будем. Удобно разложив ноги сразу на пару стульев, Андрей опирается локтем о стойку и лениво наблюдает, как его единственный сотрудник раскладывает нехитрый товар по полкам с такой бережностью, будто они тут хрустальные статуэтки продают. На дне пакета оказывается горстка чуть помятых орехов, и на обычно очень спокойном лице бармена проступает едва заметное удивление. – А, эти. Младший Влад откупился. Больше нечем, представляешь, – Стаматин насмешливо фырчит, морща нос, а потом без перехода спрашивает очень серьезно. – Как служба? Не обижают тебя тут? Вопросу бармен не удивляется. У него, конечно, есть имя, как и у всякого человека. Он даже представлялся некоторым из посетителей, но ни один его не запомнил – утопили на дне твиринового стакана, потеряли по пути из кабака домой, сломали, наступив случайно заплетающимися пьяными ногами. И уж конечно, его никто не обижает. Вот Мава, та самая, надеявшаяся купить детям молока, не ушла еще, присела аккуратно на краешек стула у самой лестницы. Бармен знает, что она просидит еще около часа, бездумно глядя в стену перед собой, а потом так же тихо уйдет. Спасается она здесь, в дымном полумраке, от тягостных мыслей, от голодных детских голосов. Вот Гашетка и Патрон, в жизни не державшие в руках огнестрельного оружия. Они сюда приходят только чтобы посмотреть на степных танцовщиц, даже теперь, будто и нет никакой эпидемии смертельной болезни. Пока не слишком много выпьют – руки не распускают, лишь смотрят, только что не облизывают девушек звериными взглядами. Бармена от этих взглядов знатно перетряхивает, до того они мерзкие, и он старается всякий раз вовремя учтиво развести руками, мол «извините-с, выпивка вся уже и вышла, завтра приходите». И чаще всего эти двое слушаются спокойного голоса, потому что знают – у бармена где-то на одежде (ей-богу, ни разу не смогли углядеть, откуда достает) спрятан небольшой изогнутый нож. Не стаматинская наваха, конечно, встречу с которой мало кто переживает, но тоже – острый, быстрый и в явственно умелых руках. Не знают только, что ножик этот – и есть подарок хозяина заведения, выбранный с особым тщанием, преподнесенный на первую памятную дату – год успешной совместной работы. На лезвии, ближе к рукояти, даже есть тонкая монограмма, но уж ее-то незадачливым синякам разглядеть не удавалось вовсе. На танцовщиц поглядеть приходят также и степняки. Стоят перед помостом и смотрят молча своими тяжелыми взглядами, девушки даже с шага сбиваются, начинают дрожать, тоненькие. Эти ребята какого-то ножичка в руках с аккуратно обрезанными ногтями не испугаются. Зато испугаются зычного андреева голоса и блеска стали у него между пальцев. Благо, сейчас их в кабаке нет. У дальней стены два столика занимают работяги с Завода, пропивающие и без того небольшое свое жалованье. Эти мирные, с ними даже можно перекинуться парой слов, даже, в охотку, послушать их истории, рабочие и жизненные, может даже, пару своих рассказать. Сбоку за стойкой, поближе к бармену, откуда хороших обзор на помост, часто можно встретить совсем еще юную городскую девчонку. Липа с внимательным восторгом следит за танцем степнячек, даже незаметно пытается что-то повторить, пряча руки за спину, поводя ногами по полу. Ей едва тринадцать, таких детей бармен из заведения разворачивает быстро и непреклонно, но Липа всегда берет что-нибудь пожевать, а на полки со спиртным даже не смотрит. Она здесь и сегодня, тоже, наверное, прячется от страшной реальности в кабацком подвале, где играет размеренная музыка и степные танцовщицы, будто травяные стебли – не знают никаких забот. Здесь и двое влюбленных, жмущихся друг к другу, и одинокий немолодой мужчина, опустошающий свой стакан очень медленно, и громкая смешливая полураздетая девица, которая ищет себе компанию, и всё никак не находит. Здесь – десятки людских судеб, на короткое время объединенных тягучей музыкой, твириновым густым запахом и дымом, выпускаемым курильщиками. …Андрей с хрустом разминает плечи, обводит заведение взглядом гордого отца. – Вовсе нет. Кто же меня обидит? – бармен отвечает с некоторой задержкой, но голос у него, как и всегда, спокойный. Успокаивающий даже. Андрей от этого голоса расслабленно сползает на стуле пониже, хмыкает. – Ну смотри, Евгеш, а то ведь знаешь, если хоть пальцем тронут, я им всем… Андрею Стаматину нет никакого дела до всех его посетителей, по отдельности и вместе взятых. До тех, кто пропивает тут последние деньги и последнее здоровье, проживает последние дни. Закончатся эти, так придут новые, а бармен у «Разбитого Сердца» может быть только один. И он всегда готов выслушать очередную историю жизни, с вежливой улыбкой и понимающим взглядом. В конце концов, мало ли, когда чужие секреты могут пригодиться хозяину заведения.