Дейдара потянулся к сумке на поясе чуть раньше, чем вспомнил, что тянуться ему больше нечем. Осознание беспомощности в очередной раз привело едва ли не в ужас. Эта беспомощность была физически ощутимой – она ползла по его оторванным запястьям, охватывала отсутствующие ладони, сжимала несуществующие зубы.
Бушует гроза, и глина Дейдары не работает так, как должна. Ему не остается ничего, кроме как ждать когда эта ужасная погода пройдёт. Он отчаянно ищет способ избавиться от напряжения. Тоби мог бы стать отличной мишенью чтобы выплеснуть на него всю ту злость и разочарование что чувствует Дейдара. И он этого заслуживает, ведь отчасти вся эта ситуация - его вина.
Люди несут лишь страданья. Они не понимают, и, откровенно говоря, не стремятся понять. Искусство надежнее: оно не отвергнет, примет тебя без остатка, растворяя тревоги.
О людях лучше не думать. Чтобы не было больно. Но не выходит. И каждый раз душа - в клочья. Как сейчас, когда напарник, единственный, кто также, как ты, служил Искусству, пусть и чужому, ушел, не прощаясь.
Но, может, конец это возможность начать всё сначала? Даже если новый напарник кажется совсем безнадежным.
Привычный мир исчез, надо двигаться дальше. И ты движешься, но кажется, что стоишь на месте и будто чего-то ждешь. Кого-то ждёшь. Потому что он обещал вернуться. Только сдержит ли обещание тот, кого, возможно, больше не существует?
Человек, у которого всегда в квартире зажжен свет, живёт рядом с тем, у кого уже никогда не будет света. Кисаме курит на пролётах во время землетрясений, Итачи читает книгу напротив их дома.
Каждый не хочет возвращаться в квартиру по своим причинам. Пока не включится свет и пока не перестанут греметь предметы на полках.
Но свет погас.
Быть близко - не значит быть рядом. Близость может создать бездонную пропасть между людьми. Но ей же под силу разрушить мрачную бездну. И если для этого придется сломать себя и заново склеить - так тому и быть. Ведь старая глина месилась из крови и боли утраты, а в новой - надежда и слёзы радости.
Широ Зетсу - подросток без родителей, проживающий в интернате. Последний год по идее, ему же 17 лет.
Когда до выпуска остается менее полугода, к нему подселяют новенького парня, по странным стечениям обстоятельств оказывающегося ему братом-близнецом. Чудеса да и только. Широ понятия не имел, что у него есть брат Куро...
Дазай думает, что его соулмейт ненормальный, потому что собственное тело покрыто розовыми цветами, а Чуя устал задыхаться от [не]любви и рук Осаму на своей талии.
Или AU, в котором раны одного соулмейта превращаются в розы на теле другого. Чуя привыкает к неизбежному, а Дазай умирает по четвергам.
Дазай ненавидит способности, позволяющие контролировать разум. К счастью, на него самого они не действуют – в отличие от Чуи. И, когда Чуя теряет контроль, есть только один человек, который сможет его остановить… Если успеет добраться до него вовремя.
Джон сердится, тащит из сарая лестницу и лезет за яблоками сам, ворча при этом, что больше никогда не позволит дурному чудику ломать невинное дерево щупальцами.
Леви никогда не любил азартные игры, ещё больше не любил проигрывать. Микаса и в страшном сне представить не могла, что станет его комнатной собачонкой на два месяца. Всё, что ей нужно — заставить его проиграть. Всё, что нужно ему — продержаться и не сорваться, вытаскивая очередную кнопку из сапога. Разведкорпус делает ставки, пока два Аккермана доказывают друг другу, кто главный.
И даже после смерти Осаму будет вспоминать белую комнату, как свой самый жуткий кошмар...
АУ, в котором Дазай украл секретное вещество, за что очень сильно поплатился.
С возрастом Дилюк так и не понял, почему дерево закатника так называется, зато выучил одно – каждый гребаный раз, когда немного розоватый цветок распускается - он один, и этот год – не исключение.
Кайя часто вёл себя как полный придурок, и Дилюк давно уже ничему не удивлялся. Но откровенно клеиться к Полуночному герою — это слишком даже для него.
— Извольте подвинуться, блять, уважаемый, — его тонкие и в порезах от бумаги бледные пальцы, покрасневшие на фалангах, сжимают сигарету и вынимают изо рта, а голос его хрипл и низок от многолетней пагубной привычки.
— А не охуели ль Вы со своими запросами, милейший? На землю-матушку присядете — не обломитесь, — Гоголь усмехается, и по сравнению с голосом Фёдора его голос высокий и звонкий. Ему нравится дым — и чёрт с ним. Он убивал слова сначала, от него голова кругом, но Коля привык.
