Кожевников Вадим «Щит и меч» / роман

AU по фильму "Влюблен по собственному желанию". ГДР, 1970-е годы. Генрих Шварцкопф - бывший мотогонщик, ушедший из спорта и ныне предающийся разгульному пьянству. Йоганн Вайс - сотрудник Штази.

Вилли Шварцкопф очень торопится домой, ведь там его сокровища.

Иоганн Вайс получает доступ к секретной и крайне важной информации. Не имея возможности снять копии с документов, он запоминает их содержимое и передаёт профессору Штутгофу. Профессор должен любой ценой помочь Вайсу снять нервное напряжение после такой нечеловеческой работы на грани возможностей.

Александр Белов со старательной выверенностью создал безжалостного карьериста-нациста Йоганна Вайса. Но такой математически идеальный эсэсовец легко может выйти из-под контроля своей надличности.

Генрих Шварцкопф приезжает в Москву повидаться со старым другом Йоганном В... тьфу, Александром Беловым. Зарисовка о послевоенном дефиците хорошей ткани и поиске себя настоящего.

Для советского человека не должно существовать слова «колдовство» — оно, как и другие, пережиток империалистического прошлого, где над умами крестьян довлела религия и прочая бесовщина. И тем не менее, Александр Белов, прячущийся за личиной прибалтийского немца Иоганна Вайса, чувствовал себя околдованным. Ни больше, ни меньше.

— Напомни мне ещё раз: как ты со своим куриным мозгом умудрился поступить на ракетного инженера? — не сдерживал себя Зубов. Генрих на секунду потупил голову, а затем улыбнулся: "Ты правда думаешь, что такому, как я, для поступления нужны мозги?" Вот только стоявший рядом Саша не увидел в его глазах блеска, обычно возникающего после шутки.

За годы, проведённые порознь, Иоганн Вайс изменился. Это не сильно бросалось в глаза на первый взгляд: всё та же, стройная фигура (на деле, иссушенная нервным напряжением); укладка, в которой каждый волосок на своём месте; тень от длинных ресниц, опускающаяся на высокие скулы. Но углубилась складка у рта — она изничтожила в лице Вайса последние крохи мягкости, окончательно обтесав черты, доведя до остроконечного абсолюта.

“В Рижском заливе волшебные сны”, в мечтательной смежённости глаз слышит Ангелика Бюхер, предаваясь прощальной лёгкости целомудренно мазнувших по её щеке губ. "В Рижском заливе волшебные сны", говорит Йоганн Вайс, и Белов шикает на него за излишнюю сентиментальность. В Рижском заливе — волшебные сны, почему-то вспоминается Генриху Шварцкопфу посреди ливийских песков, жарких и серебристых, так непохожих на канареечный песок родины.

"- А у тебя каким был первый поцелуй, Иоганн? Александр Белов невидимо вздрогнул и вновь слился с Иоганном Вайсом."

Генрих мог бы оставаться в Швейцарии — парадоксально спокойной, смотрящей сквозь пальцы на огромное число «беженцев». Он мог бы смешаться с этой толпой нервных, с мертвыми глазами, людей в гражданском. Мог бы выправить себе новую личность и отправиться на другую сторону света, где потеплее и лишь слышали о войне. Когда-то ему так и хотелось, когда стало понятно, что рейх — зло, а китель — форма палача. Иоганн резко и болезненно сдернул с его носа розовые очки.

Мужчина гадает, сколько прошло времени. Час? Два? День? Люто затекла спина и ноги не чувствуются. Зато, он может нащупать руку, что в будто нежном объятии пересекает его торс. Холодная рука, не имеющая продолжения в виде плеча. И такая знакомая.

— Что тебе нужно от меня? Мои связи? Я тебя познакомлю с кем скажешь. Золото Вилли? Тебе — отдам. Меня ты уже получил, с этим не может быть никаких неясностей. Еще что-нибудь? — поинтересовался Генрих безразлично и доброжелательно, как официант в ресторане. Голос его звучал идеально ровно, будто запись с пластинки. С запаздывающим удивлением Белов заметил, что приходится отслеживать свои реакции — чтобы не сжать кулаки и не стиснуть зубы.

На 07 декабря 1941 года синоптики обещали ночь и туман. // 1942-1944 год, Варшава-Берлин-Стокгольм-Берлин.

Сложно и страшно быть резидентом, проживая не свою жизнь. Скорее всего, такой человек глубоко повредился психически и никогда не сможет вернуться к прежнему себе. И не потому что война, а потому что всё время жил в чужом образе, который не смыть как грим, не снять как пальто, даже как гангренозный палец не отрезать. Это даже не актёрство, это реальное "второе Я".

Воздух пах солнцем, скошенной травой и...летом.

Маленькая вырезанная сцена, которой не хватило в кадре

Прошло двадцать лет с тех событий, происходящих в книге...

Альтернативные развития событий спустя время после этой сцены: "Удар по щеке на мгновение ошеломил Вайса. Рука его непроизвольно легла на кобуру пистолета, но он быстро овладел собой. Улыбнулся. Улыбнулся без всякого внутреннего усилия, ибо он хотел, чтобы Генрих каким-либо образом отреагировал на его слова, всем сердцем, волей, разумом стремился к этому, ждал этого, надеясь, что не всё ещё потеряно."