я набью себе эти строки вместо извилин

У него на роже написано «не влезай, убьет», а твое любопытство все равно сильнее инстинкта самосохранения?

Санаторий стоит на побережье. Когда-то давно он был белый, теперь он светло-желтый. Санаторий старый, разрушенный и одинокий, другие сторонятся его. Он был старше Дома на несколько десятков лет, но ниже на этаж, будто прогибаясь под тяжестью дней. Тут тоже были свои традиции. На первой неделе проводилась ночь сказок. Она начиналась в десять, а заканчивалась с первыми лучами солнца. В ночь все собирались в холле, рассказывая свои сновидения, которые записывали в блокнот Табаки - сонник.

Ночь Снов в доме — что это такое и чем ее едят? Шакал Табаки всегда готов все разъяснить непросвещенному Курильщику, но на этот раз знаменитый почемучка четвертой имеет возможность лицезреть все своими глазами.

- Какого хуя? – шипит он, словно злой кот, кидает окурок на землю и агрессивно шаркает по нему носком кеды. – Какого хуя, Федоров? – снова повторяет он, и Мирон видит, как Славу внутри прорывает.

Прикосновение неловкое – холодные пальцы Славы дрожат, а потом вдруг замирают, и он смотрит на чужую ладонь на своей руке, приоткрывая красные, как ягоды морошки, губы – и, верно, такие же сладкие. Мирон бы попробовал их на вкус, вот только он же не дурак. Хотя нет, дурак – нормальные люди сейчас не сидели бы в коммуналке малознакомого парня, сжимая его ладонь и размышляя, целовать того или нет.

Слава на такой грани, когда уже плевать становится на всё остальное. Когда от одной неосторожности можешь упасть в пропасть, и просто жизненно необходимо за что-то схватиться. И он хватался. Хватался за этот запах. Хватался за эти глаза, такие холодные, как сердцевина айсберга, но заставляющие сгорать из раза в раз до пепла. А потом возрождаться из него и гореть снова. Он был слаб перед этим всем, и уже глупо было утверждать обратное.

В душ Слава заходил, вспоминая как откидывался на постели назад Мирон вчера ночью, как пьяно блестели его огромные глаза – почти без радужки, один сплошной зрачок, как мелко подрагивали мускулы на его бедрах и дергался кадык.

Вадя фокусирует взгляд на чужих глазах и небрежно дёргает одноклассника на себя за колени. Будь здесь кто-нибудь ещё, сразу бы последовали пошлые шуточки.

— Королев, ты попутал что ли? — поднимаясь на ноги, закричал Вадик, и в его глазах начало появляться что-то дикое, то самое, что пугало всех без исключения. Ну, почти без исключения. Сережа не боялся. А Вадя чувствовал это и почему-то его не трогал. Как с собаками. Только дрессировке Исаев не поддавался.

Представь, Мирославская, что пришла весна. И что мы бежим в рощу, попутно забегая в «Купеческий». Представь, что в моём рюкзаке валяется несколько банок противного тебе «Ягуара», а в твоей сумке — упаковка Lay's, небольшая аудиоколонка и солнечные очки. Представь себе, что такое возможно. Мы влюблены, я не показываю тебе этого, а ты откровенно сохнешь по мне из-за моего умения не палиться чувствами.

Чёрные кеды Сяо привычно остаются рядом с такими же — но белыми — кедами Итэра в узком коридоре. Репетиция прошла настолько отвратительно, что единственное, чего хочется в этот самый момент, — это зарыться лицом в светлые волосы и послушать возмущённый бубнёж Итэра. Кажется, он снова помял его конспекты. Кажется, Сяо ни капельки не стыдно.

Универсамовские уже давно подозревают, что между Зимой и Турбо не просто дружба.

— Ты пялишься. [Или: к чему приводит холод и кошмар.]

Мы похожи, я думаю о том же, о чём и ты. Ты хочешь обсудить, я тоже. Ты смотришь так жадно, я также. Давай же, сдавайся.

Тем летом Ваня сел на антидепрессанты, набил первую татуировку и уволился наконец-то со своей мудацкой работы. А ещё он влюбился в Тихона.

Чёртова смелость делала всё хуже. За первым шагом всегда следует второй, за первым робким поцелуем — более смелый и открытый. Но вот для чего у Турбо не хватает смелости, так это предложить по-настоящему что-то серьёзное.

Турбо сам объяснить себе не может, что вообще произошло только что, от чего у него в башке дурной будто чеку сорвали, кажется, он бы там и взорвался от эмоций переполняющих. Жаль, осечка вышла. Так он себя и чувствовал, гранатой бракованной. Адидасу бы метафора понравилась, он в этой фигне всякой военной как никто разбирается.

Контролировать себя на людях было не сложно – улица учит быстро. Также быстро, как понятия проникают под корку сознания. Сложнее было оставаться наедине со своими мыслями или – с ним.

Ощущения и замечания. Сборник зарисовок для души.