Прочитано

А мне только и остается, что подчиниться. Обвить руками шею, чувствовать, как его ладони крепко сжимают мою задницу, как держат крепко на весу. Довериться, когда он, не отрываясь от моих губ, делает шаг в мою спальню, а затем отпрянуть и улыбнуться, как всегда хотелось - по-блядски.

У нас, чтоб не было уточняющих вопросов, прекрасно все — я люблю Саню с его конопатым носярой и шпильдосами по выходным, Саня любит меня, и мы, типа, нетрадиционная ячейка нашего гнилого общества. Но есть у нас с Саней нереализованная фантазия о тройничке. И вот уже год как мы присматриваемся к мужикам в сети, пытаясь представить, как это — оно то.

- Щас проверим на упругость, - отвечает другой голос, с хрипотцой, и на мою многострадальную ягодицу опускается крепкая ладонь. - Подкат засчитан. Я теперь твоя подружка, - усмехаюсь я, разглядывая высокого красавчика в синей форме. Тоже блондин, глаза серые, умненькие, губы чувственные, брови и скулы волевые, эдакий Джеймс Бонд из волейбольной команды. В моем вкусе.

Захлебываюсь слюной и приветствием, разглядывая рыжие волосы ниже плеч, зеленые раскосые глаза и красное прямое платье до колен, которое не скрывает охрененных ног в туфлях с красной подошвой. Красное платье, красная подошва на туфлях, красная помада, красный лак на длинных ногтях - огонь-баба. Такую сучку я бы...

— Я знал, что рано или поздно ты заведешь себе гея, — замечаю я. — Это ж модно. Мужиков можно обсуждать, трусики-бусики, и совет дельный получить, и поплакаться.

Сёма, к великому своему стыду, любил побольше, чтоб распирало от души. Живых членов, стоит сказать, он в жизни не видел. Стеснялся как-то, но… Хотелось до того, что яйца поджимались. Такого прям разнузданного, грязного, бездуховного порно.

Песня: Дурной Вкус — Пластинки

– Юлька, короче, я придумал, мы с тобой будем членами перед камерой трясти, за деньги, – голос у меня бодрый, но зад в это самое время делает предупредительно-пугливое «жим-жим». Юлёк поднимает взгляд от телефона и некоторое время хмурится. – Я не совсем понял или, возможно, ослышался, – говорит он в переводе с пацанского своим лаконичным: «Че?» Хорошо, что я шарю в этом иностранном языке.

– Черт, – сплюнул Федор. – Как пить дать припрется этот пингвин татуированный. Ведьмак недобитый. Начнет путаться под ногами, пугать свидетелей, бросаться Шекспиром… — Устаревшие сведения, Порохов, — сказали холодно сзади. — У нас прошла модернизация, Шекспира год как сняли с вооружения. Федор неспешно поднялся: – Ну и чем вы теперь стреляетесь? Пушкиным? Толстым? Не дай боже, Донцовой? Солнцев дернул плечом, обтянутым косухой. — Ни то и ни другое. У нас теперь на вооружении русский рок.

И вот тут у Глеба в голове что-то щелкнуло. То ли коньяк, то ли вид этих серебряшек, то ли жест доброй воли, доказывающий, что Объект может и киллер, но мужик, несмотря на это, нормальный, — но захотелось его до жути, до «вотпрямздесьисейчас». Член дернулся, как бы неоднозначно намекая: «Ну я-то по-любому вот-вот кончу, а в нем или нет — это тебе решать».

У Мики сегодня праздник, и парни приготовили особую игру. ~~~ — С днем рождения, красавчик, — говорит Густав, маня Мики пальцем. — Тебе придется постараться, чтобы я отдал записку. Постараться? Щеки вспыхивают, в горле сухо, Мики все острее ощущает, какой он голый. Густаву видно его смущение, он довольно хмыкает и расставляет ноги. Мики решается.

— Сыграем? Слово стреляет между ног, будто из шестизарядного. У этих четверых ритуал: покер. Мики не играет, он только смотрит, а посмотреть есть на что — игра на раздевание. Когда его в первый раз пригласили на ужин, перед игрой объяснили правила. И дали выбор — уйти или остаться смотреть. «Хочешь?» Кажется, он согласился так быстро, что ребята заржали. Мики было не до смеха.

Есть у Макса одно незаконченное дело. Забыл, вытеснил из сознания, а вот же. Неужели он так и уйдет? С долгами? В памяти всплывает, что у Илюхи прохладная гладкая кожа на животе, а у Камиля волосы на затылке после воды пушатся, как шерсть у котенка. Да, тогда, десять лет назад, в ту странную ночь, он жадно и по-сумасшедшему лапал и то, и другое, и если бы не страх — кто знает, до чего бы они дошли? А сейчас… Последний шанс на храбрость, нет?

В клуб "Порок сердца" приходят самые богатые. И самые порочные. Они приходят к Рему, ведь он — их единственное лекарство. От пороков. Первый сегодня Валерий Натанович. Большой бизнесмен. Недвижимость. Или строительство? Рем не помнит. — Здравствуйте, Валерий Натанович, — он привычно снимает футболку, цепочку, тонкий браслет — и отворачивается. — Привет, Рем, — шуршит пиджак с тучных плеч, глухо фыркают пуговицы, звякают золотые часы. — Хорошо выглядишь. Рем вздрагивает. Это еще зачем?

Мягкий шорох. Михаэль садится сзади на тот самый диван, закидывает ногу на ногу, отставляет трость. Павел не видит — чувствует затылком. Он так напряжен, что в последней части не сыграл ни одной правильной ноты. Михаэль согласен. — Отвратительно. Ужасающее чувство ритма. — Он чем-то шуршит, но чем — неясно, а повернуться не получается. Шея застряла. Наконец снова тишина. — Теперь раздевайтесь. Павел вздрагивает. Клавиши брякают под кулаком. — Что, простите?

Вообще Мишка был не по мальчикам. В смысле, он был как раз по мальчикам, но по мальчикам одного с собой животного вида: медведь бурый обыкновенный, млекопитающее семейства медвежьих, один из самых крупных наземных хищников. А Дженни… Дженни, как бы это сказать… был фенеком. Крошечной пустынной лисичкой с большими ушками, пышным хвостом и няшной мордой. Ну, про морду — это Мишка предполагал: лица Дженни, кроме глаз, он никогда не видел. * Захотелось написать о любви в реалиях чатурбейта.

Когда я прихожу в себя, моя первая мысль в голове: «Хочу вылизать себе яйца». А вторая: «Чего, блядь?!» — Лелиииик, — раздается справа. Голос, вроде, Генкин, а по звуку будто он не столько говорит, сколько мурлычет. — Мы, похоже, коты… Я открываю глаза и вижу, что это правда. Не как в новостях по телеку, а реально правда. Вместо рук у меня лапы, перед глазами маячат белые усы, а между ног пушится хвост. Эээ… мяу?

Марк всегда знал, как хорошо начать вечер. Будто компенсировал этим свое медвежье косноязычие; будто хотел доказать: «Нет-нет, язык я вовсе не проглотил, вот же он». Я охнул и подставился – и в самом деле, вот же он: выписывает невысказанные признания в самое чувствительное – не вслух, как обычные люди, а вот так вот… через зад. Меня в таком раскладе все устраивало. Нет, не совсем правильно. Глеба все устраивало; истеричку Антона в такие моменты я позволял себе отключать. Антон - офф. Глеб - он.

Чел с рыбами. Он же Фишер. Он же Рыбачок. Он же Арт. Он же Тёмыч. Он же ас. Он же просто тот, без которого счастья нет.

Легкая история о легких буднях молодого директора, встретившего на очередном собесе бывшего одноклассника, над которым потешался все школьные годы...