Небо ластится к рукам Юри как избитая собака. Невесомо касается шелком чуть шершавых, грубых пальцев и улыбается так, что в груди начинает щемить от безумной нежности и невозможности поверить в реальность.
Все влюбленные – придурки. Проклятый Кацуки весь светится от счастья, под нос себе напевая «Катюшу».
Все влюбленные – придурки. На своей питерской кухне Плисецкий пытается приготовить кацудон.
AU, где у Юри синестезия, но все не так уж и плохо. Даже приступ сполна компенсируется голым Виктором, спокойно лежащим в его постели:
"- Юри, - мурлычет Виктор. - Скажи, какое мое имя на вкус?"
Казалось бы мы идеальная пара, на наших лицах всегда светятся улыбки, когда мы вместе и проглядывается грусть в глазах, когда нас пытаются разделить. Будь то человек или лёд. Однако это все является лишь публичными эмоциями, не более того: стоило камерам скрыться, как рука с моей талии исчезала, а по коже пробегал холодок. Не такой, который бывает осенью, когда ты оделся не по погоде, а такой, когда к тебе приходит осознание, что тебя используют.
А как можно себя заставить? Отдаваться ласкам, просыпаться каждое утро и видеть перед собой это лицо. И каждый раз ощущать себя виноватым, ненавидеть за то, что просто обязан чувствовать себя счастливым, но не можешь. И это почти насилие.
- Вить… - начинает Юри, - можно больше не переживать за лед.
Грустно добавляет:
- Вить, я ушел.
Эти слова не вызывают привычной агрессии. Никифоров молча ставит кружку с кофе перед парнем и садится напротив него.
- Да, я помню. Тебя нет.
- Меня нет. – Подтверждает Кацуки и делает глоток.
Три кусочка сахара. Все так, как он любит.
