Возможно он совершил величайшую в мире глупость, предложив ему сходить на каток в это темное время суток, но, когда его величайшее в мире наваждение ответило согласием, отступать было поздно.
Просто теперь Юри совсем не понимал Виктора. То ли характер у него был такой запутанный, то ли фигурист сам по себе был невероятно загадочной личностью, то ли все русские такие. Иногда исподтишка поглядывая на Юрия, который с Никифоровым из общего имел только природное упорство, любовь к фигурному катанию и родину-матушку, Кацуки мысленно вычеркивал из списка последний пункт, но лишь мысленно – на всякий случай, кто их знает-то, иностранцев этих.
Вообще, обращаясь за помощью к Юко, Кацуки надеялся, что у девушки среди знакомых найдется кто-нибудь хорошенький, молодой, свободный и решительный. Но результатом длительного рассказа Юри о своей личной жизни во всех подробностях стало внезапное предложение погадать на любовь – немного не то, на что он надеялся, однако все же интригующее предложение.
Если бы кто сказал Виктору десять лет назад, что он когда-либо будет страдать из-за любви, Никифоров просто рассмеялся бы ему в лицо. Но времена идут, люди меняются, и все, что есть у него сейчас – пустая безнадежная любовь, расцветшая из примитивнейшего интереса и глупой влюбленности, и татуировка на запястье – как символ, воплощающий это возвышенное чувство.
О бесконечных "хочу" упрямого Виктора, сомнениях Юри, который всегда из двух вариантов выбирает худший, кацудоне, обручальных кольцах и прочих мелочах, вроде одеяла, заборов и парного катания.
События крутятся вокруг Юри, пока Юри крутится на месте и пытается сообразить что, куда и как. Он выкидывает пакет, полный оторванных календарных листочков, оглядывается назад – и на тебе: любимая фотография, на которой они с Виктором вместе, на полочке в комнате (стоит в чисто символически голубой рамочке), блестящее золотое колечко на безымянном пальце, которое уже почти перестало мешать, и сопящий прямо в ухо по ночам Никифоров, бесстыдно прижимающийся к нему всем своим телом.
― Я люблю такие ночи, как сегодня, ― говорит Виктор, остановившись. Он поднимает голову к небу, рука в перчатке всё ещё крепко сжимает ладонь Юри. ― Они похожи на сон, правда? Словно… ― он не отрывает взгляда от неба, подбирая слова, и в свете ночи его ресницы кажутся серебряными нитями на золотом шёлке. ― Эйфория, ― наконец выдаёт он.