Кх

Мимолетная в вашей жизни солнечная историйка о том, как нужно строить отношения на экзамене, который ты списываешь.

Он вжимает ладонь в искорёженное полосами стекло, царапая кожу до крови и всматриваясь в собственные глаза. Хочется увидеть ублюдка с пустотой в зрачках, маньяка с жаждой крови в голове или хотя бы просто психа с ничем в мозгах, но он видит испуг. Ненависть. Отчаяние. То, что видеть не хочется, потому что это человеческое. Бесполезное, мягкое — ломай в порошок и хрусти воздухом между костяшек до того, как пальцы треснут и сломаются, неудобное и ненужное. Не его.

Родерих не обманывает себя — место в психиатрической лечебнице заслуживают они оба. Как и место в тюрьме. Только если Гилберт туда попадёт за убийство, то Родерих попадёт за... Что-то другое. Он ведь не убивал. Пока что.

Скоро. Совсем скоро. Они будут едины.

родерих разучивает арабески, гилберт разучивается доверять.

Все вокруг с ума сошли? Или это что-то не так с Россией, Иваном Брагинским?

Один из тех случев, когда братья встречаются, но по разные стороны Берлинской стены.

Умирают ли страны, лишившись своих территорий? На самом деле, происходящее зависит только от них самих. Некоторые просто уходят, а некоторые...

Днем он улыбается, а ночью беспокойство и боль не покидают его лица...

Этот человек очень любит его. До сих пор. Каждый день приходит к нему. Читает, разговаривает... И верит, что когда-нибудь его любимый проснётся...

После Первой мировой войны Людвиг сталкивается с новой ужасающей реальностью своей жизни. Людвиг борется с посттравматическим стрессовым расстройством, а Гилберт помогает ему с этим справиться. В то же время Гилберт рассказывает о собственном прошлом.

— Слушай, Гилберт, — сказал Иван в звенящую тишину, — ты знаешь, что происходит? Немец задумался на мгновение, отклоняясь и удобнее устраиваясь на бревне. Иван смотрел на его действия, не веря своим глазам. Он запрокинул голову, широкая, почти болезненная улыбка расползлась по его бледному лицу. — Это конец света, малыш. Мы должны сделать все, чтобы продержаться в этой сраной дыре так долго, сколько сможем.

Прошло уже очень много времени с тех пор, как Пруссия ушел. Дни, полные выматывающего серого ожидания, сливались в месяцы, бледные месяцы стекались в года, безликие года комкались в десятилетия.

Их ненависть утоляла голод моей гордыни, ублажала моё тщеславие и подпитывала мой гнев. Из этих чувств я состою, весь без остатка.

Гил умирает, и с этим уже ничего не поделаешь. Но до этого... У него осталось одно невыполненное желание: перед смертью еще раз увидеть звезды. С братом. Ведь звезды завораживают, верно?

Пройдут века, сменяться поколения. Через сто, чрез двести лет также будет идти дождь или светить солнце. А он ничего не забудет. Он будет помнить.

Дело в том, что однажды вечером он, вернувшись домой с какого-то мероприятия, вывел мелом на доске в кабинете, где занимался музыкой, свое имя. Просто так, от нечего делать. На следующее утро он обнаружил под своим именем свежую надпись: « А я Гилберт Байльшмидт ».

Слишком великий, чтобы умереть. И кто мог подумать, что все обернется именно так?

А доказательство тому – твой череп в моих руках.

Морозное дыхание на щеке. Миллионы зарядов по почти-что бездыханному телу. Холодные и шершавые губы на тёплых и обветренных. Гилберт не может сдержать ещё одной капли инея из блеклых глаз.